Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Коллектив авторов - Страница 40

Карман пальто оттягивала неизвестная книга. Она будто оттягивала мне душу. Немец проявил бы упорство и все-таки расшифровал ее, американец — продал, итальянец, благоговея перед тайной, отнес в Ватикан, папуас Новой Гвинеи проделал бы в ней дырочку и носил на шее, радуясь красоте невозможной, а я вытащил ее из кармана и, облегчая душу, кинул вниз.

Но… что это?! Книга раскрылась, взмахнула крыльями обложки и полетела, полетела вдаль. А я, вместо облегчения в душе, почувствовал пустоту. Которую быстрее хотелось чем-то заполнить, но чем? Чем?!.

1982

(тысяча девятьсот восемьдесят второй) год,37-й от рождения автора

— Впервые мысль о том, что Тунгусский метеорит надо искать в другом месте, пришла мне в детстве, — начал Николай Николаевич.

Мы сидели в его уютном кабинете на ул. Гарибальди.

Николай Николаевич любил комфорт. Он часто повторял, что одно и то же слово, произнесенное в разных стенах, имеет разный смысл. И приводил в пример слово «есть», произнесенное в казарме, в столовой и в магазине.

Мне нравилось бывать у него в гостях. Зимой в кабинете тихо, покойно, свет мягкий. Сидишь в старом большом кожаном кресле, смотришь в окно на улицу, от батареи парового отопления густое тепло окутывает ноги… Летом, когда окно открыто, в комнате свежесть, прохлада, легкий ветерок шевелит занавески. И даже если под высоким потолком жужжит муха, то присутствие ее не навязчивое, а умиротворяющее.

Любил я ходить к Николаю Николаевичу. Переступая порог кабинета, я сразу попадал в другой мир — значительный, манящий, таинственный. В моем маленьком мире были: начальник, жена, телевизор, который показывал мне то, что я не хотел: соседи по дому, с которыми я здоровался, вкладывая в слово «здрасте» смысл слов «меня не трогайте, я вам не мешаю». И — деньги, которых почему-то всегда не хватало, и о них приходилось думать чаще, чем о самой жизни.

— Еще в детстве, — продолжал Померанцев, — кажется, в шестом классе, я поставил простой и удивительно реальный опыт: я взял предмет, по весу напоминающий так называемый Тунгусский метеорит.

— Тяжелый?

— По весу… по отношению к географической карте, это была головка обыкновенной спички. И бросил точно в то место.

— И?.. — я привстал с кресла.

— Каково же было мое удивление, — продолжал Померанцев, — когда головка спички не приклеилась, а отскочила.

— Значит?! — вымолвил я.

Николай Николаевич сидел за письменным столом и курил. Он курил трубку, поэтому паузы между фразами бывали большими, особенно когда трубку приходилось раскуривать.

Я поднялся и в возбуждении заходил по кабинету. Ходить по кабинету была привилегия Померанцева: руки за спиной, голова скорбно и задумчиво наклонена. Походит, остановится у книжного шкафа, достанет, допустим, томик Шекспира, любовно откроет его, прочитает что-то и скажет: «Прав, тысячу раз прав Вильям!»

Я прошелся от окна к двери и остановился перед Николаем Николаевичем с открытым ртом.

— Да! — ответил он на мой молчаливый вопрос. — Она отскочила и упала… — Он взял записную книжку, нашел нужную страницу. — И упала в районе села Па-хо-мо-ва…

— Так что же вы… столько лет?!

Померанцев захлопнул книжку, изящным жестом бросил ее на стол. Затем встал и подошел к окну.

Было лето. В самом только начале. Ветка березы трепетала перед окном нежными листочками. Николай Николаевич задумчиво потянулся к ней, не достал.

— Но почему?! Николай Николаевич, почему?!

Он повернулся ко мне. Я будто впервые увидел его высокий лоб, нос чуть удлиненный, с горбинкой, и глаза… красивые глаза цвета оцинкованного железа.

— Я боялся, — вдруг просто и честно сказал он. — Я боялся, что это может раз и навсегда круто изменить мою жизнь.

— А теперь?! — вырвалось у меня.

— А теперь… жизнь прошла, — горько усмехнулся он, и то ли солнце зашло за облако, то ли…

Дома, как только вошел, я спросил жену:

— Маш, как думаешь, вот почему до сих пор не нашли Тунгусский метеорит?

— Ага… — сказала она, — опять ходил к своему Николаю Николаевичу? Ешь теперь холодное!

И ушла спать.

Медленно и не замечая, съел я остывший ужин, а потом достал с антресолей географическую карту, расстелил на полу и сел на стул. Сидел над картой, как Бог на небе. Смотрел, улыбался.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Я на цыпочках прошел в коридор.

— Не спишь? — услышал голос Николая Николаевича.

— Так ведь…

— И мне тоже не спится. Слушай… — Померанцев на секунду запнулся. — А если нам с тобой туда… съездить?

И тут только я понял, что ждал этого предложения. Ох, страшно мне было сказать «да», и очень хотелось, и так манила меня сладкая неизвестность, что я вдруг засмеялся. И Николай Николаевич тоже засмеялся. Мы смеялись друг другу в ухо заговорщицки и радостно минут пять. Потом Николай Николаевич, посерьезнев, сказал:

— Едем послезавтра! А сейчас — спать! — вздохнул и добавил: — Кто знает, когда нам теперь удастся как следует выспаться…

Он положил трубку, а я свою долго еще держал в руке. Я даже два раза подносил ее к уху, ожидая услышать, что он пошутил, но слышал только гудки. Они были какие-то новые, тревожные, торопили…. И мне уже было жаль тихую прежнюю жизнь, и уже не мог я отказаться от новой, той, что ждала меня впереди.

Я положил трубку и вошел в комнату. Жена спала, и, как всегда, во сне лицо ее было спокойным и милым. Я обвел взглядом нашу комнату: телевизор, стенка с книгами и посудой, ковер на стене, торшер в углу — увижу ли я их когда-нибудь? Сердце наполнилось жалостью, любовью, грустью. Хотелось расцеловать и телевизор, и торшер, погладить ковер, корешки книг.

Прощайте, друзья мои.

* * *

Работал я тогда на Сретенке в фирме «Заря» Сокольнического района. Года два назад ввели новый вид услуг бытового обслуживания населения — повышение настроения, и меня пригласили.

Худой, сутулый, неказистый, я быстро продвигался по службе. Рядом со мной многие сразу начинали чувствовать себя лучше, и за два года я стал мастером хорошего настроения 5-го (высшего) разряда.

Не хотелось мне встречаться с начальником, знал, что будет уговаривать: «Не уходи, чем тебе у нас плохо?.. План…» Не люблю я, когда уговаривают, будто поезд отходит, а тебя держат за пиджак, и все грозит закончиться тем, что угодишь под колеса. А они потом еще будут укоризненно говорить: «Вот предупреждали его — не послушал!»

Положил на стол секретарше Люсе заявление.

— Петру Алексеевичу передайте…

Молча цапнула она лапкой мою бумажку, а мне в ответ еще брезгливее — наряд на работу. Нет, не я должен был находиться рядом с ней! А кто-то из того журнально-телевизионно-кинематографического мира, где все мужчины похожи на иностранцев, а все женщины — на нее.

Вышел на Сретенку. Церковка слева белая стоит. Народу, конечно… Все торопятся куда-то. Куда? «Никуда не убежишь от своей судьбы, — думал я. — Не от нее надо бежать, а — вдоль по ней!»

Первая заявка была из дома на Сретенском бульваре. Здание, построенное когда-то акционерным обществом «Россия», — крепкое, солидное и какое-то нерусское. Я, когда случалось в него входить, всегда чувствовал, что мой дед из крестьян. И еще у меня было ощущение, что дом (сам дом) ждет прежних хозяев.

Дверь открыла женщина, я не понял: то ли молодая и усталая, то ли пожилая и молодящаяся (не до того уж было!). Пропустила в коридор и шепотом заговорила:

— Это я вызвала, вы ему не говорите, с ним совершенно невозможно жить, он просто сумасшедший стал, вот сюда, пожалуйста…