Приключения на земле, под землей и в космосе - Гаррисон Гарри - Страница 54

— Я буду здесь, пока все не войдет в норму после взлета, и надо еще запустить правый борт. Почему бы тебе не вернуться на мостик? Я позвоню им и скажу, что ты идешь туда.

— Наверное, я буду мешать?

— Нисколько. На каждый твой вопрос о нашем летучем Моби Дике они зададут тебе дюжину о твоей трансатлантической трубе. Ну, шагай.

Механик был недалек от истины — сам капитан, полковник Мэйсон, встретил Гаса и упросил его оставаться на мостике. Было тихо, распоряжения отдавались сдержанно и выполнялись с готовностью; казалось, волновались только снаружи. Люди, толпившиеся на пристани, размахивали руками и приветственно кричали, то и дело звучали гудки кораблей; наконец ровно в полдень швартовы были отданы и буксиры осторожно потянули величественный корабль прочь от берега на простор Ла-Манша. Мэйсон, который был слишком молод для капитана «Кунард-лайн» и, чтобы добавить себе солидности, отрастил окладистую бороду, явно гордился своей работой.

— Водоизмещение — сто девяносто восемь тысяч фунтов, мистер Вашингтон. От носа до кормы — двести сорок футов, и семьдесят два фута — от основания степса до наблюдательного пункта на вершине главного хвостового киля. Должен признать, все работает как часы. Сзади у нас стоит турбина в две тысячи лошадиных сил, исключительно чтобы качать воздух для контроля над пограничным слоем и подавления срыва струи, а это увеличивает нам подъемную силу втрое по сравнению с обычным крылом. Таким образом, мы взлетим на пятидесяти милях в час, с пробежкой в каких-то четыреста футов. Гофрировка по обеим сторонам корпуса гасит вспенивание, не дает брызгам взлететь вверх и как бы успокаивает для нас море. Ну а теперь прошу меня простить.

Буксиры были отцеплены. Рулевой вывел судно на линию взлета и затем по команде капитана оставил управление. Гудящие полицейские катера очистили залив от яхт и лодок. Крепко сжимая левой рукой стартовую рукоятку, капитан правой телеграфировал в машинное отделение «полный вперед». Палуба чуть заметно задрожала, когда турбины, завывая, вышли на рабочий режим, и «Королева Елизавета», набирая скорость, начала скользить по глади моря. Отрыв был столь мягким, что переход с воды в воздух прошел незамеченным. По сути, эта божественная воздушная колесница вела себя столь устойчиво и надежно, что, казалось, это не корабль поднимается, а сам город проваливается вниз, съеживаясь до размеров макета и затем заваливаясь набок, когда корабль начал широкий разворот к западу. Под ним проплыл остров Уайт — скромный зеленый осколок, купающийся в сиянии океана; и вот они уже были над Ла-Маншем, и Англия сжималась и таяла под их правым крылом. Гас забрал чемодан и ушел вниз; он был счастлив, что разделил радость триумфа с отважными людьми, бороздящими это новое, безграничное море.

Короткий, шедший в направлении кормы коридор вел к Гранд-салону, где пассажиры могли и других посмотреть, и себя показать. Они сидели за столами, наслаждаясь видами через большие круглые окна, и задавали бармену жару. Помещение было не столь обширным, как обещало название, но невидимый купол потолка, на который скрытые от глаз механизмы передавали изображение мерцающих звезд и плывущих облаков, создавал иллюзию простора. Протолкавшись через толпу, Гас поймал взгляд проводника; тот отвел его в каюту. Она была миниатюрной, но в ней было все необходимое, и Гас, с облегчением опустившись в кресло, некоторое время отдыхал, глядя в иллюминатор. Его багаж был уже здесь, и Гас знал, что внутри лежат оставшиеся не просмотренными бумаги, которыми он должен заняться. Но сейчас он сидел спокойно, любуясь простотой и удобством устройства каюты, тем, как легко складываются на ночь стул и стол, давая возможность выдвинуть койку, а также подлинной литографией Пикассо, висевшей перед ним на стене. Но в конце концов он зевнул, потянулся, расстегнул воротничок, открыл чемодан — и сел работать. Когда подали сигнал к ленчу, он и с места не сдвинулся, лишь попросил, чтобы ему принесли пинту бочкового «Гиннесса» и завтрак по-крестьянски — хлеб, сыр и пикули. После такой незамысловатой трапезы хорошо работалось, но к тому времени, как позвонили к обеду, желание отложить работу пересилило желание ее продолжать, и он присоединился к спутникам. На сей раз спутницей его оказалась севшая за один с ним столик леди преклонных лет, весьма богатая, но явно не аристократка. И то, и другое можно было легко понять по ее драгоценностям и по гласным в ее речи, так что, быстро покончив с обедом, Гас вернулся в каюту.

Пока он отсутствовал, его постель была выдвинута и расстелена; между простынями лежала электрогрелка, поскольку воздух в каюте охладили до освежающей, наилучшей для сна температуры, а поперек подушки Гаса ждала пижама. Часы показывали десять, но он перевел их на пять часов, поставив нью-йоркское время, — вставать придется чертовски рано. Триста миль в час, пятнадцать часов лета. В момент прибытия по местному времени, может, и будет десять часов пополуночи, но для его организма это лишь пять часов; и он решил лечь как можно раньше. Денек завтра будет горячий — и неделя, и месяц, и год… и горячка эта, похоже, навечно. Не это его заботило. Туннель стоил того, стоил и много больше. Гас зевнул, залез под одеяло и погасил свет. Штору на иллюминаторе он задвигать не стал, чтобы перед сном полюбоваться на плывущие в спокойном великолепии звезды.

Потом он с кем-то боролся, его тащили, он не мог вздохнуть, он умирал, его связывали. Он отбивался отчаянно, он пытался разделаться с несокрушимыми путами, он тщился звать на помощь, но и нос, и рот его были чем-то закрыты.

Это был не сон. Никогда он не ощущал запахов во сне, никогда его нос не попадал в подобную переделку; никогда прежде его не душил приторно-сладкий дурман эфира.

К этому моменту он уже все понял, вполне понял — и берег дыхание, задерживая его, старался не дышать. На Дальнем Западе он не раз помогал хирургу, подливая эфир в воронку у лица раненых, и научился задерживать дыхание, чтобы не нахвататься летучих, вызывающих головокружение паров. Это он и сделал сейчас, не зная, что происходит, но понимая, что стоит ему сделать еще хоть вдох — и он потеряет сознание.

Света не было, но, судя по тому, что он ощущал во время борьбы, по крайней мере два человека навалились на него всем своим весом, не давая двигаться. Что-то холодное сковывало его запястья; что-то перехватывало лодыжки. Теперь тяжелые тела лишь прижимали его к койке, а он еще пытался сопротивляться; и кто-то держал тряпку с эфиром на его лице, ожидая, когда он затихнет.

Это была пытка. Он боролся, как только мог, пока не позволил своим усилиям сникнуть; желание сделать вдох сменилось мучительной необходимостью его сделать, и наконец настал ужасный момент, когда подумалось, что если не будет вдоха, то он умрет. С почти самоубийственным усилием он выдержал и это и, уже погружаясь в бездонную тьму, почувствовал наконец, что тряпку убрали с лица.

Первым делом он, прочищая ноздри, выдохнул остатки отравленного воздуха из легких и затем, очень медленно — хотя все его тело, казалось, кричало, требуя вдоха, — беззвучно впустил в легкие тоненькую струйку снаружи. Едва успев сделать это, он почувствовал, как сильные руки схватили его, подняли и понесли к двери; она была чуть приоткрыта, и ее распахнули шире, чтобы его протащить. В коридоре тускло горело ночное освещение; Гас чуть приоткрыл глаза — так, чтобы они казались закрытыми, — и полностью расслабился, хотя его ударили о косяк, когда выносили.

Никого не было видно, никого, кто мог бы услышать крик, — впрочем, неизвестно, помогло бы это или нет. Только два человека, одетых во все черное, в черных перчатках и черных пучеглазых масках, раздутых у подбородка. Два человека, два грозных незнакомца, поспешно несущих его — куда?

К ожидавшему лифту, из которого, стоило открыть дверь, хлынул поток такого яркого света, что Гас сразу зажмурился. Но он успел узнать этот лифт, соединявший трюм и машинное отделение, в котором он побывал со старшим механиком. Что бы это значило? Его впихнули внутрь, и только тела противников, втиснувшихся вместе с ним, не дали ему упасть. Он чувствовал их дыхание; лифт пошел вверх; до сих пор не было сказано ни слова. Меньше чем за минуту эти два дикаря схватили и связали его, лишили, как они считали, сознания и теперь тащили куда-то — уж конечно, не с добрыми намерениями.