Изгнанники - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 39

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая

— Спасли? Вы довели меня до этого!

Павшая фаворитка откинулась на высокую спинку оттоманки, заложив руки за спину и тяжело дыша. Полуопущенные веки прикрывали горевшие глаза, губы были полуоткрыты, обнаруживая белые блестящие зубы. То была настоящая Франсуаза де Монтеспан, существо кошачьей породы, притаившееся для прыжка. Теперь она была далека от той смиренной, нежной Франсуазы, привлекавшей к себе короля кроткими речами. В борьбе г-жа де Ментенон порезала руку, и кровь текла у нее с кончиков пальцев, но обе женщины не обращали на это внимания. Серые глаза г-жи де Ментенон были устремлены на бывшую соперницу с выражением человека, глядящего на слабое, лукавое создание, которое с успехом можно подчинить своей более сильной воле.

— Да, вы довели меня до этого… вы, которую я подобрала, когда у вас не было ни куска хлеба, ни глотка кислого вина. Что вы имели? Ничего… ничего, кроме имени, служившего для всех посмешищем. А что я дала вам? Все. Вы обязаны мне деньгами, положением, возможностью бывать при дворе. Все это вами получено через меня. А теперь вы же издеваетесь надо мной.

— Сударыня, я не издеваюсь. Я жалею вас от глубины души.

— Жалеете! Ха, ха! Вдова Скаррона осчастливила жалостью женщину из фамилии Мортемар. Ваше сожаление может последовать за вашей благодарностью и вашей репутацией. Тогда оно не в состоянии будет более беспокоить нас.

— Эти слова не задевают меня.

— Целиком верю, вы не из чувствительных.

— Да, у меня совесть спокойна.

— Ах, она, значит, не мучит вас?

— В этом вопросе нисколько, мадам.

— Боже мой, как должны быть ужасны другие вопросы, тревожащие вас!

— У меня не было дурных замыслов против вас.

— Никаких?

— Но что же я сделала преступного? Король приходил ко мне в комнату следить за ученьем детей. Он оставался, разговаривал со мной, спрашивал советов. Могла ли я молчать? Или я должна была притворяться, говоря не то, что думала?

— Вы восстановили его против меня.

— Я очень польщена, если действительно помогла королю обратиться на путь добродетели.

— Как прекрасно звучит это слово в ваших устах.

— Желала бы слышать его из ваших.

— Итак, по собственному признанию, вы украли у меня любовь короля, добродетельнейшая из вдов.

— Я была благодарна и хорошо расположена к вам. Вы считали себя моей благодетельницей, часто напоминая мне об этом. Вам излишне было твердить это, так как я ни на минуту не забывала о вашем добром отношении ко мне. Но когда король спрашивал меня — не отрицаю, я указывала ему, что грех есть грех и что он будет более достойным человеком, сбросив с себя греховные узы.

— Или переменит их на другие?

— На узы долга.

— Меня тошнит от вашего лицемерия. Если вы прикидываетесь монахиней, то отчего бы вам не пойти в монастырь? Вам вздумалось воспользоваться и тем и другим — иметь все преимущества двора и подражать монастырским обычаям. Но незачем рисоваться передо мной. Я знаю вас, как вы себя в глубине сердца. Я была честна, поступала открыто перед всем светом. Вы же, под прикрытием ваших пастырей и духовников, ваших алтарей и молитвенников… неужели вы думаете, что можете обмануть меня, как провели за нос других?

В первый раз серые глаза противницы засверкали. Де Ментенон поспешно сделала шаг вперед и подняла белую руку, как бы предостерегая соперницу.

— Обо мне можете судить, как угодно, — произнесла она строго. — Для меня — это болтовня попугая в вашей прихожей. Но не касайтесь священных вещей. Ах, если бы вы могли возвысить ваши мысли, если бы вы были в состоянии заглянуть в вашу душу и увидеть, пока не поздно, как постыдна и низка та жизнь, которую вы вели! Чего только вы не могли сделать? Его душа была в ваших руках, как глина в руках горшечника. Если бы вы помогли королю стать выше, направили его на лучшую стезю, пробудили в его душе все благородное и доброе, как любили бы и благословляли ваше имя повсюду от замка до хижины. Но нет, вы тянули его на дно; вы развратили его молодость, вы разлучили его с женой; вы испортили его зрелые годы. Преступление, совершаемое человеком столь высокого положения, порождает тысячи других в тех, кто считает его примером, — и все эти преступления на вашей душе. Опомнитесь, мадам, бога ради, опомнитесь, пока еще не поздно! Несмотря на всю вашу красоту, вам, как и мне, может быть, остается лишь несколько лет земной жизни. Тогда, когда поседеют эти каштановые волосы, осунутся эти белые щеки, потускнеют эти блестящие глаза, тогда… ах, да сжалится господь над грешной душой Франсуазы де Монтеспан!

На одно мгновение ее соперница опустила голову, услышав эти торжественные слова и испытывая на себе силу устремленных на нее в упор прекрасных глаз. В первый раз в жизни она стояла молча, поникнув головой. Но скоро она подняла ее с обычной вызывающей и насмешливой улыбкой на губах.

— У меня уже есть духовник, благодарю вас, — произнесла она. — О, мадам, не воображайте, что можете пустить мне пыль в глаза. Я знаю вас, хорошо знаю.

— Напротив, по-видимому, меньше, чем я ожидала. Если вы так хорошо меня знаете, как говорите, то кто же, наконец, я?

Вся горечь и ненависть, накипевшая в сердце ее соперницы, прозвучала в ответе.

— Вы гувернантка моих детей и тайная любовница короля, — кинула она в лицо де Ментенон.

— Вы ошибаетесь, — спокойно ответила та, — я гувернантка ваших детей и законная супруга короля.

Де Монтеспан умела притворяться, часто падая в обморок, чтобы обезоружить гнев короля. Тогда он обнимал ее, и в душе его просыпалась жалость, родная сестра любви. Но только теперь она почувствовала, как от одного слова можно, действительно, лишиться чувств. Она не сомневалась в истинности соперницы. В выражении лица, в прямом взгляде, спокойном голосе де Ментенон была полная уверенность. Одно мгновение де Монтеспан стояла, словно пораженная громом, задыхаясь, с вытянутыми руками, как бы цеплявшимися за воздух. Ее смелые глаза потускнели и остановились. Потом с резким, отрывистым криком, жалобным возгласом существа, видевшего, что борьба проиграна, она опустила гордую голову и упала без чувств к ногам соперницы.

Г-жа де Ментенон нагнулась и подняла ее, словно ребенка, отнесла ее на оттоманку и подложила под голову шелковую подушку. Потом она подняла с ковра разбросанные драгоценности, убрала их в открытый шкаф, заперла и, положив на стол ключ так, чтобы хозяйка могла легко найти его, ударила в гонг.

— Вашей госпоже дурно, — сказала она вошедшему маленькому черному пажу. — Позовите горничных. — И отдав все необходимые распоряжения, де Ментенон вышла из этой большой молчаливой комнаты, где ее по-прежнему прекрасная соперница лежала беспомощная и безнадежно-печальная, среди бархата и позолоты, словно растоптанный цветок.

Да, беспомощная, что могла эта женщина сделать еще? Да, безнадежно-печальная, — чего ей еще ожидать от беспощадно жестокой судьбы? Лишь только де Монтеспан пришла в себя, она немедленно отослала горничных и теперь лежала со сжатыми руками, осунувшимся лицом, размышляя о предстоящем грустном будущем. Она обязана уехать; это несомненно. Не только потому, что такова воля короля, но и из-за двора, где она царила безраздельно и где теперь ее ожидают горе и насмешки. В прошлом она сумела отстоять свое независимое положение перед королевой, но сейчас… она все же не настолько ослеплена ненавистью, чтобы не понять силы новой соперницы, женщины совсем иного склада, чем бедная, кроткая Мария Терезия… Да, надо уезжать.

Она приподнялась с кушетки, чувствуя, что за этот час постарела на десять лет. Впереди было много дел, а времени до вечера мало. Она швыряла драгоценности, показывая королю, что не этим жалким побрякушкам вознаградить ее за потерю любви; но теперь, когда все равно она брошена, нет смысла терять эти сокровища. Если она уже не самая могущественная женщина Франции, то может стать самой богатой. Конечно, она не будет лишена пенсии, и притом, очевидно, большой, так как Людовик всегда отличался щедростью. А потом целые залежи собранных ею за долгие годы драгоценных камней, жемчуга, золота, ваз, картин, распятий, часов, безделушек — все это, вместе взятое, оценивается во много миллионов ливров. Собственными руками она уложила все наиболее драгоценные вещи, что можно было захватить с собой, а остальные оставила на хранение брату. Целый день прошел в лихорадочной, энергичной работе с целью заглушить мысли о своем неожиданном поражении и победе соперницы. К вечеру сборы были закончены, и она распорядилась остальное имущество прислать в Petit Bourg, куда она намеревалась переселиться.

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая