Выбери любимый жанр

Изгнанники - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 25


Изменить размер шрифта:

25

— Ну? Ну? Ну? — проворчал король нетерпеливо.

— Если справедлива молва, вы, ваше величество, в настоящее время переживаете кризис, и нелицеприятный совет может иметь для вас значение. Нужно ли говорить, что…

— К чему все эти слова, — перебил король. — Вы присланы с целью сделать попытку восстановить меня против г-жи де Ментенон…

— Ваше величество, от этой дамы я не видел ничего, кроме добра. Я уважаю и почитаю ее более всякой другой женщины Франции.

— В таком случае, аббат, я уверен, что вы с радостью узнаете о моем намерении жениться на ней. Доброго дня, аббат. Сожалею, что не в состоянии уделить больше времени этому весьма интересному разговору.

— Но, ваше величество…

— Когда у меня являются сомнения, я высоко ценю ваши советы, аббат. В данном случае у меня, к счастью, нет ни малейших сомнений. Имею честь пожелать вам доброго дня.

Первая вспышка гнева короля улеглась и осталось только холодное горькое чувство, еще более опасное для его противников. Аббат принужден был замолчать несмотря на всю свою изворотливость и ловкость. Пятясь назад, он отвесил три глубоких поклона, согласно придворному этикету, и вышел из комнаты.

Но королю недолго пришлось отдыхать. Нападавшие хорошо знали, что упорной настойчивостью иногда удавалось сломить его волю, и надеялись проделать это сейчас. В комнату вошел министр Лувуа в громадном парике, со своей величественной осанкой и надменными манерами. Однако смущение появилось на его аристократическом лице, когда он встретил на себе гневный взгляд короля.

— Ну, что еще, Лувуа? — нетерпеливо спросил Людовик.

— Только одно новое государственное дело, ваше величество, но зато по своей важности заставившее забыть все остальное.

— Какое?

— Ваш брак, государь.

— Вы не одобряете его?

— О, ваше величество, могу ли я одобрять его!

— Вон из моей комнаты, сударь! Что? Вы желаете замучить меня насмерть своими приставаниями? Что? Вы осмеливаетесь оставаться, когда я приказываю вам удалиться?

Король сердито приблизился к министру, не Лувуа вдруг внезапно вытащил из ножен шпагу. Людовик отскочил назад с выражением испуга и изумления на лице. Лувуа почтительно подал ему рукоятку шпаги.

— Вонзите ее в мое сердце, ваше величество! — воскликнул министр, падая на колени. Все его громадное тело сотрясалось от волнения. — Я не могу пережить заката вашей славы.

— Боже мой! — вскрикнул король, бросая на пол шпагу и хватаясь руками за голову. — Мне кажется, вы все в заговоре с целью свести меня с ума. Мучили ли когда-либо кого-нибудь так, как сейчас меня? Ведь это будет частный брак, не имеющий никакого отношения к государству. Слышите меня? Понимаете? Чего вам еще надо?]

Лувуа поднялся и вложил шпагу в ножны.

— Ваше величество решили бесповоротно?

— Окончательно.

— Так я не вправе больше ничего говорить. Я исполнил свой долг.

Он вышел, грустно опустив голову, но на самом деле от сердца у него отлегло, так как слова короля уверили министра в том, что ненавистная ему женщина, даже став женой Людовика, не станет королевой Франции.

Продолжавшиеся нападки не поколебали решения короля, а только довели его до крайней степени раздражения. Столь сильное сопротивление было новостью для человека, воля которого была единственным законом в стране. Он был рассержен, расстроен и хотя не сожалел о принятом решении, но с безрассудной вспыльчивостью стремился выместить испытанные им неприятности на тех, совету которых последовал. Поэтому выражение лица короля было не из любезных, когда дежурный камергер впустил в комнату достопочтенного отца Лашеза, его духовника.

— Желаю вам полного счастья, ваше величество, — проговорил иезуит, — и от всего сердца поздравляю с принятым вами великим шагом, который даст вам удовлетворение как в здешнем мире, так и в будущем.

— До сих пор я не испытываю ни счастья, ни удовлетворения, отец мой! — раздраженно возразил король. — Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. Весь двор стоял здесь передо мной на коленях, умоляя изменить мое решение.

Иезуит тревожно взглянул на него своими проницательными серыми глазами.

— К счастью, ваше величество — человек сильной воли, которого не так легко поколебать, как думают некоторые, — сказал он.

— Да, да, я не уступил ни на йоту. Но все же должен признаться, что очень неприятно восстанавливать против себя стольких людей. Я уверен, что редко кто устоял бы на моем месте.

— Теперь-то и следует проявить твердость, ваше величество. Сатана неистовствует, видя, как вырываетесь вы из его когтей, натравливает всех своих друзей, посылает всех своих приверженцев, силясь удержать вас в своей дьявольской власти.

Но короля не так легко было утешить.

— Знаете, отец мой, — проговорил он, — вы, кажется, не очень-то почитаете мою семью. Мой брат и мой сын, аббат Фенелон и военный министр — вот те приверженцы сатаны, о которых вы упоминаете.

— Тем больше чести вашему величеству в умении устоять против них. Вы благородно поступили, государь. Вы заслужили похвалы и благословение святой церкви.

— Надеюсь, что я был справедлив, отец мой! — серьезно заявил король. — Буду рад повидаться с вами попозднее вечером, а пока разрешите остаться наедине с моими мыслями.

Отец Лашез вышел из кабинета, глубоко сомневаясь в истинных намерениях короля. Очевидно было, что мольбы близких сильно поколебали его решение, хотя и не изменили его совсем. Каков будет результат, если посыплются новые просьбы? А что таковые будут, это так же верно, как и то, что за тьмой следует свет. Необходимо сделать какой-либо ловкий ход, чтобы немедленно вызвать кризис. Ведь каждый потерянный час благоприятен для противников. Колебаться — значит проиграть игру. Настала пора рискнуть всем!

Епископ из Мо ожидал его в приемной, где отец Лашез в нескольких коротких фразах обрисовал ему всю опасность положения и указал средства, могущие, по его мнению, предотвратить ее. Оба отправились в комнату г-жи де Ментенон. Та сняла уже темную вдовью одежду, надетую с тех пор, как поселилась при дворе, и заменила ее более подходящим богатым, но простым костюмом из белого атласа с серебряной отделкой. В ее густых темных косах блестел бриллиант. Эта перемена еще более освежила лицо и фигуру и без того достаточно моложавые. Когда заговорщики увидали чудный цвет этого лица, его правильные черты, такие спокойные и изящные, они почувствовали, что если их и подстерегает неудача, то уж никоим образом не из-за выбранного ими орудия воздействия.

При виде их г-жа де Ментенон встала с места. По выражению лица было ясно видно, что она подметила тревогу, наполнявшую души вошедших.

— Вы вестники дурных новостей! — вскрикнула она.

— Нет, нет, дочь моя, — успокоил епископ. — Но нам следует быть начеку, так как нашим врагам очень хотелось бы отдалить от вас Людовика.

Лицо де Ментенон просияло при имени ее возлюбленного.

— Ах, вы не знаете, — вымолвила она. — Он дал слово. Я верю ему, как себе самой.

Но умный иезуит не доверял интуиции женщин.

— Наши противники многочисленны и сильны, — проговорил он, покачивая головой. — Если король и устоит, то ему будут постоянно надоедать, и тогда жизнь опротивит ему, покажется мрачной, — конечно, за исключением момента пребывания в лучах, исходящих от вас, мадам. Надо покончить с этим делом.

— Каким образом, отец мой?

— Брак должен состояться немедленно.

— Как!

— Да. Если возможно, сегодня ночью.

— О, вы требуете слишком много, отец мой. Король ни за что не согласится на такое предложение.

— Он сам сделает его.

— Почему?

— Потому что мы вынудим его на это. Только таким образом будет побеждена оппозиция. Когда брак станет свершившимся фактом, двор принужден будет признать его, а до тех пор сопротивление не прекратится.

— Что же я должна сделать, отец мой?

— Отказаться от короля.

— Как? От него? — Она побледнела, как лилия, в недоумении глядя в лицо иезуита.

25
Перейти на страницу:
Мир литературы