Фаза ингибиторов - Рейнольдс Аластер - Страница 2

Ах да. Вот почему.

Политическое искупление вины.

На моей профессиональной репутации появилось пятно, когда провалилась попытка от меня избавиться. После спорного суда и неумелой казни я решил исправить ошибку.

Рюрик Тэйн, корчащийся на полу, еще не мертвый.

Во всем был виноват только я. Для смещения меня с должности не было никаких поводов – ничего криминального, лишь ряд ошибочных суждений, – но этого вполне хватало, чтобы подорвать оказанное мне доверие, за которое я столь тяжко сражался с момента основания Солнечного Дола.

Я подавил всяческую жалость к себе. Я сам сделал выбор, никто меня не вынуждал. Как союзники, так и скептики пытались меня отговорить. Но я знал, что единственный способ искупить вину – исполнить свой долг.

И теперь мне предстояло довести дело до конца.

Как только миновала сопутствовавшая пробуждению слабость, я выбрался из гибернатора и поплыл в рубку управления с местами для пилотов и слабо светящимися приборами. Хотя на корабле с легкостью могла поместиться более многочисленная команда, я был один. Устроившись в среднем кресле, я поднял яркость приборов до нормальной, оставив иллюминаторы закрытыми. Удовлетворившись тем, что корабль пребывает в добром здравии (спасибо основательно постаравшимся инженерам), я включил связь, надеясь получить информацию о пришельце. Меня бы вполне устроило, если бы это оказалась ложная тревога, некий мираж, или если бы команда пришельца передумала и двинула обратно в межзвездное пространство, оставив нас в покое.

Но надеждам не суждено было сбыться. Пришелец никуда не делся, он продолжал лететь прямо в сторону Михайлова Дня и Солнечного Дола.

Я скорректировал свое положение, используя маневровые двигатели на холодном газе, чтобы минимизировать вероятность быть замеченным. Мой корабль все еще отделяли от пришельца тридцать миллионов километров, но это была мелочь по сравнению с размерами системы. Наша относительная скорость составляла чуть меньше четырех тысяч километров в секунду – до встречи оставалось два часа.

Перейдя в ракетный отсек, я открыл шлюз и внимательно осмотрел оружие, убеждаясь, что оно не пострадало при старте.

Ракета была лишь одна – толстый цилиндр с закругленными торцами, длиной в два метра, на развертываемых пусковых салазках. На плоской стороне кожуха виднелась панель с черными кнопками. Я коснулся одной из них, и вспыхнула матрица из красных огоньков, которые прошли стартовый цикл и замерли, сигнализируя о готовности. Загерметизировав люк, я откачал из ракетного отсека воздух, затем открыл внешний люк и выдвинул салазки за пределы корпуса.

Вернувшись в рубку управления, я обнаружил, что проверка ракеты и подготовка к пуску заняли менее десяти минут.

Я загрузил тактические данные с главной консоли шаттла в ракету, снабдив ее информацией о текущем положении и скорости пришельца. Затем еще раз проверил связь – просто на случай, если вдруг поступил приказ об отмене атаки.

Но ничего такого не поступало.

Дождавшись, когда расстояние между нами сократится всего до двух миллионов километров, я выпустил ракету. Захваты на салазках раскрылись, и ракета без каких-либо фанфар устремилась прочь, быстро разгоняясь. Я ждал реакции пришельца, попытки увернуться, но он продолжал приближаться. Впрочем, меня это не удивило: если пришелец мог обнаружить ракету, он точно так же мог давно обнаружить и меня.

Судя по данным на консоли, ракета зафиксировала цель. Она должна была проскользнуть подобно кинжалу между лучами двигателей и самоуничтожиться за микросекунду до столкновения. Издали аннигиляционный взрыв ничем не отличался бы от аварии двигателя сочленителей – точно такая же авария последовала бы мгновение спустя, когда корабль развалился бы на части.

Лишь покончив с делом, я позволил себе подумать о тех, кто сейчас спал на том корабле. Я понятия не имел, сколько их, где и когда началось их путешествие. Вряд ли мы когда-нибудь узнали бы это. Но хотелось думать, что они легли в свои анабиозные камеры без страха в душе, ничего не зная о том ужасе, который, судя по всему, их обнаружил, а потом преследовал среди звезд, гоня к последнему пристанищу.

Я знал, что однажды мы найдем способ их оплакать. Дело вовсе не в том, что мы являлись убийцами по своей природе или имели что-то против команды и пассажиров того корабля. Наверняка они просто искали укрытие от волков, какое-нибудь тихое, неприметное место. Сами мы именно по такой причине выбрали Михайлов День и вообще эту систему. Вероятно, они руководствовались той же логикой.

Но мы успели раньше. Мы зарылись в кору Михайлова Дня и прожили там много лет, доказав, что хорошо умеем залегать на дно. Мы никому и никогда не выдавали нашего присутствия и не намеревались этого делать. Вот почему мы не могли допустить, чтобы до нас добрался этот яркий и неуклюжий незваный гость. Даже если люди на его борту ничего о нас не знали и даже если не имели ни единого шанса узнать, они все равно могли привести волков прямо к нашему порогу.

И потому они должны были погибнуть, причем так, чтобы это выглядело случайной катастрофой.

На консоли замигал красный огонек, раздался пронзительный предупреждающий сигнал. К моему ужасу, в траектории ракеты появилась аномалия. Я мог лишь беспомощно наблюдать, считывая едва различимый след телеметрии – низкочастотный треск, смешивавшийся с радиочастотным шумом, который исходил от Михаила. При одном из резких отклонений заело маневровый двигатель, и ракету начало уводить в сторону.

Я проклял наше невезение. У импровизированных ракет отказ рулевого управления был вполне вероятен – мы требовали от них намного большего, чем то, на что они были рассчитаны. Но мы сделали все возможное, чтобы минимизировать эту проблему.

– Скорректируй курс, – прошептал я.

Ракету мотало из стороны в сторону. Могло хватить любого толчка, чтобы заклинивший двигатель вновь заработал. Еще оставался шанс…

Но на консоли снова замигал огонек, и послышался уже другой предупреждающий сигнал:

Перехват невозможен.

Перехват невозможен.

Перехват невозможен.

С математикой не поспоришь. Судороги увели ракету слишком далеко от расчетной траектории. Если только пришелец вдруг любезно не сменит свой курс, ракета уже никак не может достичь цели.

– Отбой и самозащита, – приказал я ракете.

Мои слова предназначались исключительно для консоли, обладавшей достаточным искусственным интеллектом, чтобы понимать естественный язык. Ракете передавалась лишь короткая последовательность двоичного кода.

Ракета должна была израсходовать остатки топлива в попытке выхода на орбиту-отстойник, откуда ее смогут когда-нибудь забрать. Сколь ни сложна подобная задача, все равно это лучше, чем потерять боеголовку.

Теперь я знал, что нужно делать. О том, что это может потребоваться, я знал всегда, но загонял знание в самые дальние уголки разума, пока оставалась надежда, что нашей первой линии обороны вполне достаточно.

Однако, после того как отказала ракета, оставалось лишь прибегнуть к другому нашему способу остановить летящий на околосветовой скорости корабль. Метод этот нельзя было назвать столь же хирургическим, и он мог обойтись куда дороже Солнечному Долу… А самое главное, даже если бы получилось, я никогда бы об этом не узнал.

Но альтернативы у меня не было.

– Протокол два, – сказал я шаттлу. – Запрет на отбой.

Подтверждение?

– Кидония, – ответил я, воспользовавшись заранее заготовленным паролем.

Шаттл принял мои инструкции. Заработали его собственные маневровые двигатели, еще точнее коррелируя его курс с курсом пришельца. Ему предстояло последовать по той же траектории, что и ракете, проскользнув между лучами дюз. Это непросто даже для ракеты, не говоря уже об объемистом шаттле. Но даже если часть радиации из дюз пришельца просочится сквозь корпус, это уже не имеет значения.

Боеприпасов у меня не было, так что разрушительная мощь шаттла содержалась исключительно в его массе и скорости. Я надеялся, что этого хватит.