Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич - Страница 16

Хотя у меня и были крылья, навечно я не смогла бы остаться в небе. Человеку нужна земля и все земное. Он должен думать, работать, помогать другим! Если бы меня не подстрелили, я все равно умерла бы от тоски по людям.

— Но почему же ты так долго не превращалась в человека?

— Потому что никого не любила.

— Но почему твоя сестра покинула тебя? Разве она не вернется к людям?

— Нет, теперь не вернется, — сказала Цагада, и лицо ее омрачилось.

— Что мешает ей?

— Сестра породнилась с лебедем. У нее появилось крылатое потомство. Ее теперь не разлучить с детьми.

— Почему же ты не захотела иметь детей — чистых, белых, прекрасных?.. Наши земные дети чумазы, голодны и нередко несчастны, как я…

— Потому что полюбила тебя! И хочу быть вместе с тобой несчастливой и счастливой. Хочу жить в таком вот джолуме, быть всегда с тобой.

Табунщик все еще не верил тому, что видел и слышал.

— Неужели это все правда? — проговорил он. — Может, всего лишь сон? Если сон, то я не хотел бы просыпаться скоро… Могу ли я тебя обнять, Цагада?

— Конечно! Я теперь твоя, навсегда… Сбрасывай же свою пастушью одежду! Умойся! Будем ужинать, дорогой…

Девушка сняла с треноги закопченный котел и поставила перед Нараном.

Так они стали жить вместе.

А каждый год ранней весной к их озеру прилетали белые большие птицы. В первый год их было только четыре. А потом становилось все больше. Прилетали огромной стаей, озеро оглашалось трубными переливами их песни, и потому люди прозвали это озеро Лебяжьим. Ни у кого в округе не могла подняться рука на лебедей, и лебеди перестали бояться человека.

Семья табунщика Нарана тоже с каждым годом прибавлялась. Родилось пятнадцать сыновей-богатырей… У человека и пальцы на руке не одинаковы. Разными удались и сыновья. Один брал своим отменным здоровьем, другой — умом, третий — усидчивостью и прилежанием… Были и такие, что не радовали родителей: ленились, вели себя дурно на людях.

Самого младшего звали Арвас. Он был крепок, но бестолков. Все его братья выросли, обзавелись семьями, образовали целый хотон. Арвас все еще обретался под родительским кровом.

Хотон у озера пополнялся новыми кибитками, тучнели стада, справлялись новые свадьбы. Люди жили в достатке, И вот однажды, в год змеи, на степь пала засуха, подул обжигающий ветер. От бескормицы полегли целые стада. Люди отыскивали корни камышей, толкли в пищу травы, пробавлялись чем придется и еле дотянули до весны. Подтаял на озере лед. Братья приноровились ловить рыбу. Как-то самый старший из них позвал младшего на озеро поднять сеть. По сеть пропала, а с ней и рыба. Что делать? Хотон остался без еды по злой воле заезжего вора. В то утро на озеро прилетела первая пара лебедей. Увидев их, Арвас снял с плеча лук. Глаза его загорелись охотничьим азартом.

— Что ты надумал, Арвас? Разве забыл слова матери? Это же наши братья! — сказал старший брат и попытался отвести стрелу.

— Теряющий рассудок старый человек может сказать что угодно. Если эти птицы настоящие наши братья, то почему они совсем не похожи на нас?

Арвас оттолкнул брата. Тот упал и уже лежа успел бросить горсть камешков в лебедей, чтобы те побыстрей улетели. Но доверчивые птицы думали, что с ними играют, и с веселыми кликами бросились к всплескам воды. В это время Арвас и спустил тетиву. Стрела с острым железным наконечником вошла в глаз и пронзила голову лебедя.

Арвас принес добычу и гордо бросил к ногам сидевшей матери. Та, увидев убитого лебедя, схватилась за сердце и упала без чувств.

— Почему ты поднял руку на братьев? — придя в себя, еле слышно спросила она.

— Что же нам — с голоду умирать? Красивые сказки о братьях-лебедях приятнее слушать на сытый желудок!

Старуха вздрогнула, приподнялась, опершись на локоть, но голова ее стала клониться к земле.

— Эх, Арвас, Арвас. Ты пришел в этот мир, чтобы убивать все, что непохоже на тебя? А если завтра к тебе придет человек и будет на тебя непохож, ты тоже поднимешь руку? — еле различили ее последние слова.

…С тех пор никто в нашем краю не поднимает руку на лебедей, — закончил Хембя сказку.

— Да, слабоумный Арвас убил не только лебедя, но и самое святое среди сущего — родную мать, — произнес Бергяс, чтобы своей рассудительностью понравиться супруге зайсана. Бергяс сам стрелял лебедей, и сказка о волшебной птице не тронула его.

Утомленный рассказом, Хембя минуту и другую молчал. Он приблизил к себе пиалу, наполненную шулюном[29], и, отхлебнув густого варева, заметил:

— Такие жестокие люди, как Арвас, конечно, опасны. Сдуру, как с дубу, и желудь по темени щелкнет — больно. А все же куда опаснее, когда зверь сидит в человеке умном, Слабоумному не достичь того, на что способен мыслящий изувер. Тот придумает, что захочет, и еще хуже того — что ему другие деспоты закажут.

Хембя посмаковал лепешку, обмакнутую в шулюн, обратился прямо к гостю, хитро прищурившись:

— Да… Бог создал на земле людей, животных, зверей, птиц. Но сотворив все блага земные, он даровал жизнь не только красивым и умным, способным выстоять в борьбе за себя и за свой род. Красота и сила тоже не вечны. Если жить на свете только молодым и красивым, как те лебеди, то старикам, выходит, на земле и места нет? Не так ли, Бергяс? — он вежливо улыбнулся. — Жить только таким, как Сяяхля?! Но ведь красота так притягательна и так опасна… Того и гляди, какой-нибудь ловкач загонит стрелу в бок!

— Я согласен с вами, аава. Но вы так говорите, будто я вам противоречу, — ответил Бергяс, пряча глаза. Сердце его так билось, будто хотело выпрыгнуть.

Говорил Бергяс одно, а хотелось ему выкрикнуть совсем иное: «Ты меня, зайсан, вынудил оправдываться и краснеть при Сяяхле. Так негоже, старина! Сяяхля, как заноза, вошла в мое сердце, и ничем ее оттуда не вытащишь… А ты… ты мне еще попадешься где-нибудь на узкой тропе, старый шельмец!»

Как условились, Бергяс встал рано, вышел на улицу. Два его спутника уже ждали у лошадей. Из землянки выглянула заспанная женщина.

— Тетя, а Сяяхля еще не встала? — спросил Бергяс, вздрагивая от утренней прохлады.

— А зачем она тебе? — недовольным голосом буркнула служанка.

— Попрощаться хочу.

— Прощайся с хозяином дома! — напомнила женщина, не двигаясь с места. — Зайсан с женою еще в постели.

— Ну, ладно! — вроде бы согласился Бергяс. — Будить добрых людей на заре, когда сон так крепок, неудобно. Может, вы им передадите наше спасибо за ночлег… Да вот и сами царицынским табачком угоститесь.

Бергяс протянул ей кисет.

Женщина подошла к Бергясу. Взгляд ее стал мягче.

— Не развязывайте! — остановил Бергяс. — Берите весь кисет… Вот еще пачка табачных листьев.

— Что вы? Мне стыдно брать все. В дороге вам самим курево понадобится, — отмахнулась служанка, впрочем пригребая к груди и кисет и пачку высушенных листьев.

— Берите, берите! У меня есть, смотрите: вьюки у седла.

Женщина совсем подобрела и уже тихо смеялась, обнажив пожелтевшие редкие зубы.

— А что, зайсан и его молодая жена действительно спят вместе? — спросил Бергяс женщину, когда та набрала подарков в обе руки.

— То-то и оно, — сверкнув глазами, заговорила служанка. — Уж нам-то об этом все известно: спать ложатся в одну постель!

— Как же это случилось?

— А вот как. С первой женой Хембя прожил тридцать восемь лет, а детей им бог не дал. Поэтому зайсанша, первая жена, сама разрешила ему взять жену помоложе. Сяяхле было шестнадцать, когда ее привезли сюда. С тех пор прошло два года, но бог и через эту не посылает Хембе наследника.

— Где же теперь первая жена? — поинтересовался Бергяс.

— Живет в другом доме… Она приходит, следит за порядком, хозяйство по-прежнему в ее руках.

— Сяяхля счастлива?

— Об этом, молодой человек, лучше спросить бы у нее самой.

Бергяс пружинисто бросил себя в седло да так резко, что конь вздрогнул, просел и прыжком рванулся с места. Если раньше Бергяс лишь удивлялся, теперь все в нем кипело от негодования.