Математика на раздевание - Орлова Тальяна - Страница 8

– Неужели действительно меня ждете?

– Поспорил сам с собой, придешь ты или нет, – отвечает он, но смотрит не прямо, а просто скосив взгляд.

– Но я ведь сказала, что не приду!

– Странно, потому что меня глючит, что ты здесь, – констатирует он. – Я опять победил сам себя. Со мной такое часто случается.

Мне импонирует его самоуверенность, его умение подбирать слова и строить предложения. А во мне все эти умения порождают желание вредничать, но пока я сдерживаюсь:

– Интересный хоть фильм?

– Без понятия. И не проси меня сказать название – я забыл его прочитать. Разве это важно?

Важно, если люди хотят смотреть фильм. И не важно, если они идут туда для других целей. Просто меняю тему на ту, которая с первой встречи вертится на языке:

– Я не хочу вас обидеть, Алексей Владимирович, но вам очень не идут эти очки. Они как будто от другого лица приставлены. Хотите, посоветую, какая оправа вам подойдет?

– Зачем? Я эту два часа выбирал, она должна свое отработать. Если стану еще симпатичнее, меня перестанут нанимать к юным студенткам.

– А, так вы специально самую уродскую выбрали? – за грубым словом скрывается легкое облегчение.

– Ася, сворачивай программу дрессировки. Это моя работа, а не твоя.

Все, больше я вредность не сдерживаю:

– Кстати, а почему вы мне тыкаете? Давно хотела спросить! А если я вам тыкать начну? Ну, чтоб на равных.

Ощущение, что все мои выпады доставляют ему удовольствие. И я понятия не имею, с чего это взяла, просто вижу неясные подтверждения. Например, сейчас уголок его губ ползет в сторону:

– Ну попробуй.

Он меня кем считает? Затюканной школьницей?

– А что тут пробовать, Леша? – произношу это почти с вызовом. – Думаешь, мне сложно?

Однако он кривится:

– Нет, лучше не надо, у тебя не получилось. Я тебе такой же Леша, как ты мне – Василиса Кузьминична. Так мы идем в кассу или еще почебурекаемся, пока все места на последнем ряду не разберут?

С русским языком у него хуже, чем с математикой, это факт. Какие-то слова на ходу придумывает. Стоп, про последний ряд – шутка или какой-то намек? Хотя предыдущая его шутка про совместный поход в кино оказалась вполне серьезным намерением – мы оба здесь. Стоим возле кинотеатра и… чебурекаемся, да. Какими путями мы пришли в эту точку? И, главное, зачем? Меня накрывает внезапным волнением, почти страхом, улыбаться больше не хочется. Как и тыкать ему – официальность должна остаться в качестве неосязаемой границы между нами:

– Я не хочу в кино, Алексей Владимирович. Но я дам вам деньги на билет – для этого и пришла. Из благодарности за сегодняшний успех.

Его бровь слегка поднимается. Он словно ощущает неожиданно возникшее напряжение – и неосознанно на него реагирует:

– Да ладно уж, Ася, я смогу осилить билеты на нас обоих. Потом до конца недели есть не буду, но осилю.

Мне кажется, что он юморит специально – хочет, чтобы я снова улыбнулась. Но мне становится страшно еще сильнее. Он на меня как-то странно действует, почти до отчетливой симпатии. И чебурекаться с ним нравится все сильнее. С каждым словом нарастает дрожь, с каждым взаимным уколом вяжущего ощущения больше. Алексей Владимирович старше, опытнее, но и он может флиртовать со мной с какой-то надеждой. Авось поплыву, растаю – и тогда он обеспечит себя до конца жизни. Он ведь не может предполагать, что мой отец зятя никогда не будет содержать, но почему-то до сих пор я это никому не смогла объяснить. Если уж я и поплыву, то от какого-нибудь мажора-одногруппника, тому хотя бы перепихон от меня нужен, а не другие бонусы.

– Ты чего так испугалась? – теперь и он хмурится. – Ася, я пошутил. Предлагаю вообще больше сегодня не разговаривать. Во славу Ктулху – бога кинематографа.

Меня пугает не он, а собственное желание провести с ним еще два часа! И потому я смущенно улыбаюсь, извиняюсь и просто ухожу.

Весь вечер думаю о том, чтобы сменить репетитора. Я имею на это право, даже объясняться не должна. Но откладываю это решение до следующей контрольной. Когда за нее получаю двойку с натяжкой, думаю снова. И не могу решиться. Учитель из него – тоже двойка с натяжкой. Но есть в нем что-то такое, что меня сразу зацепило. Уверенность в своем положении, что ли. Именно она перекрывает иногда хамские комментарии, странное поведение и жуткие очки. Он будто крючком вывязывает на моих нервах узоры – но с таким спокойствием, словно обычно вообще не подбирает слов. Как какой-нибудь высокомерный небожитель, которому общаться со смертной слишком просто и скучно. И при этом в нем есть заинтересованность во мне – узнать бы до конца ее причину.

Владимир

Я так и не понял, что ее насторожило. Ася раскрылась, расслабилась – и вдруг захлопнулась, обратно не достать. Возможно, заметила, как я жру ее глазами. Ветровка прикрывает бедра, до середины шеи натянута красная водолазка, но мне несложно ее мысленно раздеть. Разнести в голове эти ненужные джинсики на лоскуты, забраться сознанием под воротник. Девочка пытается дерзить – это ее защитная реакция. Я ни разу к ней не подкатил, но воздух-то наполняется электричеством – он гудит вокруг разрядами и иногда простреливает виски. Ася интуитивно чувствует мое напряжение и когда-нибудь осознает его до конца. Уже, наверное, осознала, потому и сдала назад. Мне тоже надо откатиться. Просто откатиться, пока она не испугалась моих эмоций окончательно.

Следующие два урока проходят ровно. Мы не поддеваем друг друга, не брызжем сарказмом, ни разу не упоминаем встречу возле кинотеатра. Я точно знаю, что она собиралась пойти со мной на фильм, но потом чего-то испугалась. Наверное, я просто перегнул с шуткой, спугнул девочку, которая никак не хочет рассмотреть во мне представителя противоположного пола. Но я-то не актер, мне речи сценаристы заранее не продумывают – я разговариваю точно так же, как обычно, и не всегда успеваю подумать об уместности.

Пока Ася заканчивает задачу, иду вдоль высокого шкафа и останавливаюсь напротив фотографии потрясающе красивой женщины.

– Ты очень похожа на мать. Она умерла десять лет назад. – Это не вопрос, а утверждение, поскольку я знал об этом уже давно. – Жаль, мир потерял такую красоту.

Ася кивает, а потом закусывает нижнюю губу, просто продолжая открытую тему:

– Да, жаль. То есть вы меня тоже считаете красивой?

– Это просто вежливость, – охлаждаю я ее интерес к моей бездумной оговорке. – Может, тебе так хочется стать актрисой, чтобы быть еще сильнее похожей на маму? Реализовать не свою мечту, а подхватить ее.

– Может, – она рассеянно смотрит в сторону окна и произносит с гордостью: – Вы ведь знаете, что она снималась в сериале? Наверное, ее ждал большой успех, но она сама его не дождалась. Это так несправедливо.

Я кошусь в ее сторону и не хочу углубляться в сопливые истории, но зачем-то спрашиваю:

– Скучаешь по ней?

– Уже давно привыкла. Скорее, я скучаю по отцу, каким он был до ее ухода. Про него мало что хорошего можно сказать, но есть одна правда – маму он действительно любил и не был таким…

– Каким? Жестоким?

Она стряхивает задумчивость и отвечает уже осмысленнее:

– Закрытым. С ним же совсем невозможно говорить! Простите, что о личном рассказываю, Алексей Владимирович, но вы сами начали.

Верно. И добавить нечего. Сообщаю, направляясь к открытой двери:

– Ася, решай задание, а я в туалет схожу. Где у вас тут носики пудрят?

– Следующая дверь после кабинета, – отвечает, не поднимая головы от тетради.

Выхожу, прислушиваюсь в сторону кухни. Там повар, но меня с той стороны не видно. Останавливаюсь перед нужной дверью, проверяю, стараясь не шуметь. Заперто, как и ожидалось. Фотографирую телефоном замок, хотя уже прикидываю, что не сложный. Но чтобы вскрыть, зайти и выйти нужен более подходящий момент.

– Вы заблудились, Алексей Владимирович? – Ася стоит возле своей комнаты и смотрит удивленно.