Неверный муж моей подруги (СИ) - Хаан Ашира - Страница 2

Не знаю, чем закончится наш разговор.

Не знаю, чем закончится их с Полиной разговор.

Но больше ничего не будет как прежде — это я знаю точно.

— Ну здравствуй, Лана, — говорит Герман.

Я хочу его поцеловать, но он отстраняется и отходит в сторону, пропуская меня в кабинет.

Сейчас. Я знала, что так будет

За окнами офиса сгущается вечерний полумрак, чуть подсвеченный инфернальными отблесками заката в окнах соседнего небоскреба. А здесь горит всего одна настольная лампа, и тени от нее искажают лицо Германа. Я смотрю на него и никак не могу понять, что оно выражает.

Боль? Равнодушие? Злость? Отвращение? Страх?

Все то смятение чувств, что сейчас бушует внутри меня, я приписываю ему. И в зависимости от того, волна с каким именем накатывает — то и вижу.

Герман стоит передо мной — холодный и строгий, очень чужой. Как в те дни, когда все только начиналось, и я не знала, о чем с ним говорить, задавая неловкие вопросы и получая в ответ равнодушные взгляды.

Я подхожу к нему близко-близко, поднимаюсь на цыпочки, втягиваю носом знакомый запах — и пропадаю.

Говорят, любовь можно отличить от простого интереса, сексуального влечения, дружбы, всего остального, что не она, всего по одному признаку. Если ты нюхаешь вот это местечко на виске, и оно пахнет для тебя домом — это любовь.

Герман упакован в деловой костюм с голубоватым отливом, его офис весь — холод, сталь и белый свет ламп, его рубашка застегнута на все пуговицы, его серый галстук выглядит так безупречно, словно отлит из серебра, но когда я чувствую этот запах у его виска — терпкий и теплый, я словно из заснеженного полярного ада попадаю в натопленную избушку. Меня там ждут — горит живой огонь в печи, пахнет едой и чаем на травах, а на единственной кровати ворох теплых меховых одеял.

Мы с Германом смотрим друг на друга, и в его темных, почти черных глазах я вижу то, чего мне сейчас не хватает — тепло. Любовь. Он словно прячет себя настоящего за этим обликом безупречного бизнесмена. Но оттуда, изнутри его ледяного скафандра, выглядывает он настоящий. Надо только поглубже заглянуть ему в глаза. Однажды я так и сделала.

Нам надо так много сказать.

Мне — ему.

Ему — мне.

Тревога в груди бьется в такт сердцу, в тени которого она пряталась столько месяцев.

Но этот день должен был настать.

— Я знала, что так будет, — говорю тихо, обращаясь к этому живому Герману внутри строгого бизнесмена, стараясь не думать о том, что он пока меня даже не обнял. — Я ждала этого момента. Все время ждала.

— Тиш-ш-ше… — говорит он, и я понимаю, что мои горячие слезы все-таки прорвались через все заслоны и текут по лицу. Стискиваю веки, закрываю глаза ладонями. Судорожно вдыхаю, чтобы не разрыдаться.

Мне сейчас даже некого винить.

Кроме себя.

Герман осторожно отнимает мои руки от лица, берет их в свои и склоняется, целуя пальцы.

По одному поцелую на костяшку и последний — в ладонь.

За окнами разворачивается во всю ночную ширь душное московское лето, плавит асфальт жара, не выпускающая город из своих объятий даже после захода солнца. А здесь, в кабинете Германа, на полную мощность включен ледяной кондиционер — как он любит. Чтобы сотрудники ходили с длинным рукавом, а сотрудницы в колготках.

Но я-то в летнем платье, и по моей голой коже разбегаются мурашки от холода. Хочется прижаться к единственному живому существу в этом офисе.

Согреться.

— Скажешь, что все будет хорошо? — то ли прошу, то ли спрашиваю.

— Не скажу. Я тебе никогда не вру.

Мы так и стоим посреди его кабинета, словно считаем себя недостойными даже присесть на диван, который за последние несколько месяцев видел столько всего, что хватило бы на целую коллекцию фильмов для взрослых.

И кресло видело. И стол.

И даже этот дорогой дизайнерский ковер на полу, имитирующий густую траву. Однажды на него даже капала с ладоней кровь — то был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Мне кажется, что моя жизнь и началась-то только тогда, в те снежные дни, когда я даже не замечала, что на улице минус десять, потому что моя кожа постоянно пылала от мыслей о нем.

Мы так и стоим. Дыхание Германа, его сухие губы касаются моего запястья с татуировкой — затейливая вязь складывается в одно слово: «Nevermore».

Больше никогда.

То, что сказал он мне полгода назад зимним вечером в этом кабинете.

И ошибся.

Он думает о том же самом, потому что его пальцы продолжают ласкать это место, даже после того, как покинули губы.

Нам надо о многом поговорить.

О том, что знает и не знает Полина.

О том, что он скажет ей сегодня вечером.

О том, что нам делать дальше.

И делать ли.

Или судьба дала нам отчетливый и недвусмысленный знак?

Знак «стоп».

Но почему-то не получается говорить.

Получается только стоять здесь в полутьме, едва касаясь друг друга и читая мысли.

Потому что я снова озвучиваю то, что думает и он:

— Могло ли выйти как-то иначе?

— Ты ведь сама меня ей подарила.

Это правда.

Больше десяти лет назад я подарила Полине мужа.

Давно. А Герман - это настоящее имя?

Все началось больше десяти лет назад одной очень теплой весной. Помню — уже в апреле полностью растаял снег, и можно было бегать по сухому асфальту в босоножках с тоненькими ремешками и не надевать куртку.

Я тогда работала журналисткой — писала на фрилансе статьи сразу в несколько газет и журналов, носила короткие клетчатые юбки, белые рубашки, расстегнутые до самого неприличия и разноцветные косички в коротких блондинистых волосах.

Жизнь для меня была непрерывным флиртом со всем миром сразу.

И мир отвечал мне взаимностью.

Автобусы подходили вовремя, дождь кончался, когда я выходила на улицу, новые сорта мороженого всегда были вкусными.

Меня обожали как престарелые ловеласы, заведующие молодежными отделами в газетах тех времен, так и бизнесвумен новой эры, твердой рукой выводившие на большую воду могучие лайнеры холдингов глянцевой прессы. И те, и другие охотно заказывали у меня статьи и делились приглашениями на лучшие мероприятия.

Я носилась с утра до вечера по пресс-конференциям, интервью и презентациям, успевая перекусывать только подаваемыми там тарталетками с икрой и дорогим шампанским.

Это было лучшее время моей жизни, и я была уверена, что так будет всегда. Впрочем, в двадцать три года всегда немножко переоцениваешь свою удачу.

С Германом мы познакомились в «Фейсбуке», и поначалу я даже не запомнила его имени, только черно-белую аватарку, в которую особенно не вглядывалась. Ее владелец пару раз пересекся со мной в сообществах о кино, потом мы поспорили о том, можно ли считать постановки «Сатирикона» настоящим театром, а потом он куда-то надолго пропал, и я о нем забыла.

Как-то раз я снова нещадно флудила в том же сообществе, жалуясь на то, что сегодня пятница, а у меня никаких планов на вечер. Всю неделю мечтала тупо выспаться, а когда получила такую возможность — чувствую себя одинокой. Все сочувствовали, но приглашать никуда не рвались. От этого было еще обиднее.

И вдруг в личку прилетело:

«У меня есть два билета на премьеру в Ленком сегодня вечером и нет спутницы. Не возражаете, если я приглашу составить компанию?»

«Приличные девушки в театр на первом свидании не ходят!» — привычно начала вертеть хвостом я.

«Тогда предлагаю первое свидание устроить на пару часов раньше. Выпить кофе, посмотреть друг на друга, а потом я повторю приглашение».

Времена, когда в театр надевали все лучшее сразу, давно прошли, поэтому я не стала заморачиваться и пришла в обычном летнем платье. Зато мой сетевой знакомый, ожидавший меня под памятником Пушкину с букетиком незабудок в руках, был в строгом деловом костюме, чем смутил меня чрезвычайно. Надо было, наверное, туфли надеть вместо белых кед…