История и память - ле Гофф Жак - Страница 4

Однако уже в античности по мере собирания письменных до кументов и превращения их в свидетельства историческая наука преодолела полувековой или вековой предел, достигнутый историками, бывшими очевидцами прошедшего или слышавшими о нем благодаря устной передаче рассказов. Создание библиотек и архивов служило обеспечению истории материалами. Были выработаны методы научной критики источников, что начиная с первых, еще не уверенных шагов, сделанных в средние века (Гене), но прежде всего с конца XVII в. - благодаря Дю Канжу, Мабийону, бенедиктинцам из Сен-Мора, Мюратори и т. д., - придало истории одну из важнейших черт науки, относящуюся к технической стороне проблемы. Действительно, не существует истории без эрудиции. Однако подобно тому, как в XX в. критиковали понятие «исторический факт», который не является непосредственно данным объектом, поскольку выступает как результат построения историка, сегодня критикуют понятие «документ», который не является объективным - нетронутым, «сырым» - материалом, поскольку в нем выражена та власть, которой обладает общество прошлых времен над памятью и будущим: документ - это памятник (Фуко, Ле Гофф). В то же время понятие «документ» расширилось. Традиционная история сводила его к текстам и достижениям археологии, которая слишком часто отделялась от истории. Сегодня в качестве документов рассматриваются слово, образ, жесты. Сформировались устные архивы, собираются этнотексты. Само архивирование документов благодаря компьютеру претерпело революционные преобразования. Количественная исто рия, которая охватывает территорию от демографии до экономики и даже истории культуры, связана со все более широким применением в общественных науках методов статистики и информатики.

Дистанция, существующая между «исторической реальностью» и исторической наукой, позволила философам и историкам - с античности и вплоть до наших дней - предлагать различные системы глобального объяснения истории (в связи с XX в. и в высшей степени различных отношениях можно напомнить о Шпенглере, Вебере, Кроче, Грамши, Тойнби, Ароне и др.). Большая часть историков обнаруживает более или менее выраженное недоверие к философии истории, но в то же время они отворачиваются от позитивизма, в конце XIX - начале XX в. одержавшего верх в немецкой (Ранке) и французской (Ланглуа и Сеньобос) историографии. Между идеологией и прагматизмом находится позиция сторонников некоей истории-проблемы (Февр).

Чтобы понять ход истории и сделать его объектом подлинной науки, историки и философы начиная с античности стремились обнаружить и сформулировать законы истории. Наиболее результативные и успешные из известных попыток такого рода, каковыми являются старые христианские теории провиденциализма (Боссюэ) и вульгар ный марксизм, приверженцы которого упорно стремились - хотя у Маркса (в противоположность тому, что было сказано Лениным) и не шла речь о законах истории - превратить исторический материализм в псевдонаучный исторический детерминизм, с каждым днем все в большей степени опровергаются фактами и исторической рефлексией.

И наоборот, возможность рационального прочтения истории а postenon, признание наличия определенной закономерности в ходе истории (что составляет основу исторической компаративистик в ее применении к изучению различных обществ и структур) и выработка моделей, отвергающих существование модели единственной (этому содействуют охват историей мира во всей его полноте и сложности, влияние этнологии, способность ощущать различия и испытывать уважение к другим), позволяют исключить возврат истории к простому рассказу.

Условия, в которых работает историк, помимо всего прочего объясняют, почему была поставлена и продолжает оставаться актуальной проблема объективности ученого-историка. Понимание тог как происходит построение исторического факта, а также того обстоятельства, что документ отнюдь не отличает первозданная непогрешимость {la non-innocence du document), пролило яркий свет н процессы манипулирования, которое мы наблюдаем на всех уровнях формирования исторического знания. Но подобная констатация не должна привести ни к принципиальному скептицизму в отношении к исторической объективности, ни к отказу от понятия «истина» в истории. Наоборот, постоянный прогресс в раскрытии и разоблачении мистификаций и фальсификаций истории позволяет оставаться в этом отношении в определенной степени оптимистом.

Все это не мешает утверждать, что объективность как определенный ориентир, который должен служить ориентиром и историку, не может заслонять собой того факта, что история - это тоже социаль ная практика (де Серто) и что, если следует осудить позиции, которые занимают вульгарный марксизм или столь же вульгарный реакцио-наризм и в соответствии с которыми допускается смешение исторической науки и политической ангажированности, вполне логично выглядит сочетание прочтения истории мира с желанием преобразовать его (например, в соответствии с марксистской революционной традицией или же сообразно со взглядами наследников Токвиля и Вебера, которые тесно увязывают между собой исторический анализ и политический либерализм).

Кроме того, критика понятия «исторический факт» привела к признанию «исторических реалий», на протяжении долгого времени игнорировавшихся историками. Рядом с историей политической, экономической и социальной из истории культурной возникла история репрезентаций. Она предстала перед нами в самых различных формах истории глобальных концепций общества либо истории идеологий -истории ментальных структур, общих для определенной социальной категории или для целого общества конкретной эпохи; либо истории ментальностеи - истории духовного производства, связанной не текстом, словом или жестом, а с образом; либо истории воображае мого, которая позволяет трактовать литературный и художественный документы в качестве своеобразных исторических источников при условии признания их специфики; истории поведения, религиозных обрядов, ритуалов, которые отсылают к глубоко скрытой реальности; либо истории символического, которая, возможно, когда-нибудь при ведет к психоаналитической истории, предполагаемые характеристи ки научного статуса которой пока, как представляется, не собраны. Наконец, сама историческая наука в связи с развитием историогра фии - в смысле истории исторической науки - обнаруживает неку историческую перспективу.

Все эти новые разделы истории свидетельствуют о ее значительном обогащении, которое возможно только при условии, что удастся избежать двух ошибок. Вместо того чтобы подчинять реалии истории репрезентаций другим реалиям - тем единственным, за которыми можно было бы признать значение первопричин (реалии материальные, экономические), нужно отказаться от ложной проблематики базиса и надстройки. Но при этом не следует ставить в привилегированное положение новые реалии и отводить им, в свою очередь, исключительную роль движущей силы истории. Подлинное историческое объяснение должно не только признать существование символического в лоне любой исторической реальности (включая и экономическую), но и сопоставить исторические репрезентации с теми реалиями, которые представлены в этом объяснении и которые историк воспринимает при помощи других документов и других методов. Например, сопоставить политическую идеологию с политическими практикой и событиями. Любая история должна быть социальной историей.

Наконец, «уникальный» характер исторических событий, стоящая перед историком необходимость смешения рассказа и объяснения превращают историю в литературный жанр - одновременно и в искусство и в науку. Но, если это утверждение было верным начиная от античности и кончая XIX в. - от Фукидида до Мишле, оно в меньшей степени является таковым в XX в. Возрастающая технизация исторической науки создала дополнительные сложности для того, чтобы историк мог стать еще и писателем. Однако по-прежнему существует некий стиль истории, который не следует сводить к стил (style) историка.

2. Основополагающий фактор истории - время. Вот почему хронология уже очень давно выполняет по отношению к истории важнейшую роль направляющей нити и вспомогательного средства. Главным инструментом хронологии является календарь, значение которого выходит далеко за пределы проблемного поля историка, поскольку он задает фундаментальные временные рамки функционирования общества. Календарь фиксирует то усилие, которое было затрачено человеческими обществами с целью подчинения «естественного» времени - естественного движения луны или солнца, сезонных циклов, смены дня и ночи. Однако наиболее эффективные сочленения, в нем существующие, - имеются в виду час и неделя -связаны с культурой, а не с природой. Календарь - это продукт и выражение истории, он связан с мифическими и религиозными истоками человечества (праздники), с техническим и научным прогрессом (измерение времени), с экономическим, социальным и культурным развитием (рабочее время и время досуга). Календарь демонстрирует стремление человеческих обществ превратить циклическое время природы и мифов - вечное возвращение - во время линейное, членимое в его восходящем движении на группы годов - пятилетие, олимпиада, век, эра и т. д. С историей тесно связаны два важнейших достижения: определение хронологической точки отсчета (основание Рима, христианская эра, хиджра и т. д.) и попытка периодизации создание равных единиц, которые могут измерять время: день, состоящий из 24 часов, век и т. д. Сегодня применение истории для изучения вопросов, связанных с философией, наукой, индивидуальным и коллективным опытом, наряду с теми рамками, которые поддаются измерению историческим временем, побуждает ввести понятия продолжительности, прожитого времени, множественного и относительного времени, времени субъективного или символического. На в высшей степени софистическом уровне историческое время вновь обнаруживает старое время памяти, которое переполняет историю и питает ее.