История и память - ле Гофф Жак - Страница 2

Четыре опубликованных в настоящем издании статьи («История», « Память», «Древность/современность», « Прошлое/настоящее» представляют собой некое единое размышление об истории. Как и положено в энциклопедии, их целью в первую очередь является информирование. В первом приближении это история истории, или, скорее, история исторических подходов, форм исторического мышления, ремесла историка. Для того чтобы глубже проникнуть в эту историю, я в первую очередь размышлял об отношениях между «объективной» историей, проживаемой людьми, которые делают или переживают ее, и той исторической дисциплиной - не хочется говорить «наукой», -с помощью которой историки-профессионалы (и в меньшей степени любители) стремятся подчинить себе эту реальную историю с тем, чтобы осмыслить и объяснить ее.

В самом начале исследования следовало бы рассмотреть соотношение между историей и памятью. В соответствии с недавно возни шими и достаточно наивными тенденциями эти понятия чуть ли не отождествляются, а в каком-то смысле предпочтение даже отдается памяти, представляющейся более достоверной, более «правдивой», чем история, которая видится искусственной и сводимой в первую очередь к манипулированию памятью. Нет сомнений в том, что история представляет собой упорядочение прошлого, обусловленное теми социальными, идеологическими и политическими структурами, в которых живут и трудятся историки, так же как и в том, что история - и прежде, и теперь, здесь и во всем мире - подчинена сознательным манипуляциям со стороны политических режимов, являющихся врагами истины. Национализм и всякого рода предрассудки влияют на способы занятия историей, находящаяся же в состоянии расцвета область истории исторической науки (критически осмысленной и развитой формы традиционной историографии) частично основана на осознании или изучении связей исторической продукции с контекстом ее собственной и последующих эпох, которые изменяют значение этой продукции. Однако та историческая дисциплина, которая признала отмеченные изменения историографии, не должна из-за этого в меньшей степени стремиться к объективности; ей следует сохранять веру в историческую «истину». Память - это исходный материал истории. Будь то в идеальной, устной или письменной форме, она представляет собой некий живой источник, который питает историков. Но поскольку историческая память чаще всего имеет бессознательный характер, в действительности существует гораздо большая опасность, что со временем в мыслящих сообществах манипулированию будет скорее подвергнута она, чем сама история как отрасль знания. Впрочем, последняя, в свою очередь, питает память и вновь подключается к тому грандиозному диалектическому процессу, в котором участвуют память и забвение и которым живут индивиды и общества. А для осмысления существующих воспоминаний - так же как и того, что было забыто, - и превращения всего этого в материал для размышлений, в объект изучения - нужен историк. Излишне привилегированное положение памяти чревато погружением в неукротимый поток времени.

Кроме того, я рассмотрел вопрос о значении для истории тех парных понятий, которые занимают центральное место в работе ученого-историка. Понятие «прошлое/настоящее» является фундаментальным, ибо на этом различии основывается функционирование памяти и истории как науки, это различие присуще истории коллективного знания, и мы видим, как это знание исторически формируется - на иных основаниях и в иных формах - и накладывает свой отпечаток на психологию ребенка. Эта пара является главной, ибо работа историка осуществляется в постоянном переходе от прошлого к настоящему и от настоящего к прошлому. Историк должен установить соответствующие правила этой игры, выяснить, при каких условиях правомерен и плодотворен столь дорогой для Марка Блока «регрессивный» метод и сохранить временш/ю дистанцию и содержательную насыщенность, которые отделяют нас от прошлого, даже в том случае - и особенно в том случае, - когда мы вместе с Кроче² полагаем, что «история всегда современна». Нужно также наблюдать за тем, чт высвечивается благодаря случайности и не подвергается смысловому ограничению. История истории, в частности, как сказал мой друг Джироламо Арнальди³, должна быть «освобождением прошлого», а не тем «бременем истории», о котором говорил Гегель.

Такое различение прошлого и настоящего, одинаково успешно осуществляемое как общественным сознанием, так и историком, редко бывает нейтральным. Для одних прошлое - это золотой век, время образцовой непорочности и добродетели, эпоха великих предков; для других оно является варварством, архаизмом, скоплением отжившего свое и вышедшего из моды старья, эпохой физических и интеллектуальных карликов. Что же касается настоящего, то оно, соответственно, представляет собой либо блаженное время прогресса, созидания и цивилизации, либо опасный период непродуманных новаций или плачевного упадка. При помощи подобных суждений сторонники либо одной, либо другой точки зрения всегда обнаруживают в истории или в современности аргументы, подтверждающие выдвинутый ими тезис. Конечно, сейчас западный мир находится в процессе выхода из продолжительного периода господства идеологии прогресса, который, как представляется, прервал на два века - XVII и XVIII -диалектическую связь между древностью и современностью; но даже эти века, прожитые и осмысленные под знаком прогресса, знавали и спорщиков-традиционалистов, и «антиреволюционеров», и «реакционеров», и было бы очень важно изучить эту цепочку сменяющих друг друга форм современности, эти возрожденные споры древних и новых, в которых выявлялись особенности исторического менталитета Запада.

Само собой разумеется, что мое исследование в первую очередь опирается на мысль и историческую продукцию западных ученых, поскольку их я знаю не так плохо, как подобные достижения других цивилизаций, а кроме того, они обнаружили б льшую чуткость по отношению к течению истории. Тем не менее я старался присматриваться - получая сведения как бы из вторых рук - и к отношению к истории в других обществах, включая так называемые общества «без истории», изучение которых историки долгое время предоставляли этнологам и антропологам. Обратиться же к тому, что выходит за рамки Запада, было тем более необходимо, что превратности нашей эпохи сделали нас более чувствительными к различиям, к множественности и к иному.

Имея в виду те огромные возможности, которыми я в моем представлении наделяю историческую науку и которые очевидным образом связаны с эволюцией «объективной» истории человечества, я выделяю две главные задачи, требующие длительного времени для своего решения и пока еще недостаточно четко сформулированные. Первая из них касается сравнительной истории, которая единственная способна предоставить материал, соответствующий на первый взгляд взаимно противоречивым потребностям исторической мысли. Речь идет, с одной стороны, о стремлении к всеобщности, а с другой -о почтительном отношении к своеобразию или же об установлении закономерностей и в то же время о внимании к взаимодействию случайности и рационального начала, об установлении связей между понятиями и историями. И сверх того, как того желал Мишель Фуко, следует обозначить контуры честолюбивого - хотя пока и далекого от воплощения - замысла всеобщей истории.

Читатель должен теперь догадаться, что, хотя моей первой заботой при написании этих текстов было стремление изложить какие-то сведения об эволюции «работы» истории и собственно ремесла историка, я их также подпитывал материалами, заимствованными из моего собственного опыта, относящимися к полученному мной «наследству», накопленными благодаря проведенному мной отбору. У меня была счастливая возможность размышлять, работать и преподавать в той среде, которая, вероятно, наилучшим образом способствовала обновлению истории в нашем веке и которую называют школой «Анналов», сложившейся вокруг журнала «Анналы», который был основан в 1929 г. Марком Блоком и Люсьеном Февром и которым в дальнейшем, с 1956 по 1969 г., руководил Фернан Бродель. Мне также была оказана честь Пьером Нора, пригласившим меня для совместной работы над тремя томами книги «Заниматься историей» (1974), в которых благодаря содействию историков, превосходивших в количественном отношении круг сотрудников «Анналов», удалось наметить ориентиры и проложить пути, позволяющие расширить предметное поле истории.