Пенистый напиток - Малахов Олег - Страница 4

Я разговариваю с Душой. Она делится впечатлением ночей с нелюбимым теплом. Она обнимает меня и называет "Солнцем". Душа крадет мою боль. Ильза наслаждается одиночеством. Просроченные конфеты. Воздушный поцелуй. Подержанный автомобиль. Уставший контролер. Все на нервах. Страницы желтеют. Теряются флаги у оруженосцев. Я на улочках Риги из замковых камней. Я засыпаю у запотевших окон, влажный воздух и голые деревья. Я никого не ищу, в плену улыбок, тающих на губах незнакомок, их карет и шляпок, их полуобморочных сожалений. Он трогал черно-белый цвет, зал дрожал, он высказывался, набор звуков, или настроений, помноженных на чудотворность, ноты не опускали занавес, творя завесу первообразования чистой иллюзорности приобщения к бесконечной бессмысленности познания. На сцене бесценные и бессценные противоречия. Мелодраматический ноктюрн, кантата. Де наша св?дом?сть - на тоб? св?дом?сть. Все про казацький р?д та нестримн? нац?ональн? палк? прагнення. К языку прилипали комканные, жеванные словосочетания. Возрадуюсь черному цвету. И вновь "Господи помилуй", и исход, и как будто еще не умерла, и вроде бы я чувствую ее дыхание, но "Господи помилуй". В отеческом доме, в черном, молебен, и господи помилуй, но спасет ли, умрет ли. А мои вечерние бдения на станциях метро, преследование приглянувшихся девушек, удачное начало разговора, фиаско с первой фразы, а 10 лет на сцене и "святий боже" и "помилуй", и сломленность в голосах, нет сил, нет небес, нет не бес, а я с огненной головой с насущной нитевидностью строк, с Буддой пьющий на брудершафт, и я и Ильза... и нельзя забыть... узнать о событиях на фирме. Изверг уже выругал водителя. Изверг был комиссаром в своей черной кожаной куртке на заре советской власти. А потом началась его одиссея.

Нашествие стратегий приемлет мой мир в контрольном пункте без опознавательных знаков. Гальванизирующий катехизис. Происходит нечто невесомое. Глаза купаются в облаках. Изверг звонил в конференц-зал.

Вертолеты над Литовским посольством, Тори Амос в наушниках, и слепой голубь охраняет невидимые часы на другой стороне Галактики, черным крылом дразня Зюскинда. Swirl the other side of the Galaxy.

Я несу книгу в посольства. Sinead вновь тревожит слух, мою светочувствительность. Когда мне было немного меньше лет, я... Я не утрачиваю себя, сидящего в прокуренной однокомнатной с открытыми настежь окнами, со стаканом красного вина, с полуголыми друзьями. Потрепанный магнитофон... Все звучит, но мы думаем о жестоком мире и о мире во всем мире, поглощая звенья единения. Вяткин - уже символ, и трепать его волосы приобщаться к многоцветию природы, вдыхать дым его трубки - наполнять душу мириадами созвездий. Элен слушает библейские истории. Мы пойдем...мы ускользаем в тишину ночного ликования. Мы делимся мнениями, полувзрослые, почти с цветущими глазами, с удушливым смехом в кинематографических устах,с античной походкой. Я танцую на столе. Вяткин заговорил о Гессе, Элен пила водку и запивала дешевым напитком. Запахи. Мы - яблоки. Казалось бы, так много боли, и что случилось с моей любовью? и неужели дружба не устоит, и не устояла? И будут дни кризисов и неудач, а у Вяткина рождается взгляд в вечность, а Элен видит этот взгляд и странностью своего осознания в состоянии его сохранить. Я уже не танцую, я соединяюсь с пластикой вселенной. НАСТЕЖЬ. Безумие - и все уже открыто - лишь впитывай и наслаждайся. Все закончилось любовью. Я в теплых шарфах, в шляпе, общающейся с дождливой атмосферой. Посмотрите на меня, блуждающего в отрешенности переулков. Раскройте глаза, здесь слишком беспамятное блаженство. Вяткин в другом городе, Элен в другой стране. А у вас все свое, и все разное, может быть, это я пытаюсь войти к вам в дом, сесть на ваше любимое место, заговорить о самых простых вещах, одеть вашу одежду и уйти по-английски. Может быть, вам все это нравится лишь потому, что вы меня не знаете, или знаете. Написанное письмо для Флер затерялось в электронной безвозвратности и не нашло ее жутко родные глаза. Михал уже не там; мне так кажется, я боюсь писать ему, боюсь не найти его оболочку сейчас, однажды погрузившись в мистерию его мира. Анна Конаржевская наверное замужем, или стала бизнес-леди, или, черт возьми, все еще колесит по Европе и купается в марихуане, в разговорах о Кшиштофе Кислевском. Брам теперь не в джинсах и белой рубашке и черных ботинках, он лишь на фотографиях и ... он ... Зачем я теряю... Я действительно потерял. Я обрел. Обретая с каждой частичкой несуществующего времени, и недосягаем. Все застывает. Я знаю ответ, последний раз, вздорная развязность. Все, что будет, было, - это то, что есть. Фраза на тебе - всегда то, что я значу для нас внутри твоей неописуемой значимости для всех. Молочное небо.

Подсчитываю мелочь и думаю о Ялте. Бабушка жестикулирует буклетами, стараясь быть замеченной. Ее место могут занять. Я в кишащем телами подземелье, тело, озабоченное поиском теплого места. Часы часто стоят на месте. Часы из белого чистого стекла. Девочки успеют на последний поезд. Мои ноги никто не топчет, я приближаюсь к желаемому теплу и источающему надежду телу.

Явная отрешенность в просьбах подвинуться, хотя мест не хватает катастрофически, и нет спасения от увлеченности модными ди-джеями. Олег-Ольга разговаривает само с собой. История включается в схему общения. Излом в простом расплавленном крике сорвавшихся с траекторий космических кораблей. И мечты оживают в бессистемности моей страны, моего дома. Взрыв за взрывом, в панических комбинациях таится заразительная смесь. Здесь танцуют с ветром, падают в лаву, вдыхают пепел, здесь вода умеет лететь в межгалактические источники. Звезды теряют орбиты, звук нарастает, и в полости рта размножаются слова. Завеса голоса. Звуки виснут. Они расстреливают вечность - распространяется преображение. Все взаимонеузнаваемо.

Я не нашел ее среди ткани и номеров на руках, я не увидел ее во тьме вечерних платьев и в эпопеях запахов над подиумом и выхолощенностью движений и в каплях музыкальных композиций. Я не опознал ее прикосновения к моему лицу.

Действо затянулось и вымученно погрязло в моем упадке сил. Солдаты пребывали в экстазе. А я тону в собственных взглядах, в нервах на сцене, в моем любимом возрасте и росте девушек. Голосистые полные певицы облепили мое тело. Я не хочу их беспричинной обнаженности. Они наслаждались бездной антивкуса, гротескно гнили и увечили маски зрителей. И все-таки, я укладываю в постель в том доме, который образует мне приют, того человека, которому можно облизывать половой орган, предугадывая этот взгляд, объединяющий меня, разобщенного и неприкаянного.

В прошлой жизни Ильзе назначили лечение. Она слишком много курила... У нее на руке были говорящие часы. Ильзу преследовал запах перегара. Она покрасила волосы в рыжий цвет. Она заказывала жареную печень и боролась с тахикардией. Она обещала сообщать сестре о том, что происходит в ее жизни. Она кривлялась пред зеркалом. В прошлой жизни. Ильза запретила мне вспоминать ее длинные волосы, ее улыбки в конце коридора моей квартиры на другом полушарии. Ее длинные пальцы растворились в моей коже, в пене для бритья и запахах дезодоранта. Она вслушивалась в музыку моей юности и вдохновенно отдавалась танцам на голом дереве моего жилища. Мои руки внутри ее глаз. Е глаза внутри моей груди. Моя грудь внутри ее волос. И ничего не застывает, и все приобретает свои точки. Всего лишь хочу потеряться... в точках. Говорила Ильза, утрачивая источники точек. Напоминанием о дождливых днях в далекой стране, зонтах с нарастающей любовью оказалось включение радио в закупоренной квартире. Что могу сделать? Она одевается в черное. Я думаю о ней, но всего лишь мгновение ее настроение приемлет мои мысли. Как долго это все будет продолжаться? Он либо умер, либо уехал далеко и навсегда. А она думает о нем. Нет голоса. Кто-то симпатичный протянет ей руку. Она уснет в его глазах, и ему не разбудить ее. Он скажет много слов, он превратится в ее рыцаря, все тише будет произносить слова, шепотом договаривая самые сокровенные признания, испаряется, застывая в ее каждом случайном вздохе, направляющем переработанный воздух в его сторону. А я устал. Усталость заполнила мозг, рушит свет в глазах. Бессилие громоздится в ностальгии, музыке бывших лет и кинолентах, с которыми я всегда был на "ты".