Пять абсолютных незнакомцев - Ричардс Натали - Страница 3

– Мира, мы с твоей мамой не живем вместе. Она тебе не говорила?

Я прикрываю свободное ухо ладонью. Наверняка я что-то неправильно расслышала.

– А? Что такое?

– Мы с твоей мамой разводимся. Я съехал две недели назад.

Это что, какая-то странная шутка? В моей голове мечутся обрывки вопросов, но я не могу их поймать. Кто-то проталкивается мимо меня с чемоданом, и от удара по колену слова вываливаются у меня изо рта.

– Что… Я не… Разводитесь?

– Мне очень жаль.

Похоже, ему и правда жаль. Но это неважно. Мне снова нечего сказать. Все так внезапно, так странно. Разве… разве хоть что-то предвещало развод? Я прожила с папой в Сан-Диего от силы полтора года, да и то возвращалась домой на шесть недель, когда умерла Фиби. И приезжала на каникулы! Я думала, у них все хорошо. Так мне казалось.

Я делаю шаг вперед, словно что-то меня толкает. Шагаю без цели: мимо зоны прибытия, мимо информационной будки, мимо чемоданов, раскладушек, семей с детьми. Дэниел говорит, что я по-прежнему для него важна – как и мама, разумеется, – и что он не хотел причинять никому боль. Я спускаюсь по эскалатору и бреду по нижнему уровню аэропорта. Вот конвейеры с багажом, вот убегающие в никуда ряды пластиковых стульев…

– Мира? – Туман в моем мозгу прорезает голос Дэниела. – С тобой все хорошо?

Какой до смешного нелепый вопрос. Однако я не смеюсь.

– Я… Это… Мне надо позвонить маме.

– Мне правда очень жаль. Странно, что она тебе не сообщила.

– Да уж. Получается, нас таких двое.

Обменявшись обещаниями не пропадать (я соглашаюсь позвонить, если что-то понадобится), мы вешаем трубку. Да уж, веселого Рождества. Счастливого Нового года. У меня так трясутся руки, что я еле-еле попадаю по кнопке сброса. Я останавливаюсь, чуть не врезавшись в бетонный столб. Меня мелко потряхивает, словно от электрического разряда: энергия, которая не находит себе выхода. Дэниел уходит от мамы.

Вернее, не так. Дэниел ушел от мамы. И все об этом давно знают – все, кроме меня.

Все в мире идет наперекосяк, но ничего не изменилось.

Пассажиры шагают по коридору. Предупреждения об урагане продолжают высвечиваться на всех экранах. Я перечитываю мамины сообщения за последние три недели: «скучаю по тебе, солнышко», «люблю тебя», «жду не дождусь встречи», «хочу приготовить окорок вместо индейки в этом году, ты не против?» Какого черта она ничего мне не рассказала?

Может, она не смогла. Может, она опять закрылась от всего мира. Так было, когда заболела тетя Фиби. Под самый конец.

Но в тот раз Дэниел был с ней рядом. Варил ей суп, кормил тостами. И я была рядом: держала маму за руку, уговаривала не молчать. Каково ей будет проснуться одной в Рождество? В тот самый праздник, который так много значил для нашей семьи – не из-за подарков, а из-за бесконечного списка рождественских традиций, к которому мы каждый год добавляли новые пункты и над которым вместе смеялись. Маме приходилось отпрашиваться с работы, чтобы успеть покататься на коньках, испечь и разукрасить печенье, погулять по сосновому лесу. Мы были такой потешной троицей!

А теперь нас осталось двое.

Хотя нет… даже это уже не так. Я здесь, а мама там – в полном, тотальном одиночестве.

Я слышу за спиной негромкое постукивание каблуков и оборачиваюсь. Ко мне приближается Харпер, размахивая каким-то предметом. Глаза у нее красные, лицо бледное, но губы расплываются в широкой улыбке.

– Привет, незнакомка. Ну что, передумала?

У нее получилось. Она держит в руке ключи от машины.

– Я думала, машины в аренду сдают только тем, кому исполнилось двадцать пять, – говорю я.

– Если заплатить двойную цену, в паре мест разрешают и тем, кому двадцать один, – говорит она и, нахмурившись, смотрит на экран телефона. Затем решительно убирает мобильник в карман. – Ну что, поедешь с нами?

– С нами?

– Познакомься с моими друзьями. Собратья по несчастью, изгои рейса 3694.

Она кивком указывает себе за спину: там стоят трое ребят примерно ее возраста. Вид у них изможденный и всклокоченный. Уверена, по мне тоже сразу можно понять, что путешествие не задалось. Харпер, однако, свежа как роза. Может, слегка напряжена и нервничает, но держится молодцом.

Она разворачивается, чтобы представить нас друг другу, словно мы на званом обеде, а не в начальной сцене из фильма ужасов, где подростки отправляются в путь через леса.

– Это Джош.

Блондин с сонным взглядом и какой-то травмой (он опирается на костыли, и на колене какая-то ужасного вида скоба). Джош встречается со мной взглядом и слегка кивает.

– Кайла.

Стройная, гибкая девушка машет мне рукой. Волосы у нее белее белого: яркий контраст с моими, цвета воронова крыла. Я вроде бы помню ее с самолета. Она сидела недалеко от меня.

– И Брекен.

Брекен делает шаг вперед, протягивая руку и широко улыбаясь. Может, даже слишком широко, хотя как знать. Может, все университетские парни такие.

Я стягиваю шапку и, запустив пальцы в шевелюру, откидываю волосы с глаз.

Харпер указывает на меня, звякнув браслетами.

– А это – Мира. Мы добросим ее до Питтсбурга вместе с тобой, Брекен. Если она согласится с нами поехать.

Я открываю рот, чтобы возразить. Это все полная нелепость. Не буду я лезть в машину с незнакомыми людьми, тем более в метель. За окном по-прежнему вяло кружится пара снежинок. Ну ладно, может, метель – громко сказано.

Может, не так уж это все и нелепо.

Я нужна маме прямо сейчас. Обычно я на подобное не соглашаюсь, но мне нужно попасть домой. Ради этого я готова на все.

Двери аэропорта с тихим шорохом закрываются у нас за спиной. Воздух снаружи весь пропах выхлопами и бензином. Да еще и холод стоит ужасный. Я готова бежать к первой попавшейся машине, но Харпер придется дождаться смотрителя, который должен провести для нее инструкцию или что-то вроде того. Судя по длине очереди, дожидаться придется долго.

Оставшись без Харпер, мы вчетвером долго таращимся друг на друга, пытаясь понять, стоит ли заводить беседу. Я пытаюсь уговорить себя, что мне предстоит приключение, но вид у нас слишком безрадостный для веселых путников. Вот Кайла: бледная, осунувшаяся, смотрит куда-то в пустоту. Брекен: пуговицы рубашки так и трещат на груди, руки нервно подрагивают. Джош вымученно вздыхает, по-сиротски опираясь на костыли. А я-то сама? Заметно ли другим, что моя вселенная прямо сейчас разлетается на тысячи осколков?

Наконец Брекен бормочет, что ему нужно позвонить маме, и заклятие падает. С видимым облегчением мы все киваем и разбредаемся в разные стороны – кто звонить, кто рыться в сумках.

Я на автомате набираю мамин номер и лишь при звуках автоответчика вспоминаю, что она на работе. Я вешаю трубку, не оставив сообщения. Что я могу ей сказать… Про развод по телефону не расспросишь. И уж точно не собираюсь ей рассказывать, что вместо того, чтобы пережидать в аэропорту, я поеду через горы в компании незнакомцев. Ну ладно, мам, что я о себе да о себе… Расскажи мне про свой страшно секретный развод!

Вместо этого я открываю сообщение от Зари. «Когда вы приземляетесь?»

Я набираю ее номер.

До того как нажать кнопку вызова, я позволяю себе крошечный экзистенциальный кризис. С Зари все тоже очень непросто. Сейчас не время вспоминать про болезненный разрыв нашей дружбы, но если пропущу еще один ее концерт, то все усугублю. Зари была против, чтобы я уезжала: это ведь значило, что я пропущу ее прослушивание в Молодежный оркестр Пенсильвании, куда она уже много лет пыталась попасть. В тот год у нее опять не вышло. Меня она в этом не винила, но слово за слово – и мы поругались. Наговорили друг другу лишнего, а потом целую вечность не разговаривали. Прошлым летом мы медленно и осторожно начали общаться снова, и я думала, что окончательно старые раны будут залечены двадцать шестого декабря, когда я приду на ее утренний послепраздничный концерт.