Князь Рысев (СИ) - Лисицин Евгений - Страница 32

— Ну ты же принял в себя мои силы, — поспешила ответить она. — А значит, стал не совсем человеком. Это колдун остается человеком — бесы ему служат напрямую. Ты-то заключил контракт.

Ага, кивнул я, все еще приходя в себя. Ну это многое объясняет. А заключи я контракт с поваром, не иначе как стану полуповаром. Повар спрашивает полуповара — какова, блядь, твоя профессия?

— Между прочим, — выдохнул я, — могла бы и помочь.

— Могла. Но засмотрелась на то, как ты пускаешь в себя тьму. Это было… бесподобно. Ты мне нравишься, живчик…

Мне вдруг показалось, что каждый раз, произнося эту фразу, она не договаривает, что я буду самой любимой ее игрушкой. Я поморщился.

— Надеюсь, это все твои грехи? Ты точно не успел ничего другого? Вспоминай — может, насиловал старушек, переводил через дорогу молодок…

— Иди ты… к ангелу, — зло буркнул в ответ, разминая плечи. Встреча с собственной тьмой не прошла даром, из меня будто разом высосав все силы, которые только были.

Падать нельзя, сказал я самому себе. Падать сейчас — еще один грех…

— Ах ты ж гребаный извращенец…

Медленно, словно не желая верить в то, что увидела перед собой, пробормотала Бися. Я боялся оборачиваться; если уж даже ей удалось увидеть здесь нечто такое, что привело ее в трепет, уверен, я не хочу этого ни знать, ни видеть.

Но оборачиваться ведь все равно придется…

Ах я ж гребаный извращенец!

Воображение рисовало мне многоглазых, сторотых чудищ. Оно было богато на щупальца, клыки и горящие пламенем угольки глаз. Оно готово было представить почти все угодно — даже интерфейс 2.0.

Кроме того, что предстало перед моими глазами…

Стоило обернуться через плечо, как я вздрогнул и пошатнулся. Единственная мысль, посетившая мою голову: этому должно быть неразумное объяснение. Потому что разумные у меня уже закончились.

Огромные, словно парус, трусики парили над землей. В полоску. Ветер играл с хлопавшими по воздуху кружевами, игриво и кокетливо топорщился миниатюрный розовый бантик.

Ага, миниатюрный. С хорошую такую «бабочку», которую таскают официанты.

Я стоял не в силах пошевелиться. В надежде, что меня отпустит, зажмуривался раз, другой, третий, но ничего не изменилось. Словно страж врат, они будто приглашали меня сделать первый шаг и сразиться с ними.

Сразиться с трусиками? Что за бред? Обычно вся моя борьба с ними сводилась к тому, что они, не выдержав моего напора, трещали по шву, высвобождая от своих оков прекрасные прелести юных, жаждущих моей любви дев. Здесь же я даже не мог представить, каких размеров должна быть дева, чтобы они пришлись ей впору. Десять метров? Пятнадцать?

— Ты что там такое вытворял за этот один день?

— Ну, вообще-то, их было два, дня-то… — Мое оправдание звучало так себе.

— А, ну раз так, то иди и борись с ними сам! — раздраженно бросила мне Бися. Я глянул на нее — ну и ленивая же она жопа. Пока я бился с призрачным фехтовальщиком, она прохлаждала свой длинный, симпатичненький хвостик, а сейчас ей как будто не по масти драться с чем-то подобным.

Клятвенно обещал самому себе, что если когда-нибудь мои приключения лягут письмом на бумагу, я ни за что и ни за какие коврижки не отважусь рассказать об этому. Ну уж дудки!

Здравый смысл мялся на месте, не зная, что делать. Он привык подходить к делу с практичной стороны, с чувством, с толком, с расстановкой — но здесь не было ни того, ни другого, ни третьего. Импровизация поплевала на ладонии, хитро подмигнула, велела не ссать — сейчас мы эти труселя на британский флаг порвем.

Или на американский — он же у нас с полосками…

Едва я попал в их — три раза ха-ха, знаю, как нелепо звучит — поле зрения, как они изменили траекторию полета. Милый бантик покачивался из стороны в сторону, и только тогда я заметил, что под ним покоится слюнявая, полная бритвенно-острых зубов пасть. Вязкая белесая слюна стекала, пачкая собой свежую, воздушную, бесконечно мягкую ткань. Моих ноздрей касался запах духов и благовоний. Неужели, промелькнуло в голове, это все из-за того, что я рылся в Майкином шкафчике для нижнего белья? Да разве ж это грех?

Ад, судя по всему, считал, что да. Ну а если бы я и в самом деле кого изнасиловал, то за мной бы явилась вагина-дентата? А еще я ведь читал ее личный дневник — уж это-то мне казалось куда большим проступком и…

Лучше бы, мать вашу, молчал! Вот кто только меня за язык тянул? Хлопая исписанными бисерным почерком страницами, потешно покачивая из стороны в сторону обложкой, паря в воздухе все тем же чудесным образом, что и трусики, выглянул не менее габаритных размеров талмуд. Таким в пору было прихлопнуть меня, что надоедливого таракана. Я почуял, как до жути хочется сглотнуть. Импровизация, что еще мгновение назад толкала меня вперед, кажется, поняла, что я мерзость какой плохой человек, и резко изменила мнение. Паника спешила на смену что ей, что здравому смыслу, тихонечко и шепотом подсказывая, что мне бы тикать из города, а то наступит та самая, которую я упоминал, дентата…

Я покачал головой, прогоняя глупость подобных мыслей. Где-то там, в плену у бесов и чертей, томится Майка. Они творят с ней… не знаю, что-то, вряд ли очень приятное. И если брошу ее на растерзание этим бестиям, то какой же я человек?

Самый последний, если только.

Живой, намекнуло оправдание.

Сарказм же вновь позволил себе яд улыбки и язву насмешек. Что ты сделаешь, Федя? Взвоешь, взноешь, хорошенько проорешься и, изогнувшись дугой, вскинув руки, растопырив пальцы, будто тебя током трясет, бросишься на них?

Звучало как план, но нет.

Призови я вновь в себя Тьму, она бы наверняка нашла самый оптимальный вариант, как расправиться с этим недоразумением. Нет, нельзя. Если в первый раз мне было трудно совладать с самим собой, а я чуть не пожрал душу напавшего на меня убийцы, то здесь могу и не вернуться. Победа ценой жертвы, которая обратит первую в абсолютное ничто.

Нужен был иной подход. И, мать твою, срочно!

Зубастые трусы ускоряли ход. Голодной птицей, наконец, завидевшей червя, они бросились на меня. Наполнялись воздухом, то обретая красивые женственные формы, то наоборот: обращались в нечто несуразное, мокрое и жалкое.

Ладно, тьму в себя пускать не будем, а вот всем остальным не грех и воспользоваться. Здравый смысл цокнул языком и спросил, хорошо ли я подумал. Тут-то, в преисподней, все что угодно могли принять за грех, обращая безобидное в безумное.

Знать бы еще что: безумно нелепое или безумно опасное?

Второе.

Парусом разврата трусики оказались в опасной близости. Словно желая укутать меня в себя, как в смирительную рубаху, они изогнули края. Кружева плоской лентой зацепили мою руку — та тотчас же окрасилась красным. Окровавленная полоса неглубокой раны саднила, заставила обратить на себя внимание, потерять драгоценную секунду. Нижний край, хвалясь плотностью шва, будто языком нырнул вниз, желая выбить у меня почву из-под ног. Зубастый бантик скалился, готовясь вцепиться в меня сразу же, едва я только окажусь в плотных объятиях толстой, как шерстяное одеяло, ткани.

Моя правая рука почернела, разрастаясь в размерах. Мышцы росли, бугрились, наполнялись демонической силой, норовили разорвать некрасиво посиневшую кожу. Бить трусики по щучлу — да уж, еще ничего подобного мне делать в жизни не приходилось.

Все бывает в первый раз.

Ткань легко и мягко, ничего не почуяв, приняла мой удар. Сила потонула втуне, уйдя в никуда, а я только сейчас осознал свою ошибку. Надо было хватать за край, сминать их в комок, рвать, топтать — но уж точно не бить!

Словно желая прийти поруганной чести на помощь, выпорхнула тетрадь дневника. Казалось, она закрывала собой небо. Еще мгновение — и она свернется в трубочку, прихлопнет меня, будто муху.

Вопреки ожиданиям, язык закладки встрепенулся змеей, зашелестело бесконечное таинство страниц. Строки спешили прочь, желая закружиться вокруг меня в дивном чарующем танце. Вмиг они сплелись удавкой, юркнув мне на шею, затянулись. Воспоминание Майки о юных годах и игре в куклы спешило задушить меня. Отчаянно вдохнув, я схватился обеими руками за петлю — поздно. Вздымаясь, будто готовая к удару плеть, лианой строк дневник потащил меня к себе, вздернул в воздух. Мои ноги потешно заболтались в воздухе. Трусики вдруг развернулись ко мне. Это у бантика-то пасть? Забираю свои слова назад — там крохотный, миленький и маленький ротик. Верхняя кайма с резинкой вдруг раскрылась — и передо мной предстали самые настоящие врата в ад. Быть сожранным огромными трусами или удавленным воспоминаниями едва знакомой, но страшно милой девчонки — даже не знаю, в какой выбор ткнуть! Куда ни плюнь, а радужные перспективы…