Белый отряд - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 31
- Предыдущая
- 31/98
- Следующая
– Вот наш спор и кончен, – сказал Эйлвард, вкладывая меч в ножны. – Валлийский оружейник, здорово! С etait mauvais gout, camarade [У нее был плохой вкус, приятель (франц.) ], при том, что имелся веселый лучник и пылкий ратник и было из кого выбирать.
– Верно, старина. И хорошо, что мы можем уладить наши разногласия, ибо сэр Найджел вышел бы при первом ударе меча о меч; он поклялся, что если только в гарнизоне начнутся ссоры, он отрубит зачинщикам правую руку. А ты давно его знаешь, и знаешь, что он свое слово держит крепко.
– Mort Dieu, да! Но в кладовой есть эль, мед и вино, а слуга – веселый плут и не будет сквалыжничать из-за одной или двух лишних кварт. Buvons, mon gar [Выпьем, мой мальчик (франц.) ], ведь не каждый день встречаются два старых друга.
Бывалые солдаты и Хордл Джон вместе двинулись вперед. Аллейн уже повернулся, чтобы идти за ними, когда кто-то коснулся его плеча, и он увидел рядом с собой юного пажа.
– Лорд Лоринг приказал, – заявил мальчик, – чтобы вы следовали за мной в главный зал и там подождали его.
– А мои товарищи?
– Его приказание касалось только вас.
Аллейн двинулся за пажом на восточный конец двора, где широкая лестница вела к дверям в главный зал, наружную стену которого омывали волны Эйвона. В старину хозяину замка и его семейству предназначались только темные и мрачные подвальные помещения. Однако более цивилизованное и изнеженное поколение не желало жить взаперти в таких подвалах, и владельцы заняли главный зал и примыкающие к нему покои. Аллейн поднялся по широким ступеням вслед за своим юным проводником, тот наконец остановился перед створчатой дубовой дверью и предложил ему войти.
Войдя в зал, клирик посмотрел вокруг, однако никого не увидел и продолжал стоять в нерешительности, держа шапку в руках и разглядывая с величайшим интересом этот зал, столь непохожий на все, к чему он до сих пор привык. Канули в прошлое те времена, когда зал знатного рыцаря был всего-навсего подобием сарая с полом, покрытым камышом, и служил местом отдыха и трапезной для всех обитателей замка. Крестоносцы, узнав, что такое домашняя роскошь, и вернувшись в Англию, привезли с собой ковры из Дамаска и циновки из Алеппо, их стала раздражать отвратительная нагота их наследственных крепостей и отсутствие домашнего уюта. Но еще сильнее оказалось влияние великой французской войны; ибо как ни искусны были народы Англии в военном деле, не могло быть сомнения в том, что наши соседи стоят безмерно выше нас в искусствах, присущих мирной жизни. Целых четверть века в Англию шли потоком возвращавшиеся после войны рыцари, раненые солдаты, французские пленные дворяне, ожидавшие выкупа, и каждый оказывал какое-то влияние на домашнюю жизнь англичан, внося в нее большую утонченность, а прибывавшие на грузовых судах предметы обихода и мебель из Кале, Руана и других разграбленных городов служили нашим ремесленникам образцами для их поделок. Поэтому в большинстве английских замков, а также и в замке Туинхэм имелись комнаты, где нельзя было, кажется, желать лучшего в отношении красоты и комфорта.
В огромном каменном камине полыхала охапка дров, треща и отбрасывая багровые отблески, которые, сливаясь со светом четырех ламп, стоявших по углам на консолях, придавали всей комнате что-то светлое и веселое. Выше начинались завитки геральдических изображений, они тянулись до резного дубового потолка с карнизами; а по обе стороны камина стояли кресла под балдахинами для хозяина и хозяйки, а также наиболее почетных гостей. По стенам висели изысканные и яркие гобелены, на них были изображены деяния сэра Бевиса из Хамптона, а за ними стояли раздвижные столы и скамьи для больших празднеств. Пол был выложен гладким кафелем, а посередине комнаты покрыт квадратным фламандским ковром в красную и черную клетку; по нему было расставлено множество кушеток, складных стульев и кресел с выгнутыми ножками. На дальнем конце зала стоял длинный черный буфет или сервант с золотыми чашами, серебряными подносами и другой драгоценной утварью. Все это Аллейн рассматривал с большим интересом; но самым любопытным ему показался столик из черного дерева, стоявший совсем близко и на котором рядом с шахматной доской и рассыпанными шахматными фигурами лежала раскрытая рукопись, написанная правильным, четким почерком клирика и украшенная на полях орнаментом и эмблемами. Напрасно Аллейн напоминал себе, где он находится и что именно здесь должно помнить правила хорошего воспитания и вежливости; эти раскрашенные прописные буквы и ровные черные строки неудержимо влекли к себе его руку, подобно тому как естественный магнит влечет к себе иголку, и не успел он опомниться, как уже держал перед глазами роман Гарэна де Монтглана и настолько погрузился в чтение, что совершенно забыл, где он и почему сюда попал.
Он пришел в себя от короткого и легкого женского смешка. Ошеломленный юноша быстро положил рукопись среди шахмат и растерянно стал озираться. В зале было по-прежнему тихо и пусто. Он снова протянул руку к роману, и снова раздался тот же шаловливый смех. Он поднял глаза к потолку, обернулся к закрытой двери, перевел взгляд на тугие складки неподвижных гобеленов. И вдруг что-то блеснуло в углу против него, где стояло кресло с высокой спинкой; а сделав шаг или два в сторону, Аллейн увидел стройную белую руку: наблюдательница держала зеркало таким образом, что могла все видеть, сама же оставалась незримой. Подойти ли ему или сделать вид, что он ничего не замечает? Пока он колебался, зеркало исчезло, и из-за дубового стула выскользнула статная молодая особа, в ее глазах искрилось веселое озорство. Аллейн был поражен, узнав в ней ту самую девицу, с которой так грубо обошелся в лесу его брат. Правда, она была уже не в пестрой одежде для верховой езды, но в длинном, со шлейфом платье из черного брюггского бархата, с легкой белой кружевной оторочкой у ворота и у кистей рук, едва отличавшейся от ее кожи цвета слоновой кости. Если девушка и тогда показалась ему прекрасной, то стройная прелесть ее фигуры и свободная, гордая грация движений теперь еще подчеркивались богатой простотой туалета.
– А, вы явились, – сказала она, с тем же лукавством искоса взглянув на него, – и я не удивляюсь этому. Разве вам не захотелось еще раз взглянуть на девицу, которая попала в беду? О, почему я не менестрель – я бы все это изобразила в стихах, всю историю: незадачливую девицу, злого сокмана и добродетельного клирика! Тогда наша слава была бы связана навеки, и вы стали бы вторым сэром Персивалем, или сэром Галахадом, или вообще одним из тех, кто спасает дам, попавших в беду.
– То, что я сделал, – ответил Аллейн, – слишком ничтожно и не заслуживает благодарности; и все-таки скажу, вовсе не желая вас обидеть, – история эта слишком серьезная и волнующая, она не заслуживает насмешек. Я надеялся на любовь брата ко мне, но богу было угодно, чтобы все сложилось иначе. Для меня радость видеть вас опять, госпожа, и знать, что вы благополучно добрались до дому, если это действительно ваш дом.
– Да, правда, замок Туинхэм – мой дом, а сэр Найджел Лоринг – мой отец. Мне следовало сообщить вам об этом сегодня утром, но вы сказали, что направляетесь сюда, поэтому я решила промолчать и сделать вам сюрприз. Но я очень рада видеть вас! – воскликнула она, снова рассмеявшись; девушка стояла перед ним, прижав руку к сердцу, а ее прищуренные глаза весело блестели. – Вы отступили, а потом опять шагнули вперед, не спуская взоров с вот этой моей книги, точно мышь, когда она чует сыр и все-таки боится мышеловки.
– Мне очень совестно, – сказал Аллейн, – что я решился коснуться книги.
– Ну что вы! У меня на душе потеплело, когда я увидела, как вас к ней тянет. Я была так рада, что от удовольствия даже рассмеялась. Значит, мой достойный проповедник тоже поддается искушению, подумала я; он из того же теста, что и все мы.
– Господь да поможет мне! Я слабейший из слабых, – вздохнул Аллейн. – Молю бога о том, чтобы он укрепил мои силы.
– А ради чего? – насмешливо спросила она. – Ведь вы, насколько я понимаю, вознамерились навсегда замкнуться в четырех стенах монастырской кельи, так какая вам польза, если ваши молитвы и будут услышаны?
- Предыдущая
- 31/98
- Следующая