Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав - Страница 25

[219] Отсутствие реакции на явный шок наблюдается часто. Отсюда неизбежно следует, что интенсивность травмы сама по себе имеет крайне малое патогенное значение; все зависит от конкретных обстоятельств. Здесь мы обнаруживаем возможный ключ к тайне «предрасположенности». Нам следует спросить себя: каковы особые обстоятельства в ситуации с экипажем? Пациентка испугалась, как только услышала цокот копыт; на мгновение ей показалось, что этот звук – предзнаменование страшной беды: ее гибели или чего-то не менее ужасного. В следующую секунду она уже не отдавала себе отчет, что делает.

[220] Настоящий шок, очевидно, исходил от лошадей. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь необъяснимым образом отреагировать на столь незначительный инцидент, таким образом, могла состоять в том, что лошади имели для нее какое-то особое значение. Можно предположить, например, что однажды она пережила некий связанный с лошадьми опасный эпизод. Так и было. Однажды, когда ей было около семи лет, она ехала в карете со своим кучером; лошади испугались и понеслись к высокому и крутому берегу реки. Кучер спрыгнул на землю и кричал ей, чтобы она сделала то же самое, но она была так напугана, что никак не могла решиться. К счастью, в последний момент она все же спрыгнула, после чего лошади рухнули в пропасть вместе с каретой. То, что подобное событие оставит глубокое впечатление, едва ли нуждается в доказательствах. Однако это не объясняет, почему впоследствии абсолютно безобидный стимул вызвал столь нелепую реакцию. Пока нам известно лишь то, что возникший симптом уходит своими корнями в детство, однако его патологический аспект по-прежнему остается неясен.

[221] Данный анамнез, продолжение которого мы узнаем позже^[79], ясно показывает несоответствие между так называемой травмой и той ролью, которую играет фантазия. В этом случае фантазия должна преобладать в совершенно необычайной степени, дабы произвести столь сильный эффект по столь незначительному поводу. Поначалу можно привести в качестве объяснения раннюю детскую травму. Впрочем, подобное объяснение не очень удачно, как мне кажется, ибо мы до сих пор не понимаем, почему последствия этой травмы оставались латентными так долго или почему проявились именно в этот конкретный момент. Пациентке наверняка не раз приходилось сторониться экипажа, мчащегося на полной скорости. Момент смертельной опасности, пережитый ею ранее в Петербурге, не оставил после себя ни малейшего следа невроза, несмотря на то что она была явно предрасположена к нему вследствие впечатляющего инцидента в детстве. Все, что связано с этим травматическим эпизодом, еще предстоит объяснить, ибо с точки зрения теории травмы мы по-прежнему блуждаем в потемках.

[222] Надеюсь, вы простите меня за то, что я с таким упорством возвращаюсь к вопросу о теории травмы. Я не считаю это излишним, ибо в наши дни многие люди – даже те, кто имеет непосредственное отношение к психоанализу, – по-прежнему цепляются за устаревшие воззрения. В результате у наших оппонентов, которые в большинстве своем никогда не читают наших работ или делают это весьма поверхностно, создается впечатление, будто психоанализ до сих пор вращается вокруг теории травмы.

[223] Возникает вопрос: что мы должны понимать под «предрасположенностью», в силу которой впечатление, само по себе незначительное, может произвести такое патологическое действие? Это вопрос фундаментальной важности, который, как мы увидим позже, играет важную роль во всей теории невроза. Мы должны понять, почему кажущиеся нерелевантными события прошлого имеют настолько большое значение, что могут столь демоническим и капризным образом влиять на наше поведение в реальной жизни.

[224] Ранняя школа психоанализа и ее позднейшие последователи делали все возможное, чтобы обнаружить в особом качестве этих первоначальных травматических переживаний причину их последующего воздействия. Фрейд пошел дальше всех: он первым увидел, что к травматическому событию примешивается некий сексуальный элемент, и что эта примесь, о которой пациент обычно не подозревает, и есть основной источник эффекта травмы. Бессознательность сексуальности в детстве, казалось, проливала значительный свет на проблему устойчивой констелляции, вызванной первоначальным травматическим опытом. Подлинное эмоциональное значение этого опыта остается скрытым от пациента, в результате чего эмоция, будучи не в состоянии достичь сознания, никогда не истощается, никогда не исчерпывается. Данный устойчивый организующий, собирательный эффект, вероятно, можно объяснить как своего рода suggestiona échàance^[80], ибо оно тоже бессознательно и обнаруживает свое действие лишь в назначенное время.

[225] Едва ли есть необходимость в подробных примерах, свидетельствующих о том, что подлинный характер сексуальных действий в младенчестве не признается. Врачу хорошо известно, например, что открытая мастурбация вплоть до взрослой жизни не воспринимается как таковая, особенно женщинами. Из этого легко сделать вывод, что ребенок еще менее сознает характер тех или иных действий; следовательно, истинный смысл этих переживаний остается скрытым от сознания даже во взрослой жизни. В некоторых случаях сами переживания полностью забываются либо потому, что их сексуальное значение совершенно неизвестно пациенту, либо потому, что их сексуальный характер, будучи слишком болезненным, не признается – иными словами, вытесняется.

[226] Как уже было упомянуто выше, Фрейд рассматривал примесь сексуального элемента в травме как характерный сопутствующий фактор, имеющий патологический эффект. Данное наблюдение легло в основу теории инфантильной сексуальной травмы. Согласно этой гипотезе, патогенный опыт носит сексуальный характер.

[227] Новая теория столкнулась с яростным сопротивлением: общепринятое мнение гласило, что маленькие дети вообще не обладают сексуальностью, а значит, такая этиология немыслима в принципе. Модификация уже обсуждавшейся теории травмы, а именно что травма, как правило, никак не связана с реальной действительностью и по существу является плодом воображения, отнюдь не улучшила ситуацию. Напротив, она обязывала нас видеть в патогенном опыте положительную сексуальную манифестацию инфантильной фантазии. Это уже не какое-то случайное впечатление, навязанное извне, а явное проявление сексуальности, фактически исходящее от самих детей. Даже реальный травматический опыт определенно сексуального характера требует некоторого участия со стороны ребенка; было обнаружено, что зачастую он сам подготавливает для него почву. В подтверждение этого Абрахам^[81] предоставил ценные и весьма интересные доказательства, которые в сочетании с другими наблюдениями подобного рода указывают на то, что даже в реальных травмах психологическая установка ребенка играет важную роль. Медицинская юриспруденция, совершенно независимо от психоанализа, может привести любопытные параллели в поддержку этого психоаналитического утверждения.

[228] Отныне главным источником невроза представлялись ранние манифестации сексуальных фантазий и их травматическое воздействие. Как следствие, детям пришлось приписать гораздо более развитую сексуальность, чем это признавалось ранее. Случаи преждевременной половой зрелости были описаны в литературе уже давно, например у двухлетней девочки, которая регулярно менструировала, или у мальчиков в возрасте от трех до пяти лет, имевших эрекцию и потому способных к совокуплению. Однако эти случаи были не более чем курьезами. Каково же было всеобщее изумление, когда Фрейд стал приписывать детям не только обычную сексуальность, но даже так называемую полиморфно-перверсивную сексуальность, причем на основе самых исчерпывающих исследований. Люди тут же сделали вывод, что все это было результатом внушения и, следовательно, представляло собой в высшей степени спорный искусственный продукт.

[229] В этих обстоятельствах «Три очерка по теории сексуальности» Фрейда вызвали не только противодействие, но и бурное негодование. Едва ли нужно упоминать, что возмущение не содействует научному прогрессу и что аргументы, основанные на чувстве праведного гнева, приличествуют моралисту – ибо таково его занятие, – но не ученому, который обязан руководствоваться истиной, а не моральными соображениями. Если все действительно так, как описывает Фрейд, то всякое негодование абсурдно; если нет, то негодование ничего не даст. Решить, что есть истина, можно лишь на основании тщательных наблюдений и исследований. Вследствие этого неуместного возмущения противники психоанализа, за немногими достойными исключениями, являют собой несколько комическую картину прискорбной отсталости. Хотя психоаналитическая школа, к сожалению, ничего не смогла почерпнуть из своей критики, ибо критики не утруждают себя изучением наших подлинных выводов, и не смогла получить никаких полезных подсказок, ибо психоаналитический метод исследования был и остается непонятым, тем не менее долг ее сторонников состоит в том, чтобы тщательно обсудить расхождения между существующими взглядами. Мы стремимся не к тому, чтобы выдвинуть парадоксальную теорию, противоречащую всем предыдущим теориям, а скорее к тому, чтобы ввести в науку определенную категорию новых наблюдений. Посему мы считаем своей прямой обязанностью сделать все возможное, дабы прийти к согласию. Разумеется, мы должны отказаться от попыток достичь взаимопонимания со всеми теми, кто слепо противостоит нам (это было бы пустой тратой сил), но мы надеемся заключить мир с людьми науки. Ниже я попытаюсь обрисовать дальнейшее концептуальное развитие психоанализа вплоть до того момента, когда была сформулирована сексуальная теория невроза.