Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав - Страница 17

[168] Но что значит «напугана»? Мы знаем, что пациентке гораздо удобнее болеть, ибо у выздоровления есть один большой минус: потеря аналитика. Болезнь как бы резервирует аналитика для ее нужд. Благодаря своей необычной болезни пациентка, очевидно, вызывала у аналитика большой интерес и беззастенчиво пользовалась его терпением. Ей, конечно, вовсе не хочется отказываться от этих стимулирующих отношений. По этой причине она боится выздоровления и втайне надеется, что с ней случится нечто странное и чудесное, что возродит любопытство аналитика. Естественно, она сделает все, лишь бы не признаваться, что у нее действительно есть такие желания. Но мы должны привыкнуть к мысли, что в психологии есть вещи, которые пациент одновременно знает и не знает. Часто можно показать, что вещи, которые кажутся совершенно бессознательными, в другой связи полностью осознаются и уже известны, хотя и не в их истинном значении. Таким образом, подлинное значение желания, которое пациентка не могла признать, не было непосредственно доступно ее сознанию. Поэтому мы называем это истинное значение неосознанным, или «вытесненным». В своей грубой форме – «Мне нужны симптомы, чтобы вновь пробудить интерес аналитика» – оно не может быть принято, ибо слишком болезненно; однако на заднем плане вполне могут быть различимы некоторые ассоциации и полузадушенные желания, например воспоминания о времени, когда анализ был так интересен, и т. д.

[169] Стало быть, фраза «Я не должна показывать, что напугана» на самом деле означает: «Я не должна показывать, что хочу рецидива; хорошее самочувствие – это слишком сложно». «Если мне не помогут, я пропала» означает: «Я надеюсь, что меня не вылечат слишком быстро». Наконец, приходит осуществление желания: «Вам придется самой бороться с этой проклятой штукой». Пациентка держится хорошо только из любви к аналитику. Если он бросит ее в беде, у нее произойдет рецидив, и это будет его вина. С другой стороны, если у нее случится рецидив, она вновь потребует его внимания, и в этом смысл всего маневра. Для сновидений абсолютно типично, что осуществление желания всегда обнаруживается там, где это кажется совершенно невозможным сознательному разуму. Боязнь рецидива – это символ, который нуждается в анализе, но автор забывает об этом: вместо того чтобы скептически исследовать его подлинность, он принимает страх, как виски и палки, за чистую монету. Превосходный труд его коллеги Эрнеста Джонса «О ночных кошмарах»^[44] мог бы дать ему некоторое представление об элементе желания в подобных страхах. Но, как я знаю из собственного опыта, новичку трудно удержать в сознании все психоаналитические правила.

[170] Сновидение 3: Она с трудом шла по каменистой тропе в духе Уоттса^[45]. Камни ранили ее босые ноги. Она была плохо одета и замерзла. Потом она увидела вас и обратилась с мольбой о помощи, но вы ответили ей: «Я не могу помочь вам, вы должны помочь себе сами». Она сказала: «Я не могу, не могу». «Но вы должны. Посмотрим, смогу ли я вбить вам это в голову». С этими словами вы взяли камень и стали бить ее по голове, приговаривая: «Не нужно меня беспокоить, не нужно меня беспокоить». Каждый удар ложился тяжким грузом ей на сердце. Она проснулась, и я увидела, как вы стучите камнем; вы выглядели сердитым. [Там же, стр. 159.]

[171] Принс снова воспринимает сновидение буквально и видит в нем лишь «неисполнение желания». Следует еще раз подчеркнуть, что Фрейд прямо говорит: истинные мысли сновидения не тождественны его манифестному содержанию. Принс не обнаружил истинной мысли сновидения просто потому, что придерживался формулировки сна. Разумеется, всегда рискованно вмешиваться, не зная материала; можно совершить огромную ошибку. Впрочем, материала, выявленного автором, может оказаться вполне достаточно, чтобы приоткрыть завесу над скрытой мыслью этого сна. (Всякий опытный психоаналитик, естественно, уже давно догадался о смысле сновидения, ибо оно совершенно ясно.)

[172] Сновидение строится на следующих переживаниях. Накануне утром пациентка обратилась к автору с просьбой о медицинской помощи и получила по телефону ответ: «Сегодня я не могу приехать к вам. У меня расписан весь день до самого вечера. Я пришлю доктора У., вы не должны зависеть от меня» (там же, стр. 160). Это безошибочный намек на то, что время аналитика принадлежит и другим. Неутешительное прозрение! Пациентка заметила: «Я ничего не говорила об этом, но у меня выдалась нелегкая ночь». Таким образом, ей пришлось смириться с горькой правдой. Психоаналитик сделал нечто болезненное, что она понимала разумом – но не сердцем. Перед сном она подумала: «Я не должна беспокоить его; думаю, рано или поздно я вобью себе это в голову» (стр. 161). (Во сне это вбивается ей в голову в буквальном смысле.) «Если бы мое сердце не было подобно камню, я бы заплакала». (Ее били камнем.)

[173] Как и в предыдущем сновидении, утверждается, что аналитик больше не будет ей помогать; свое решение он вбивает ей в голову камнем, отчего на сердце у нее становится тяжело. Таким образом, в манифестном содержании сновидения ясно отражена ситуация, сложившаяся в тот вечер. В таких случаях мы стараемся найти новый элемент, добавленный к обстоятельствам предыдущего дня; в этот момент мы можем проникнуть в реальный смысл сновидения. Решение аналитика больше не лечить пациентку причиняет боль, но во сне ее лечат, хотя новым и весьма примечательным способом. Когда психоаналитик вбивает ей в голову, что устал от ее болтовни, он делает это так настойчиво, что психотерапия превращается в чрезвычайно интенсивную форму физического лечения или пытки. Это исполняет желание, которое слишком скандально, чтобы быть признанным при свете дня, хотя в его основе лежит очень естественная и простая мысль. Народному юмору и злым языкам, вскрывшим тайны исповедальни и смотровой, прекрасно о ней известно^[46]. Мефистофель в своей знаменитой речи о медицине^[47] тоже о ней догадался. Это одна из тех вечных мыслей, о которых никто не знает, но которые есть у всех.

[174] Когда пациентка проснулась, то увидела, что аналитик все еще выполняет это движение: стучит^[48] камнем. Назвать действие во второй раз – значит придать ему особое значение^[49]. Как и в предыдущем сновидении, исполнение желания заключено в величайшем разочаровании.

[175] Некоторые, безусловно, возразят, что я, как это принято во фрейдистской школе, привношу в сновидение свои собственные извращенные фантазии. Возможно, мой уважаемый коллега, автор, будет возмущен тем, что я приписываю его пациентке такие нечистые мысли, или, по крайней мере, сочтет совершенно неоправданным делать столь далеко идущие выводы из имеющихся скудных намеков. Я сознаю, что мои выводы, рассматриваемые с точки зрения вчерашней науки, выглядят почти фривольными. Однако сотни параллельных наблюдений показали мне, что вышеприведенных данных вполне достаточно, чтобы оправдать мое заключение, причем с уверенностью, отвечающей самым строгим требованиям. Те, кто не имеет опыта психоанализа, не могут себе представить, насколько вероятно наличие эротического желания и насколько маловероятно его отсутствие. Последняя иллюзия, естественно, обусловлена, с одной стороны, нравственной сексуальной слепотой, а с другой – ошибочным воззрением, будто сознание и есть вся психика. Это, разумеется, не относится к нашему уважаемому автору. Посему я прошу читателя: никакого морального возмущения, только спокойная проверка. Вот из чего создается наука, а вовсе не из воплей негодования, насмешек, оскорблений и угроз. Истинный ученый не пользуется оружием, которое применяют против нас представители немецкой науки.

[176] На самом деле автору надлежало представить весь промежуточный материал, который позволил бы окончательно установить эротический смысл сновидения. Хотя он не сделал этого, все необходимое косвенно сказано в последующих сновидениях, так что вышеупомянутое заключение отнюдь не стоит особняком, но, напротив, оказывается важным звеном в последовательной цепи.