Тридцатник, и только - Джуэлл Лайза - Страница 2

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая

И все же, немного взбодрился Диг, разменяв четвертый десяток, ему грех жаловаться. Он живет насыщенной жизнью, у него полно верных друзей. Почти все знакомые его любят и уважают. Ему удается цеплять симпатичных девушек, у него есть квартира… маленькая, конечно, и шумная, и на третьем этаже без лифта, но зато — его собственность. У него есть работа, о которой он мечтал, — арт-директор в небольшой звукозаписывающей студии в Кэмдене… Верно, платят ему мало, а работает он много и не слишком успешно, но он доволен. В отличие от многих сверстников, он не потерял ни одного волоска, а живот у него гладкий и твердый. Его родители живут за углом, и он видится со своей драгоценной мамочкой раз-два в неделю. А вчера ему исполнилось тридцать.

Тридцать — это не так уж плохо.

А что? Даже замечательно.

От двадцати девяти почти ничем не отличается.

Надин перевернулась набок, позволив огромным медвежьим лапам Максвелла сомкнуться вокруг нее в сонном объятии. От его кожи исходил приятный сладковатый запах, слегка отдававший средством после бритья. Она чувствовала, как волоски на его груди щекочут ей кожу, слышала гулкий мерный стук его сердца.

В спальню сквозь желто-красные индийские шторы лился солнечный свет; умиротворяющий утренний шум залетал в комнату летним бризом, обдавая Надин свежестью: где-то по соседству лаяла собака, ребенок обсуждал с матерью планы на выходные, машины трогались с места, хлопали двери.

— Чаю?

— Уф… Да, пожалуй.

Максвелл едва втиснулся в чересчур узкий для него халатик Надин из красного шелка и босыми ногами прошлепал на кухню. Надин вытянулась на ставшей просторной кровати и улыбнулась, слушая как Максвелл грохочет ящиками и посудой. За три месяца он так и не научился находить ложки, кружки и чайные пакетики сразу, не заглядывая предварительно во все шкафы.

Она включила радио, послушала немного сбивчивые речи в прямом эфире Радио-5 и вдруг осознала, что, несмотря на остатки головной боли, засевшие вокруг висков, едва ощутимую тошноту в желудке и смутно постыдное воспоминание об очередной публичной ссоре с Максвеллом в ресторане прошлой ночью, чувствует себя необъяснимо и блаженно счастливой. Стояло субботнее утро, солнце сияло, мужчина на кухне заваривал для нее чай и ей некуда было спешить. Обычно Максвелл по выходным у нее не появлялся. Вчера она встретилась с ним лишь потому, что у Дига был день рождения, а Дигу Максвелл нравился, и он настоял, чтобы Надин его пригласила. Она не привыкла просыпаться по субботам рядом с мужчиной, и это оказалось очень приятным. Они могут провести целый день вдвоем: прогуляться, где-нибудь пообедать, почитать газеты. Или же вообще не вылезать из постели, смотреть телевизор, жевать бутерброды с беконом, болтать и заниматься сексом.

Вот одно из тех мгновений, решила Надин, одно их тех абсолютно прекрасных мгновений, которое обязательно следует вдохнуть полной грудью, задержать дыхание и впитать каждую его каплю, потому что это и называется «жить». А если ты только и делаешь, что тоскуешь по большому человеческому счастью, значит, ты упускаешь самое главное в жизни — вот такие мгновения.

— Держи, — Максвелл бесшумно опустил дымящиеся кружки на тумбочку. Кружки, отметила Надин, которыми сама она никогда не пользуется, разве что когда больше нечем; уродливые посудины, подарок матери, с пошлыми, потускневшими от десятилетнего мытья розочками и задвинутые в самый дальний угол шкафа, и только человек, напрочь лишенный художественного и эстетического чутья, мог выбрать их из двух десятков других, более привлекательных чашек. На Надин вдруг нахлынуло раздражение, и пузырек счастья с треском лопнул. Ну почему Максвелл настолько не совершенен? Неужто она требует слишком многого?

— Ради бога, Максвелл, — зажужжала она, — ну почему ты всегда выбираешь самые уродливые кружки?

— А? — растерялся Максвелл, но вместо вины Надин затопила злость.

— Неужели ты не замечал, — продолжала она, — что когда я завариваю чай, то пользуюсь кружками «Деко» или симпсоновскими, или «Саут-парк». Симпатичными кружками, понимаешь? Неужто ты не замечал, что я никогда — никогда! — не пользуюсь этими? — И она с отвращением ткнула пальцем в посудины.

Максвелл сконфуженно пожал плечами:

— А чем они плохи?

— Ха! Именно! Если ты не понимаешь, чем плохи эти кружки, то нам просто не о чем разговаривать. — Надин чувствовала, что ее заносит, но ничего не могла с собой поделать.

— Давай перелью в другие, — предложил он.

— Нет, Максвелл, — Надин вскочила. — Я не хочу, чтобы ты переливал в другие. Я лишь хочу, чтобы ты не выбирал эти. Чтобы ты испытывал к ним такое же отвращение, какое испытываю я. Чтобы, глядя на них, ты искренне жалел людей, которым владелец… — она подняла кружку и прочла надпись на донышке, — … фарфорового завода в Личфилде платит за то, что они расписывают эти посудины мерзкими цветочками, и, возможно, мнят себя при этом гениальными художниками. Вот чего я хочу от тебя, Максвелл.

От непомерного умственного напряжения добродушная физиономия Максвелла смялась в гармошку. Надин видела, что он старается, честно старается уразуметь, что же она пытается донести до него, и оттого рассвирепела еще сильнее. Она вела себя, как последняя стерва; настоящий мужчина предложил бы ей заткнуться подобру-поздорову. Но Максвелл не был настоящим мужчиной. Он растерянно вертел кружку, разглядывая со всех сторон с видом прилежного и совестливого ученика.

— Хм-м, — произнес он, — наверное, она немного простовата. И слегка старомодна…

— Да поставь ты ее, ради Христа! — рявкнула Надин. — Поставь эту гребаную кружку на место!

Прокол с посудой сам по себе не был такой уж большой бедой, но в общем контексте отношений, длившихся уже три месяца, кружки стали лишним доказательством их с Максвеллом несовместимости. Надин долго убеждала себя в том, что у них все получится, несмотря на кричащие различия между ними: пристрастие Максвелла к одежде ярких расцветок, его увлечение песенками Селин Дион, его вечную невозмутимость и неукоснительную вежливость; несмотря на то, что он жил за десять миль от нее, где-то в Эссексе, и служил курьером, а она была фотографом и зарабатывала раз в пять больше него, — вопреки всему Надин старалась, чтобы у них все получилось. Ибо Максвелл был хорошим парнем, каких поискать, а Надин чувствовала, что заслуживает хорошего парня. Но хорошие парни — не всегда подходящие парни, и Надин, коря себя за мелочность и нетерпимость, не могла — это было выше ее сил — закрывать глаза на свою несхожесть с Максвеллом.

— Надин, — мягко начал Максвелл, — я не совсем понял… Объясни, пожалуйста, почему ты так завелась по поводу этих кружек?

Следовало признать, что вопрос задан по существу.

— О боже, Максвелл, дело не в кружках, по крайней мере, не только в них. Дело в нас. То есть, во мне… у нас с тобой ничего не получается… — Слова эхом отдавались у нее в голове, удивляя Надин своей бесплотностью. Сколько раз ей уже приходилось говорить то же самое. Дело во мне, неизменно твердила она, не в тебе, только во мне.

И правда, на разрыв отношений всегда шла она. Ее не бросали с тех пор, как ей исполнился двадцать один год. Когда она была моложе, встречаться с неподходящими мужчинами было весело, потому что тогда все ее подружки встречались с неподходящими мужчинами. Собираясь вместе, они делились кошмарными историями, обсасывали неурядицы скоропалительных романов, объединяясь в презрении к низшему полу. В двадцать лет это нормально. Но постепенно подружки одна за другой понаходили себе приличных мужчин и откололись. А Надин на тридцатом году жизни болталась неприкаянной, словно дама пик в карточной «ведьме». Игра уже закончилась, всю колоду разобрали по парам, а она продолжала играть. Еще месяц назад такое положение вещей ее вполне устраивало.

Но потом ей исполнилось тридцать, и она начала оценивать ситуацию иначе; внезапно серийная моногамия утратила привлекательность и оказалось, что времени в запасе осталось не так уж много. Молодость таяла а вместе с нею таяли шансы, и Надин вдруг осенило: единственная причина, по которой она выбирает исключительно тюфяков и неудачников, заключается в том, что любовники не должны мешать ее дружбе с Дигом. Как только бойфренд начинал посягать на ее свободное время и привязанности, Надин разрывала отношения. Как только он начинал проявлять хотя бы малейшие признаки недовольства тем, что она чересчур часто и охотно видится с Дигом, все было кончено. Между Дигом и Надин существовал молчаливый уговор: они не имели права тратить самое ценное время на кого-нибудь, кроме себя самих. Будни предназначались любовникам и любовницам, выходные — Дигу и Надин.

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая