Ухожу на задание… - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 7

Ребята на подводной лодке подобрались один к одному: крепкие, неунывающие, отчаянные. Службу знали отлично, повеселиться на берегу тоже умели. Костя Плоткин был компанейским парнем, ничем особенно среди товарищей не выделялся. Вот только глаза у него были не юношеские, а по-взрослому внимательные и строгие.

Сейчас он смотрел на бухту, узнавая знакомые очертания кораблей. Вон возле стенки слоит на размагничивании свежевыкрашенная стройная «Вьюга». Там служит кореш — сигнальщик, — надо завтра сходить к нему.

— Плоткин! — раздался голос вахтенного. — Командир вызывает.

— С чего бы это? Не знаешь?

— Нет. Рассыльный прибежал. Срочно давай на плавбазу!

Костя поправил бескозырку, проверил, на плечах ли воротничок. Все в порядке.

Командир ждал его в каюте вместе с заместителем по политической части. Выслушав доклад матроса, предложил сесть.

— Вот что, Плоткин, вам приходилось воевать на берегу?

— Да.

— Расскажите, когда и где.

Костя чуть заметно пожал плечами: зачем это нужно? И принялся рассказывать. Командир слушал внимательно. А замполит даже вздохнул почему-то несколько раз.

— Ясно, Плоткин, — сказал командир. — Все нам ясно. А вызвали мы вас вот зачем. Сейчас формируется специальное подразделение, которому, возможно, предстоит высаживаться где-то во вражеском тылу. На кораблях отбирают желающих. Особенно из числа тех, кто понюхал пороху на суше. Вы хороший специалист, отпускать вас жалко, но… Впрочем, дело это добровольное. Подумайте до утра, завтра скажете, как решили.

Когда матрос вышел, замполит произнес восхищенно:

— Лихой вояка в семнадцать мальчишеских лет! Песни о таких слагать надо.

— Уже сложена. Ты ведь почти цитируешь.

— Какая? Ах да, «Орленок»! — вспомнил замполит. — Верно, это как раз о таких, как Плоткин.

Костю разговор с офицерами очень взволновал. Он так привык к ребятам, к своей лодке… А что ожидает его в этом особом подразделении?

Вечером, вытянувшись на койке, Костя долго не мог заснуть. Думал о том, что выбор командира пал на него, не случайно. Конечно, из всего экипажа только ему довелось повоевать на берегу. Пожалуй, и воинский стаж у самый большой. Еще до войны был воспитанником музыкантского взвода, носил шинель и буденовку со звездой. Пошел, в общем, по стопам своего отца, кадрового командира Красной Армии.

Летом сорок первого вместе с отцом оказался в Зеленой Роще, возле Красноярска, где формировалась дивизия, которой суждено было вскоре заслужить в боях почетное звание гвардейской стрелковой дивизии. Есть в Зеленой Роще старый тополь. Под ним сыграл юный трубач Костя последнюю перед отправкой на фронт «Зорю». И началась погрузка в воинский эшелон… В боях было не до музыки, труба осталась в полковом обозе.

Костя помогал связистам. Где-то под Гжатском тянули они провод по открытому полю. Немцы били прицельно из минометов. Горячий осколок вонзился в ногу.

Госпиталь измучил его скукой, серым однообразием. Рана заживала медленно. Выписали его только весной. Оказался в городе Орджоникидзе, в новой воинской части. Опять попал в музыкантский взвод.

Однажды шел по вечерней улице, увидел, как человек в военной форме поджигает сено, дает сигнал немецким бомбардировщикам. Бросился на диверсанта. Тот ударил его чем-то по голове. Но, теряя сознание, Костя успел закричать. Прибежали люди, диверсанта схватили. А Плоткин опять оказался в госпитале. Там ему вручили боевую медаль за бдительность и мужество.

Осенью сорок второго он снова попал па фронт. Определили его чистить картошку при кухне. Но в бою под Моздоком поредел батальон. Мало осталось людей в строю. И пополз Костя вместе с солдатом-связистом чинить поврежденную линию. Соединили перебитый провод возле огромной воронки, потом в кустарнике. Через двадцать минут опять порвалась связь. И опять они поползли вдвоем. Пулеметная очередь со свистом пронеслась над головой. Кости ощутил сильный толчок…

После третьего ранения лечили ого особенно долго. Когда почувствовал себя лучше, эвакуировался в глубокий тыл, в Красноярск. Там разыскала его мать. Вбежала в палату бледная, всплеснула руками: «Сынок! Мальчик мой!» Даже у него на глазах появились слезы.

Взяла его мать домой, выходила, вылечила, поставила на ноги. Надеялась, поживет вместе с ней. А он, едва окреп, снова стал проситься на фронт. Но в военкомате и разговаривать с и им не стали, показали от ворот поворот. Не имели права взять его в армию по малолетству. Этот бывалый вояка с боевыми наградами на груди не достиг еще оказывается, призывного возраста.

Всю свою обиду выложил Костя в горкоме комсомольскому секретарю. Толковал с ним целый час. В конце концов добился, что ему дали направление на Тихоокеанский флот, в школу подводного плавания.

И вот теперь лежал он на койке, слушал, как посапывают рядом его товарищи, вместе с которыми прошел под водой сотни океанских миль, и неотступно думал о разговоре с командиром. Конечно, завтра он может пойти и сказать: «Хочу остаться на лодке». И останется. Здесь тоже служба не самая легкая. И все будет нормально. Только совесть потом не даст покоя. Ведь добровольцев не для прогулки набирают. Предстоит что-то очень тяжелое и опасное. Не зря ищут людей с фронтовым опытом. А ты отказался от трудного. Грош тебе цена, такому комсомольцу, такому вояке! «Стоп, стоп, стоп! А разве я отказался?»

На следующий день Константин Плоткин был откомандирован в разведывательную десантную роту, которую формировал старший лейтенант Яроцкий.

Утром 9 августа над Золотым Рогом висел туман. За серой пеленой смутно угадывались очертания мыса Чуркина. Вытянувшись цепочкой, покачивались на рейде катера — большие охотники.

Я был дежурным радистом и сразу после подъема отправился в рубку. Не успел открыть дверь, как на берегу ударил колокол: объявили тревогу зенитной батарее, стоявшей возле причала. Подумалось: «Эх и служба у них — раз по двадцать за день бегают к своим пушкам!»

Размялся немного, чтобы прогнать сонливость, проверил трансляционный узел, настроил приемник и ровно в 6 часов 20 минут, как было положено по инструкции, дал радио во все кубрики. А еще через несколько минут, умывшийся, свежий, сидел за столом с большой кружкой крепкого чая в руках. Вот так, за чаем, и встретили мы сообщение о начале войны с Японией.

Московский диктор торжественно говорил о том, что Советское правительство считает это единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страдай и дать возможность самим японцам избавиться от тех опасностей, которые пережиты Германией.

Моряки слушали молча, без особого удивления. Многие продолжали спокойно пить чай. А когда смолкло радио, Федя Гребенщиков сказал:

— Ну что ж, разве не к этому мы готовились?

— Теперь, братцы, домой скоро. Эй, кто постарше, укладывайте чемоданы!

— Точно, — улыбнулся Гребенщиков. — Маршрут ясен: или через Японию, или через Порт-Артур.

В дальнем конце стола какой-то скептик буркнул:

— Как бы еще акул кормить не пришлось…

— Меньше пены, браток! — ответил ему комендор Василий Кузнецов, по клинке Рыжий, тот самый здоровяк, который встретил меня у трапа, когда я впервые пришел на корабль. — Меньше пены, акулы на первый случай обойдутся камбузными отбросами. И стреляем мы вроде неплохо, приготовим для них закуску!

Настроение у матросов было приподнятое. Ожидая распоряжений, мы сидели в кубрике. Старшины, вспоминая, какие остались недоделки, говорили своим подчиненным, чем надо заняться немедленно, что необходимо сегодня же привести в полный порядок.

Меня вызвали к замполиту. В его каюте уже находились секретарь партийной организации корабля, комсорги боевых частей.

— Поздравляю, товарищи! — сказал замполит. — Наступила наконец и наша очередь показать свою преданность Коммунистической партии и социалистической Родине…