Тень (СИ) - Шмыров Виктор Александрович - Страница 12

— Нет. Мы тебе не позволим. Я Сашке доложу, — взялся Барабанов за телефон.

— Э-эх, вы-ы!!! — простонал комиссар, добрел до кушетки и рухнул на нее, закрывшись шубой с головой.

Чердынский краеведческий музей.

№ 263/12, лист 123.

Уездный военкомат.

Прошу срочно нарочным сообщить, на основании чего и за что вами арестован гражданин гор. Чердыни Олин Николай Васильевич.

Чердынский краеведческий музей.

М 263/12, лист 125.

Военкомат.

Приказываю немедленно выпустить содержащегося под стражей без достаточного основания гражданина Олина Н. В. В случае невыполнения распоряжения будете привлечены к суду Революционного Трибунала.

Можешь установить за ним негласное наблюдение и запретить выезд. И не дури там!

«...Кутай есть правый приток Вишеры. В древнейшие времена, как можно судить по археологическим древностям, здесь находимым, и местным преданиям, река эта была связующим транспортным путем Российской части Империи с Азиатской. В подтверждение этому служат и ныне существующие вогульские тропы, по которым названные вогулы перегоняют стада свои с одного склона гор на противоположный. С Кутаем связаны чердынские легенды о золоте, каковое тут якобы издревле мыли купцы Олины. В легендах сих утверждается, что золото было обнаружено на Кутае беглым каторжником и продано им Олиным. Говорят, что из добытого золота купцы там же, на Кутае, в скиту потайном, чеканили фальшивые деньги, а когда в столице про то прознали и ревизора направили, Олины спрятали в тайге все свое золото, а скит со всеми людьми сожгли.

Не беремся судить о достоверности этой легенды, весьма походящей на известные рассказы о невьянской башне г-дъ Демидовых, но необходимо заметить, что в середине столетия пробудила она в местном народе настоящий старательский бум, и многие отцы семейств, оставив свой плуг и прочие ремесла, как в какой-нибудь Калифорнии, бросались в тайгу столбить участки или искать спрятанный купцами клад, отчего наступило разорение многое и убыток. Достаточно сказать, что ни один из многих сих ревностных старателей не только не сколотил себе состояния, но даже не вернул средств, затраченных на работы и приобретение участка. Единственным положительным следствием этих работ было открытие богатых железных руд, близ которых ныне возводится частным образом завод...»

Вечер был неслышен. Круто горбились увалы вокруг беззвучной первородно-чистой воды, галечного обмыска отлого сбегающей к реке поляны горного склона, где стояла раньше деревенька, а теперь лишь вечными стражами выпирали из земных недр изрезанные частой сеткой трещин-морщин крутые лбы белых камней, да осыпали на них длинную хвою старые, как весь этот мир, прекрасные кедры. Солнце, зацепившись краем за еловую щетку, скользило вдоль склона, падало тихо и неслышно в распадок, и красные его предзакатные лучи палили выцветающее здесь, у кромки дня и ночи, небо нежным кисейно-розовым светом, зажигали подбрюшину плывущих в бездонном синем небе облаков, ласкали кожу уютным домашне-детским теплом.

Галина Петровна недвижно сидела у призрачного пламени костерка, бездумно крошила тонкими пальцами сухие еловые прутики и бросала в огонь. Она любила такие мгновения, негорькое одиночество, тесную связь, слитность с древним и вечным миром, с травой, небом и водой, дарящую тревожную радость жизни, отрешение от мельтешни и пустой суетности...

В археологию ее привело поначалу то же, что постоянно и властно влечет в экспедиции всех историков-первокурсников: палатки и спальники, веселость лагерной жизни, пригорелая каша, чай в ведре, бесшабашное и удалое братство посвященных, теплое плечо товарища у огня, трепетность первого прикосновения к тому, что сотни или даже тысячи лет назад выронили человеческие руки.

Теперь, когда археология стала работой, многое притупилось, она уже не столько сама пела, сколько слушала, отодвинувшись в сторону, голоса начинающих коллег; радостная бездумность сменилась неотвязными заботами о раскопах, продуктах, дисциплине. Она по-прежнему ценила веселую лагерную жизнь, много копала сама, легко и охотно спешила на помощь коллегам, жертвуя порой отпуском; но незаметно с годами появилась новая привычка: начинать и кончать сезон в малолюдных разведках, а при случае — уходить и в одиночные маршруты. Особенно дороги были такие вот дальние таежные поиски, когда на десятки километров нет человеческого жилья, и не помешает тебе никто в добровольном твоем уединении, не завернет нежданный гость, с которым опять же надо о чем-то говорить.

К костру подошел Женька. Налил в кружку дымящегося чая, молча, с видимым удовольствием, вышвыркал, прикурил сигарету от уголька, морща лицо от дыма и жара, сказал:

— Вырыли. Ставить теперь будем?

Она кивнула.

Женька неторопливо докурил, бросил окурок в огонь, спустился к бечевнику, где перевернутая вверх дном лежала на камнях резиновая лодка, горбился хозяйственный скарб, и отвязал завернутую в брезент доску. Выудив из недр громадного рюкзака пакетик с гвоздями и прихватив у костра топор, пошел по берегу к тому месту, где река делала крутой поворот, выбегая из тайги к небольшой неровной поляне, на которой стояла некогда деревенька Махнева. Здесь, возле вырытых в каменистом грунте ям, лежали жердины. Женька с дожидавшимся тут же Олегом Молотиловым врыл их, плотно уминая землю и щебень, развернул доску и приколотил. Широкая белая доска четко и рельефно встала на берегу. Не заметить ее было невозможно.

Текст составляла она сама. Всю зиму собирала материалы: выясняла и уточняла имена, фамилии, даты рождения, перелистала тысячи страниц архивных дел.

Она знала о них теперь очень многое, иногда казалось, что всё. Видела их нелегкую таежную жизнь, добровольное отшельничество в деревеньке-скиту, тяжелый крестьянский труд, зверовой промысел...

Первыми сюда, в вершину Кутая, перебрались Махневы, староверы-беспоповцы, Анфия Григорьевна и Карп Силантьевич. Прежде в устье жили, но, когда потянулся на Кутай за шальным золотишком бесшабашный лихой люд, испуганные многолюдством, пьянством и драками, снялись с насиженного гнезда, что прадеды еще основали, скрываясь от антихристов Никоновых, погрузили скарбишко в лодку, подсадили малолетних сыновей, подпалили раскатанную избу и, упираясь шестами в каменистое дно, двинулись вверх, дальше в тайгу. Но и на новом месте не зажились. На широкую луговину, где усмиряет река свой бег, вырвавшись из горных теснин, где начинаются кутайские плесы, где срубили они под сенью вековых кедров новое жилье, скоро пришли люди. Не золото уже искали, а руду железную. И снова взялись за шесты Анфия Григорьевна и Карп Силантьевич, вели упорно лодки вверх, наперекор реке, пока не добрались до этого вот пятачка ровной земли. Здесь и осели.

Потом другие потянулись. Женились сыновья, найдя молодиц в раскольничьих деревнях по Вишере, пришли с младенцем на руках и котомками за спиной Пачгины, затем Сысоевы, и образовалась в таежной глуши деревенька тайная в пяток дворов, о которой ни земское, ни какое другое начальство не ведало долгие годы, пока на нее не набрели перед самой германской горные инженеры, искавшие новые руды, чтобы вдохнуть новую жизнь в недолгого века кутайские заводы.