Марс выбирает смерть (СИ) - Александрова Дилара - Страница 41

— Это уже мои проблемы, — поджала пересохшие губы Медея, — ему придется ко мне прислушаться. Без моего согласия Марс никого не пропустит через аномалию.

— Как все сложно.

— Настолько, что я совсем запуталась.

Ашера снова присела рядом. На этот раз расслабленная и даже немного повеселевшая. Впервые за этот долгий, утомительный вечер на ее алых губах появилась искренняя, легкая улыбка.

— Только на Арене нам все равно придется выступить, — совсем не весело сказала Медея, — даже господин Диттэ не в состоянии ее отменить.

Казалось, плохая новость Ашеру вовсе не смутила. Она не потеряла ни своего неожиданно хорошего настроения, ни наступившую расслабленность.

— Ничего, тихоня, — чернокожая бестия взяла девушку за ладонь и сжала ее крепко-крепко. — Прорвемся. Выступим на этой чертовой Арене и смоемся из марсианского гадюшника куда подальше.

Это был долгий сол. Один из сотен, что утомлял своей помпезной однообразностью. Иногда Майфу казалось, что яркость сцен хорошо бы поменять местами с уютной темнотой залов. Понимание невозможности этого события противилось простому человеческому любопытству. Что бы сделал зритель, оказавшись без таинственной защиты в виде сумрачной завесы? Испытал бы он обескураживающую неловкость от вынужденной необходимости глядеть на сидящего рядом зрителя — точно такого же, как и он сам? Или потерял интерес сразу, как только бы пропало волшебство таинственного наблюдении за блистательными фрагментами бушующей вокруг жизни? Молчаливое созерцание праздников бытия. Тихое подглядывание в «замочную скважину». Волнительное ощущение причастности к водовороту жизни — необходимый мрак вызывал зависимость не только у смотрящего. А прежде всего у того, кого мир выбирал для своего развлечения. Разве можно лишать Марс этого? Определенно, нет. Но, порою, криминальная, бунтарская, совершенно незаконная мысль проскальзывала в пресыщенный богемной жизнью мозг Майфа и разбивалась на тысячу осколков «если». Что, если темнота зала — всего лишь способ снять с себя ответственность за содеянное? Ведь если ты один, то непременно виноват за собственные действия, а толпа в массе своей всегда непорочна. Что, если эта аксиомная безнаказанность большинства накладывает ужасный отпечаток на желания толпы? И, в конце концов, что если он сам, всеми горячо любимый Дин-Сой, стал невольно подстраиваться под переменчивые вкусы марсиан, потеряв возможность честно вести народ к безусловной красоте? И где она теперь?

К счастью, возникающие вопросы быстро тонули в насыщенной повседневности, требующей иногда полной отдачи собственных сил.

Под ногами почувствовался мягкий ворс ковра, который, словно словно длинный язык, распластался вдоль просторного коридора. Вокруг стоял полумрак, так горячо любимый хозяином жилища. Если бы зажегся свет, то взору бы предстал великолепный узор ручной работы, не оставлявший равнодушным взгляд даже самого требовательного зрителя. Этот ковер был из той категории вещей, что заинтересовывали не своим помпезным внешним видом, и даже не нарочитой роскошью, а качественным, проверенным временем трудом. Сложный и при этом верный традициям орнамент провожал посетителя в главный зал.

Сегодня Дин-Сой не стал проходить дальше спальни. Остановившись прямо посреди огромного ковра-языка, он ощутил приятную теплоту дома. После изнуряющей двухчасовой съемки на холодном осеннем ветру это ощущалось особенно остро. В преддверии Вселенской Арены все будто сошли с ума. Суета, напряжение, постоянные переработки на грани физических возможностей. Порой приходилось не появляться дома целыми сутками. К счастью, это сол стал исключением. Томясь от ноющей ломоты в теле, мужчина положил ладонь на белую резную дверь. Майф не хотел потревожить спящего внутри человека, намереваясь только слегка ее подтолкнуть. Однако, вместо того, чтобы войти, Дин-Сой на мгновение замер. Петляя между длинными щетинами ковра, из щели между полом и дверью лился яркий, практически дневной свет. Это показалось странным. Еще с улицы окна сохраняли темноту, намекая, что Лиллаф уже лег спать. Шоумен решил, что за это время он успел проснуться. Преодолев внезапную внутреннюю тревогу, мужчина навалился всем своим телом на массивную дверь. Та поддалась с легкостью самого невесомого перышка и практически бесшумно отворилась. В глаза, привыкшие к темноте коридора, ударил ослепительный свет. Дин-Сой зажмурился. За спиной тут же захлопнулась дверь, издав слабый, почти неслышный шлепок.

— Доброй ночи, — послышался спокойный мужской голос откуда-то из глубины спальни.

Тембр его был глубок, щетинист и груб. Осознание, что это не голос Лиллафа, пришло практически сразу. Резко развернувшись, Дин-Сой хотел было выскочить обратно за дверь, но дорогу преградил высокий, крепкий и не в меру мрачный темнокожий парень. Ужасная догадка прошлась мурашками по спине, словно ледяной дождь в самый разгар митхуанской жары. Шоумен стал лихорадочно шастать глазами по комнате.

— Не беспокойтесь, — сказал крупный мужчина, сидящий аккурат в любимом кресле хозяина около огромной мягкой кровати. — С ним все в порядке. Проспит до утра.

Движением головы он указал на небольшой резной диванчик около дальней стены. Дин-Сой в одно мгновение подскочил к длинному свертку из шелкового одеяла. Облегченно вздохнул. Мерное дыхание спящего поднимало пышную грудь. Его длинные ресницы ниспадали так низко, что переплетались с густой серебряной бородкой. Рядом, на стене, прямо под одной из наград за вклад в шоу-бизнес в гладкой серебряной оправе был прикреплен подавитель шумов. Заданные параметры оберегали покой отдыхающего в радиусе полутора метров.

Бегло оглядевшись, Дин-Сой, наконец, все понял. Почему не увидел света в окнах и почему не сработала сигнализация. Невесомая маскировочная заслонка у окон обманывала зрителя снаружи. К нему пробрались не воры. В эту холодную, сырую и зябкую ночь его посетили храмовники. Рожденные по государственной квоте ДИМ, трое здоровенных клона сейчас отягощали поэзию окружающей обстановки. Будто золото шелковых простыней, ласковость бежевого цвета высоких потолков и изящная лаконичность прямых линий камина осквернялись одним простым присутствием ненужных, неуместных и излишне грубых деталей. Жесткая, местами шершавая, словно наждачная бумага, армейская одежда незваных гостей иной полярностью контрастировала со пестрым сценическим костюмом пришедшего домой хозяина. Множество колец и витиеватых петлиц на блестящей поверхности темно-синего жакета Дин-Соя встало в неловкое противостояние с убогой казенной униформой. Серые футболки без крестов, но с миниатюрной эмблемой Ордена Святой Елены в верхней левой части груди, черные штаны, тяжеловесные берцы и оружие на поясах — вот и все обмундирование непрошенных, нежеланных и совершенно не вовремя пришлых гостей. Столкнулись два мира, настолько разных и далеких друг от друга, что в воздухе сразу повисло предчувствие, что ничего хорошо из этого не выйдет.

— Не хотите присесть? — вежливо спросил мужчина в кресле, будто является хозяином окружающей роскоши. — Позвольте представиться. Константин Ивлев.

— Очень неприятно, — почему-то слишком дерзко ответил для себя Дин-Сой, учитывая, что здорово напугался, — Нет, я не хочу садиться. Это мой дом. Сейчас же уходите.

— Наши просьбы о встрече неоднократно получали отказ, — сказал Константин и кивком головы отдал приказ второму, такому же темнокожему парню, что и первый. — Мы вынуждены за вас преодолевать досадное недопонимание. Разговор состоится.

Тут же отделившись от своего командира, словно магазин с запасными патронами, стоявший за его спиной боец как-то уж совсем быстро оказался рядом с Дин-Соем и положил массивную, тяжелую руку ему на плечо.

— Уберите от меня свои лапы! — взвизгнул мужчина, но его возглас тут же перешел в глухой писк и, в конце концов, совсем захлебнулся.

Подошедший храмовник не сделал ничего лишнего. Одним движением, состоявшем разве что в небольшом напряжении мышц, усадил шоумена на предложенное место.