Краткая история этики - Иррлитц Герд - Страница 42

и т. п., все это мало поможет делу до тех пор, пока в самих общественных нравах долг противостоит склонностям.

Сведение эпикуреизма к гедонизму было и является, конечно, вульгаризацией и в историко-философском и в нормативном плане; оно не подтверждается ни текстами, ни образом жизни самого Эпикура. Но за этим фактическим искажением скрыто зерно той истины, что этика Эпикура ратовала за благо живого человека, стояла на точке зрения реальных индивидов, а не моральных абстракций. Ни в коей мере не соглашаясь с искажениями эпикуровского морального учения, в то же время следует признать, что, по нашему мнению, только в такой искаженной форме, только с неизбежными при этом издержками оно могло внедриться в широкое общественное сознание и сыграть важную прогрессивную роль не только в истории этики, но и в истории нравственной культуры. Что же делать, если удовольствия людей, занятых тяжелым повседневным трудом, часто лишенных самого необходимого, и в самом деле грубы, вещественны, очень сильно отличаются от удовольствий философов, обладающих всей полнотой досуга? Что же делать, если представители господствующих классов, которые имели огромные возможности для свободного развития, часто не могли постичь тяжесть и ответственность духовного труда и проводили досуг в рафинированных чувственных удовольствиях ?!

Внутренний стержень и основной пафос этики Эпикура - обоснование свободы индивида как независимости от всего внешнего. Ключ к пониманию этического мировоззрения Эпикура дает К. Маркс, который пишет: "...Эпикур не интересуется ни "наслаждением", ни чувственной достоверностью, ни чем бы то ни было, кроме свободы духа и его независимости" (1, 40, 67). "С точки зрения Эпикура, не существует никакого блага, которое находилось бы для человека вне его; единственное благо, которым он обладает по отношению к миру, есть отрицательное движение, заключающееся в том, чтобы быть свободным от мира" (1, 40, 65 - 66). Обоснование самоцельности человеческого индивида, того, что, во-первых, он независим от чего бы то ни было внешнего и, во-вторых, в этой тождественной внутреннему покою независимости, безмятежности, атараксии (греч. ataraxia - невозмутимость) заключено его подлинное счастье, высший и конечный смысл его бытия, центральная идея, основа всей философско-этической концепции Эпикура.

Этика Эпикура сходна с этикой киреналков. Общее между ними состоит в том, что они удовольствие, чувство приятного считают критерием добродетельной жизни. Именно свойственное всему живому, непосредственно, на уровне ощущений фиксируемое различие между удовольствием и страданием указывает индивиду, к чему он должен стремиться, а чего избегать. "...Мы, - пишет Эпикур, - и называем удовольствие началом и концом, [альфой и омегой] счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем мы всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе" (44, 2, 595).

Это прославление удовольствий как исходного пункта и конечной цели человеческой жизни как раз дало повод для многочисленных истолкований Эпикура в духе вульгарного гедонизма. Разумеется, если удовольствие считать единственным этическим принципом и понимать его абстрактно, то гедонистические и даже аморалистические выводы из учения Эпикура будут не только вероятными, но и неизбежными. Однако удовольствие не является пустым тождеством, элементарной, далее неразложимой единицей; есть много удовольствий и они разнокачественны, в особенности если брать не психологическую форму, а социальное содержание. Весь вопрос поэтому в том, какое содержание вкладывается в принцип удовольствия и, самое главное, в какой более общий идейный контекст он вписан.

Уже киренаики, как мы видели, дополняли принцип удовольствия принципом благоразумия и пришли к весьма противоречивому требованию разумного наслаждения. Эпикур же идет в этом вопросе намного дальше. Он, так же как киренаики, связывает стремление к удовольствиям с сознательным размышлением, позволяющим правильно оценить удовольствия, а именно определить, не связаны ли они со значительно большими страданиями. "...Всякое удовольствие, по естественному родству с нами, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать. Но должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрении полезного и неполезного" (51, 211). Благоразумие, однако, у Эпикура перестает быть простым средством, позволяющим обозначить границу между удовольствием и страданием. Оно само, с его точки зрения, является величайшим благом. "От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо..." (51, 212). Поэтому мудрый человек предпочтет быть с разумом несчастным, чем без разума счастливым. Эти высказывания означают, что сами удовольствия необходимо подвергнуть ценностному анализу с точки зрения разума, потребностей человеческого общежития. Эпикур дает совершенно иное по сравнению с киренаиками истолкование принципа удовольствий, наполняет его по сути дела духовным, нравственным содержанием.

Прежде всего он разделяет удовольствия на три класса, а) естественные и необходимые (элементарные телесные потребности - не голодать, не жаждать, не зябнуть); б) естественные, но не необходимые (например, изысканные яства); в) неестественные и не необходимые (честолюбивые замыслы, стремление к тому, чтобы награждали венками или ставили статуи). Первая группа удовольствий является, по мнению Эпикура, вполне достаточным условием добродетельной жизни. Почему? Характер аргументации здесь имеет в высшей степени важное значение для понимания специфики этической теории Эпикура. Он говорит: "Богатство, требуемое природой, ограничено и легко добывается; а богатство, требуемое пустыми [вздорными] мыслями [мечтами], простирается до бесконечности" (44, 2, 603). Желания, если брать их в полном объеме, в принципе нельзя насытить, ибо "ничего не достаточно тому, кому достаточное мало..." (44, 2, 623); стремясь к их удовлетворению, человек попадает под власть обстоятельств, оказывается зависим от многих неподконтрольных ему вещей. В этом случае он не может стать хозяином своей судьбы, подчинить жизнь достижимой цели.

Индивид, ставший на этот путь, обречен на конфликты, раздоры с другими людьми, в его душе просыпаются зависть, честолюбие и другие морально-деструктивные мотивы. Естественные и необходимые желания легко удовлетворяются, "все естественное легко добывается"; человек, ограничивающий себя ими, получает независимость от обстоятельств, он застрахован от столкновений с другими людьми. Если киренаики понимали удовольствие как плавное движение, воспринимаемое ощущением (35, 119), то Эпикур добавляет сюда удовольствия покоя - безмятежность, безболезненность, ставя их к тому же намного выше. С его точки зрения, необходимы лишь те желания, неудовлетворение которых ведет к страданию.

Само удовольствие Эпикур определяет негативно, а именно как отсутствие страданий. "Предел величины удовольствий есть устранение всякого страдания" (44, 2, 601). Возражая вульгаризировавшим его взгляды противникам, Эпикур говорит, что под удовольствиями, составляющими конечную цель, он имеет в виду "свободу от телесных страданий и от душевных тревог" (44, 2, 597). Позитивное понимание удовольствий означало бы признание того, что живое существо в чем-то ощущает недостаток, ищет "чего-то другого, от чего благо души и тела достигнет полноты" (44, 2,

595).

Определяя же удовольствие негативно, Эпикур подчеркивает, что человеческий индивид может и должен находить удовлетворение в самом себе.

Итак, удовольствие ценно не само по себе, а постольку и в той мере, в какой оно ведет к счастью, т. е. к безмятежной, лишенной телесных страданий и свободной от душевного беспокойства жизни. Нужно "направлять всякий выбор и избегание к здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни: ведь ради этого мы все делаем - именно чтобы не иметь ни страданий, ни тревог" (там же). Для Эпикура удовольствия - это прежде всего непосредственное свидетельство человеческой индивидуальности; они суть исходный и безусловный признак единичности индивида, направленности его целей на самого себя. И только в таком качестве они являются мерилом всякого блага. Однако удовольствия, противоречивые и многообразные, в такой же мере свидетельствуют о единичности индивида, в какой и о его всесторонней зависимости от окружающего мира.