Рубеж веков (СИ) - "Ludvig Normaien" - Страница 26

Когда Теодор со своими стрелками зашли в очередное село и им начали готовить обед, что для них было очень экономно, так как практически ни за что не платили, принимая всё как угощение, он разговорился с местным чорбаджи. Так, на сарацинский манер тут называли старост деревень. Старик, наполовину согнувшись в поклоне, семенил рядом, заискивающе заглядывал в глаза и ожидал от нас какой-то неприятности.

— Присаживайся с нами, староста. Принимай и наше угощение. — из мешков доставался хлеб, ещё не успевший ссохнуться, вяленое мясо, доставшееся от юрюков. Селяне зарезали козла, приносили в корзинах сушёные фрукты, кувшины с молоком, сыры.

После представления, традиционных бесед о погоде, о болезнях скота и как обстоят дела в семье, вопросы перешли и на другие темы.

— Сгуриц, — обратился Теодор к чорбаджи, — а вот у вас вокруг так хорошо! Полей много, скот в теле и не болеет, рыбы в озёрах немало… Так отчего же вы такие, как бы сказать, не очень упитанные? Посмотреть на детей — так они и вовсе кажутся, что не едет досыта.

— Так это всё, что нас окружает — и не наше.

— Как это так? Вы ведь это обрабатываете?

— Мы, конечно мы.

— Тогда объясни мне, старик, отчего это так.

— Видишь ли, молодой воин, всё что ты видишь вокруг — и поля, и скот, и сады — всё находится в личном хассе султана, да хранится… эээ, чтобы он проиграл эту войну и имя его и его народа стёрлось в веках! Вот, всё это принадлежало ему до последнего времени, в его личных владениях. И часть со своего урожая мы отдавали ему.

— Прости меня, чорбаджи, что перебиваю, а сколько вы ему отдавали?

— Что ж… Это харадж, подушная подать. Так как мы иноверцы, и не разделяем их веру, то платим и джизью. Если бы наши мужчины воевали в войске султана, то нас бы от неё освободили, а так… Далее, мы платим испенче, налог за пользование землёй. Ещё есть такой налог, как авариз — чрезвычайный, то есть. Но так как уже лет десять идёт война, то этот чрезвычайный налог собирается каждый год. Есть ещё девширме, который собирается не каждый год… Тут детей наших берут. Когда приходят, то можно и откупиться от этого, если есть чем. Но многие и рады отдать детей, не у нас, а вот в других землях султана — ведь это шанс на то, что он станет сам господином и о родичах позаботится. Да… Так вот, а ещё есть и трудовые повинности — извоз, строительство и ремонт стен в ближайшей крепости, ремонт дорог. Ну, это основное. Так и выходит, что остаётся из урожая только то, чтобы ноги не протянуть и останется семян до следующей пахоты.

— Несладко вам приходилось.

— Да это ещё ничего, жить можно. Как я уже сказал, султан уже десятый год воюет. И денег ему нужно много. Поэтому он стал создавать ильтизамы. То есть брать свои земли и на некоторое время их отдавать откупщикам — мюльтезимам. Они ему сразу выдают всю сумму, на какую можно собрать налогов в этой области, а потом сами собирают столько же и ещё сверху, чтобы, значит у них не было убытка. И собирают столько, сколько могу и так, как могут, нанимая отряды ат-кулу или каких-нибудь азапов. И что им сделать? Ничего. Жаловаться бесполезно. Да и случиться чудо, кади захочет рассмотреть твой вопрос, так твой голос иноверца не равен голосу исмаилита.

Все сидели тихо, слушая речь этого пожилого человека, который сейчас макал хлеб в масло, и откусывал по чуть-чуть, смотря чтобы ни крошки, ни капельки не уронить.

— Так что всё вокруг, что вы видите — должны были забрать мюльтезимы. Но не успели. Заберут ли? Это уже не т нас зависит, а от вас. Да и что нас ждёт — непонятно.

Последние слова были сказаны тихо-тихо.

— Не унывай, всё будет отлично! Мы восстановим Империю и старые законы, все будем жить лучше!

— Да может быть мы этого и боимся? — поднял голову старик. — Когда была прежняя Империя, то мы пять дней в неделю работали на хозяина, отдавая ему всё. Да и налогов было столько, говорили старики, что как коровы, солому жевали, лишь бы ноги не протянуть. Плюс воевали со всеми, отчего каждый год приходили либо чужие войска и грабили, либо свои войска и так же грабили. Может поэтому мы особенно и не бунтовали против сарацин, когда они пришли. Им что — плати денег и живи спокойно… Это потом всё началось…

— Смелый ты, старик, такие речи вести… — протянул Михаил, внимательно смотря на Сгурица.

— А мне уже ничего не страшно, своё я отжил. Жена померла, двое детей померли, а один, выживший сын, сбежал куда-то уже давно. Так что и терять-то нечего, могу высказать свои мысли.

И не нашлось, что ему возразить. Солдаты молча ели поданную им еду, смотря на держащихся в стороне селян, а потом молча собрались и ушли из этого, раньше казавшегося таким сытым и уютным места.

Конь — это конечно хорошо, но как с непривычки всё болит. Хоть обратно переходи в контарионы, да таскай на себе, а не в обозе, панцирь да топай пешком, глотая пыль за всем войском. Что примеряет, так это то, что на коня можно нагрузить фунтов не менее двухсот сорока фунтов поклажи, а это всё-таки немало!

Но сейчас Лемк трясся на спине своего Гемона с двумя десятками солдат-скопефтов по просторам Фракии, держа справа от себя Эврос и «патрулировали» окрестности. Необходимость в этом возникла после того, как герцог Карл Эммануил увёл большую часть кавалерии, и держать под контролем довольно большую область впереди и по сторонам войска стало проблематично. Поэтому было найдено простое решение. Все ещё помнили, как банда солдат напала на юрюков, отбив у них в качестве добычи немало коней, которых они оставили себе. Коней у них не стали забирать, нет. И выкупать не стали. А отобрав среди них стрелков, сформировали из них несколько групп, которые совместно с кавалерией теперь шли впереди войска, искали засады, останавливали беглецов и дезертиров, если такие будут, поворачивать торговые караваны навстречу войску, не допуская их до городов, к которым они шли. Могли ли они сами считаться кавалерией? Нет, ни в коем случае, это бы подтвердил каждый из них. Они пробовали стрелять и заряжать аркебузы с мушкетами на коне, и это было невыполнимо для них. Надо сказать, что лошади, доставшиеся им от юрюков, спокойно относились к запаху и виду крови, но вот порох и выстрелы… Они взвивались, шарахались от выстрелов, выкидывая из седла всадников, то есть пугались неимоверно. Ни о каком бое из седла, даже если можно было заряжать верхом, не могло быть и речи. К тому же мушкеты были для этого чересчур тяжелы и длинны. Их тактикой должны были стать высматривание противника и быстрое отступление к основным силам. А если этого невозможно было сделать, то спешиться и занять укрытие, огнём отогнав преследователей, либо перебить их. Поэтому Лемк трясся сейчас с аркебузой, лежащей на луке седла, и, расстегнув капанич и ворот рубахи, подставил грудь под освежающий ветерок.

Вокруг была такая красота, что хотелось петь. Песен Теодор знал не слишком много, в основном поэмы и стихи старых веков, а потому начал напевать ту, которой их учил Глёкнер:

Наша любимая госпожа,

Пошли ландскнехтам солнца,

Мы все продрогли…

Чтоб хоть чуть согреться

в кабак лежит путь мой

Туда с мошною полной,

обратно же с пустой…

Барабан, барабан

Тревога, тревога, тревога

Ха-ли-ли-ли-ла, ли-ли-ла, двинемся вперед!

Ландскнехты вперед!

На него стали оглядываться его товарищи.

Барабанщик бьёт построение,

Шёлковые знамёна развеваются,

Пора отправляться в поле

За удачей или бедой.

Хлеб зреет на полях…

Кто-то, кто знал эту песню, тоже негромко подхватил:

Мы жрём пыль дорог,

Наши кошельки пусты,

А император ест новые земли,

Чтоб ему было хорошо!

Это сделает его великим