Горький вкус любви - Аддония Сулейман - Страница 28

Я посмотрел на Басиля и сказал:

— Вы будете за это вознаграждены, иншааллах. Я слышал, что вы послали в Афганистан уже десять юношей.

— Иншааллах, — поспешно сказал он, не посмотрев в небо и не склонив голову, как полагается делать, когда произносишь это слово.

Вдруг его руки оказались у меня под тобом. И когда фонарь загорелся снова, я увидел, что лицо Басиля чуть не касается моего. Он слегка склонил голову, и его взгляд застыл на моих губах. И вот он стал придвигаться ко мне.

Двумя руками я схватил его за шею и прошипел:

— Только сделай то, что собираешься сделать, и поверь, во имя всемилостивого Аллаха, я выбью твои прекрасные белые зубы.

Угрозы, вылетавшие из моего рта помимо воли, удивили меня самого, но сдерживать себя я не стал. Ведь именно на этом и был построен мой расчет.

— И я хочу, чтобы завтра перед всей группой ты назначил меня проводником имама. Я тоже хочу зарабатывать награды. А если ты этого не сделаешь, то я пожалуюсь благословенному имаму и расскажу ему про то, что ты пытался сейчас совершить.

Я оттолкнул его. Фонарь погас, на этот раз окончательно. Из парка я ушел не оглядываясь.

Дома я проиграл в памяти всё, что произошло между мной и Басилем. У меня не укладывалось в голове, что я смог всё это проделать. Должно быть, стремление к любви открыло во мне какие-то новые черты, о которых я и не догадывался. Но за любовь надо бороться, а в борьбе неизменно проливается кровь.

С тяжелым сердцем я сказал себе, что худшее еще впереди. Басиль обязательно будет искать возможность отомстить мне. Он же бывший хулиган, а хулиганы в Джидде никогда не жаловались на плохую память.

На следующий день, сразу после воскресной утренней молитвы, пока мы все сидели в кругу, Басиль встал позади меня и положил руку мне на плечо.

— Насер, — объявил он громко, — отныне ты будешь поводырем имама.

Я не мог поднять глаз. У меня кружилась голова от обуревавших меня чувств. «Наконец-то, моя Фьора, мы сможем писать друг другу».

Оторвав глаза от пола, я стал благодарить Басиля. Вопреки обыкновению, он не улыбался.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

КУРЬЕР ДЛЯ ЛЮБОВНЫХ ПОСЛАНИЙ

1

Ровно в половине седьмого утра в субботу второго сентября я вышел из дома, чтобы отвести имама в женский колледж. Духота, от которой всё лето изнемогала Джидда, наконец-то покинула город. Это была первая примета наступающей осени, моего любимого времени года в Саудовской Аравии, — прохладный воздух всегда придавал мне бодрости.

На улице было полно студентов в новенькой форме, возвращавшихся после каникул на занятия. Не успел я выйти из дома, как лицом к лицу столкнулся с придурковатым соседом. Он остановился посреди улицы и стал разглядывать меня с головы до ног. Я в ответ тоже уставился на него и даже раздвинул веки пальцами, передразнивая его удивленный взгляд.

— Так ты теперь в мутавве, — сказал он противным высоким голосом.

— Да, — ответил я, — Алхамдулилла.

— С каких это пор?

— Слушай, ты, болван…

И только я это произнес, как он закричал:

— Ага, ты не подходишь для мутаввы! Они никогда не обзываются.

— Это случайно вырвалось, да простит меня Аллах.

— Нет, ты не мутавва, — настаивал он.

— С чего ты взял?

И вдруг в отдалении вспыхнули розовым сиянием знакомые туфельки. Я тут же забыл о дурачке и повернулся к нему спиной. Фьора шла в нескольких шагах за мужчиной, который, должно быть, приходился ей отцом. Она упоминала его в нескольких своих записках. Глядя на него, я сообразил, что смогу хотя бы приблизительно составить представление о том, как выглядит моя возлюбленная, по внешности ее отца. Он казался привлекательным человеком. Среднего роста, темнокожий, на круглом лице глубоко посаженные карие глаза, полные губы и аккуратная бородка. Это элегантное лицо заставило меня вспомнить известного египетского актера Ахмеда Заки. Вообще же саудовцы очень различаются по цвету кожи. Среди них есть люди и со светлой кожей, и с коричневатой, и с почти черной. Так что мужчина, идущий перед моей Фьорой, вполне мог оказаться местным жителем, думал я. Но он мог быть и родом из любой страны в Персидском заливе и даже из Африки.

Я гадал, какие из его черт могла унаследовать дочь, пока он вышагивал, положив левую руку на округлый живот и придерживая пальцами концы головного платка. Горделиво подняв голову, он ни с кем не встречался глазами. Вероятно, он вел дочь в колледж.

Я поспешил вслед за ними. Улучив момент, я обогнал и ее, и ее отца, чтобы развернуться и пойти ей навстречу. Я смотрел на нее и думал о том, что вскоре смогу послать ей настоящее письмо.

В четверть восьмого я стоял перед домом имама. Прежде чем войти, я прочитал молитву: «Прошу тебя, Аллах, прости меня за то, что я собираюсь воспользоваться слепотой Шейха, но я надеюсь, что моя любовная страсть будет противовесом его злобным проповедям».

Дверь была открыта, но я три раза постучал, как велел мне Басиль.

— Я уже иду, Насер, — крикнул мне имам с женской половины дома.

— Хорошо, да продлит Аллах ваши годы, — отозвался я.

Скинув на пороге обувь, я прошел в гостиную. Это была небольшая комната, скромно обставленная в традиционном арабском стиле: синий ковер с подушками и циновками, слева полка с исламскими книгами. Рядом с полкой я увидел дверь, ведущую в остальные помещения дома — рабочий кабинет имама, его спальню и женскую половину. На одной из циновок я заметил старый черный портфель. Убедившись, что дверь закрыта, я поднял портфель и заглянул внутрь. Да, места внутри было достаточно для моих будущих посланий Фьоре. Правда, этим утром с собой у меня была лишь короткая записка. На самом деле это была не записка, а проверка нашего плана — сработает ли он. Ну, и конечно, сначала я должен был сообщить ей, что мне удалось устроиться поводырем имама и что теперь можно посылать мне многостраничные письма. В портфеле я нашел четыре исламских буклета, бутылочку с мускусом, ручку и небольшую записную книжку.

Свою записку я засунул между буклетами, чтобы она не бросалась в глаза, как только портфель откроют. Затем я положил портфель на место и уселся на подушку со скрещенными ногами. Поглядывая на портфель, я горячо надеялся, что у нас с Фьорой всё получится.

Появился имам. Он двигался медленно, но уверенно, словно зрячий. Я заметил, что на ногах у него открытые коричневые сандалии. Ногти его были аккуратно подстрижены, хотя кожа казалась суховатой. Я поднялся и поцеловал его в лоб, после чего подхватил портфель, взял имама под руку и повел к двери.

Мы вышли из дома на улице Аль-Нузла и сразу же свернули на Рыночную улицу, состоявшую почти сплошь из магазинов и лавок. Примерно через десять минут показался женский колледж — большое белое здание, огороженное высоким забором. Я повернулся к имаму и сказал:

— Мы почти пришли.

Помогая имаму пройти через ворота, я громко произнес:

— Дорогой имам, ваш слуга Насер встретит вас в конце дня, за десять минут до окончания занятий, чтобы не видеть девушек, идущих домой.

Я кричал изо всех сил, чтобы Фьора, стоящая за стеной, услышала и поняла, что мне удалось наладить связь между нами.

— Зачем так орать, да проклянет Аллах дьявола, — зашипел имам. — Я слепой, а не глухой.

2

Во второй половине дня я вернулся к колледжу, чтобы забрать имама и проводить его домой. Я прибыл к зданию, как и было велено, за десять минут до окончания занятий.

Я позвонил в переговорное устройство возле тяжелых железных ворот и произнес в микрофон:

— Меня зовут Насер, я пришел, чтобы отвести имама домой.

Через несколько минут ворота открылись. Фьора. Я не видел ее, но знал, что обязанность провожать имама к воротам была возложена именно на нее. Я тихо стоял в надежде услышать из-за стены ее голос. Она могла бы пожелать имаму доброго пути, попрощаться с ним или прочитать краткую молитву. Но единственный звук, который донесся до меня из-за двери, было кряхтение имама, протискивающегося через узкую дверь. Сначала он вручил мне свою трость, а затем и черный портфель. Взяв имама под локоть, я другой рукой прижал портфель к груди, поближе к сердцу.