Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович - Страница 66

Недостатки величайших умов проистекают прямо из их любочестия, когда сие любочестие вырождается в суетность. Надмясь ласкательством своих обожателей, сии полубоги, как слабоумнейшие государи, заградили глух свой от истины. Упоясь чувством истинного своего достоинства, не понимают, что сие достоинство не везде годится. Кто повсюду похвалы добивается, тот везде чувствителен бывает, почти везде огорчение ощущает, напоследок же в целом свете почти одного себя видеть будет и всех людей станет считать своими обожателями или своими завистниками. Но древний писатель сказал изрядно: «Не хочет справедлив быть без хвалы, часто будет справедлив со стыдом и унижением». Напротив того, таинство ухищреннейшей суетности состоит не в чем ином, как в искусстве ставить себя в цену, не казавшись ни тщеславным, ни самим собой плененным. Сего искусства Цицерон не разумел; он навлек на себя ненависть римлян чрез непрестанные похвалы о самом себе и о своих деяниях. Он заставлял всех говорить о себе и огорчал своих слушателей, ибо казалось из слов его, что он один всё, а все другие ничто.

Любочестие всегда бывает не у места, если не приобретает оно почтения. Всеминутно видим, что человек повсеместно гордый не может никогда истинным гордиться превосходством; ибо гордостию своею всех оскорбляет, повсюду делается смешным и презрительным и по тех пор самохвальствует, пока не поднимет всех к ненависти и к язвительным насмешкам; ибо презрение, коим отмщают, гораздо сильнее того, за которое отмщают. Удивленный своим возвышением, такой человек хочет погнать в других к себе то почтение, которым сам наполнен. Привыкает унижать вольных людей ниже конюхов своих, думает, что под ним, над ним и около его одна чернь. Но человековедец первыя степени, писатель комических романов Стерн, в одном из поучительнейших своих сочинений сказал, что одною язвительною насмешкою фортуны считать надобно, когда она в веселом своем духе надувает бедняка и вдруг сколь можно высоко его поднимает, ибо фортуна наперед уже знает, что он до тех пор проказить и умничать будет, пока всякий удостоверится, что он один дурак во всей комедии.

Нет в свете ничего совершенного: добродетель имеет свои уязвимые места, солнце свои пятны, и самая на единую благодать уповающая постница ощущает иногда соблазны сладострастия. Не должно судить так называемых великих людей по их писаниям или беседам, но должно смотреть их деяния. Кто узнать их хощет, тому надобно рассматривать их жизнь, обхождение с роднею и с домашними. Престарелый и нахмурившийся Катон имел девку, как потом Марк Антонин и некоторые из нынешних философов, мне знакомых. Величайшие мужи соединены всегда своими слабостьми с прочими людьми. Мало из них столь честных, как Антигон, который льстецам своим, нарекшим его божеством и сыном солнцевым, сказал: «Спросите о том того, кто выносят мое судно».

Величайшие свойства становятся ненавистны, когда сопровождаются высокомерием и с презрением к другим являются. Презрением в горделивом бывает тот поступок, с которым он без всякой пощады изъявляет чувство свое к истинной или к воображаемой низкости другого. Презрением в любочестивом бывает чувство к истинной низкости другого, которое изъявляет он тамо, где изъявить должно, и сокрывает там, где скрыть надобно. Сие чувство для души благороднейшей непреоборимо, во существе же своем и всегда справедливо, ибо никто кошку слоном, ни муху горою почитать не может, но было бы оскорбительно оно в своих оказательствах, если б изъявлялось тамо, где не должно.

Благородное почитание самого себя вырождается иногда в высокомерие. Суеверным безумством называется то, которое безмерною надменностию и упованием на самого себя попускает приближаться к естеству небесному и чудным полетом возвышаться над обыкновенным и предписанным порядком. Весьма сожалеть должно, что иногда так называемые великие моралисты воспаряют к сей безумной надменности, должности не развешивают с способами, когда в восторге своем не понимают, что требуют невозможного и что к добродетели уменьшают доверенность, выдавая сумасбродства свои за добродетель и уча людей развращенно.

В целых нациях истинное любочестие имеет также свою погрешающую сторону. Ни одна не может быть беспредельно любочестива; великие добродетели идут рядом с великими погрешностями, каждое благо с своим злом, каждое преимущество с своими неудобствами. Показать сие нации с истинным чистосердечием не есть преступление. Мой истинный друг Изелин, философ, внимания достойный, в предисловии своем к прекрасной, но весьма краткой истории гельветических добродетелей сказал, что каждая нация должна обещать награждение тому, кто ясневшим образом представит ей пороки в ее установлениях и нравах и заблуждения предков ее.

Часто гордятся истинными преимуществами, за которые не самим себе обязаны. Холодный и теплый климат, тяжелый и легкий воздух, свойство земли, воды и ветра, образ жизни и обычаи толь очевидно действуют над способностями целых наций, что они весьма малое что в оном самим себе приписывать могут. Честный человек может гордиться своею добродетелию, ибо она ему принадлежит, но почто ж гордиться разумом, когда у премудрейшего человека испорченный желудок или от ветров раздутая кишка погашает душу божественного света.

Редко рассматриваем мы, сколь мало честь наша нам принадлежит. Мало людей столь честных, как Антиох Сотер, который под знамениями побед своих плакал, понимая, что за победу над галатами обязан он ужасу, от слонов наведенному, и для того на поле сражения не себе, но слонам велел воздвигнуть монументы.

Из национального любочестия, также благородного, проистекают и ужасные пороки. Дикий канадец крайне горд, чувствует всю цену вольности и в самом воспитании своем не терпит ничего такого, что б низкую подчиненность ощутить его заставляло; но великодушное прощение обиды, яко добродетель, совсем ему неизвестна и презирается от него как подлейшая трусость. Храбрость есть величайшее его достоинство, а мщение сладчайшее чувство.

Самая любовь к отечеству требует иногда обуздания, так же как иногда побуждения, а посему некто весьма изрядно сказал, что законодатели древних республик пеклися больше любовь к отечеству в народ вселять, оную распространять и укреплять, нежели найти пределы, поставляемые ей рассудком, или, паче сказать, образ, коим рассудок любовь к отечеству смягчать и ею управлять долженствует.

Греки в наилучшие времена свои почитали любовь к отечеству знаменитейшею гражданскою добродетелию. Без сумнения, тем всеобщим благожеланием, которое все люди от нас требуют, обязаны мы в вышнем степени отцу, жене и детям. Тою же любовию, которая на всех людей распространиться долженствует, должны мы в большей мере отечеству; вот истинный театр нашей деятельности, вот место, назначенное нам провидением к исполнению каждого гражданского обязательства. Но сие ограничение, сия стесненность любви нашей нередко делает нас нежалостными, неправосудными, а часто и лютыми к людям, подвластным одному с нами государю. Несмотря на долг любить всех людей, любим мы европейцев больше африканцев, одноземцев больше чужестранных и самых сограждан наших больше, нежели живущих с нами под единым правлением. При сей постепенной убавке всеобщего человеколюбия обыкаем мало-помалу ненавидеть все то, что с нами собственною нашею пользою особливо не связано, а наконец и теснейшие обязательства совершенно разрушаем: ясное доказательство человеконенавистного в груди людской яда. Я знаю европейский город, управляющий большою и прекрасною землею и делающий ее благополучие, но в котором исключительная любовь к мещанам сего города в слабых головах такою бешеною страстию сделалась, что отъемлют они всякое ободрение от граждан всех своих прочих городов, исключают их от всякого награждения и почести и в часы безумия своего сердечно б рады были всех их потопить, если бы то от них зависело.

Чем больше человек привязан к особенным выгодам своего отечества, тем меньше становится он гражданином света, тем меньше другом человеческого рода. Таковые патриоты поступают вообще с чужестранными весьма грубо, ибо они в глазах их чужестранцы, следственно ничто. Иудеи Ветхого завета столь привязаны были к своему отечеству, что должностей человека к чужестранным совсем не исполняли. Греки презирали всех чужестранных, как варваров, и почитали их определенными себе рабами, потому что натура дала им меньше храбрости и разума; добродетельные спартане были в рассуждении чужестранных корыстолюбивы и неправосудны. Японец, оказавший малейшее уважение или дружбу к голландцам, почитается от всех японцев бесчестным человеком, врагом отечества за то, что любит оное не с исключением всех других людей; они малейшую ласку к чужестранным ставят за дело, противное выгодам Японии, благоизволению императора, всех богов и гласу своей совести. Такова по большей части политика торгующих народов, кои с сей стороны, кажется, никого, кроме себя, не любят, вступают в союзы с варварами Средиземнего моря, дабы сии слабейших их соседов разоряли, сами же для малого в торговле прибытка сносят терпеливо величайшие от варваров обиды, приводящие в трепет человечество.