Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович - Страница 64

Чрез горделивость, заслугами таковых мужей произведенную в народе, приобретает он право на бессмертие, когда великие примеры чрез предание не повреждении к потомству преносятся, с благоговением почитаются и подражаются. От сего у греков и римлян имели целые нации толь великий образ мыслей. Любовь к отечеству вплетена была в их религию, узаконение и нравы, слово отечество стало душою общества, воскликновением кровожаждущия войны их, музыкою их приватной жизни, подвигом всех деяний; оно воспламеняло стихотворцев, риторов и судей; оно раздавалось на театре и в собраниях народных; оно публичными монументами проницало в души потомства. В новейшие времена целые нации почти никакого образа мыслей не имеют. Любовь к отечеству перешла не в одну уже монархию, и не в одной уже республике кажется она предрассудками попранна.

Когда целые народы поставляли еще честь свою в свободе, а свободу в едином благородном образе мыслей, любовь к отечеству была тогда сладчайшее тех народов чувствие. Сильнейшее самолюбия, исполненное нежности, прелести и приятности, слово отечество заключало все то, что души возбудить и возвысить может. Оно отнимало от смерти жало и от сладострастия победу. Сей прекрасный огнь горел во всех сердцах; все сердца пылали ко своему отечеству. Крепкие в страданиях, бесчувственные к собственным своим бедствиям, и тем усерднейшие ко всеобщему блаженству, ничего другого они не желали, кроме пользы отечества, честь его предпочитали чести своих предков, всеобщее же благо частному; они считали себя довольно благополучными и почтенными, когда республика была почтенна и благополучна. Всякие свои соперничества и вражды отставляли они к стороне, и, буде выгоды отечества того требовали, способствовали они к славе величайших своих сопротивников. Оскорбленные отечеством, завышали они огорчающее неправосудие и пеклись о нем в страданиях, от него претерпеваемых. Они повиновались его странностям, как добросердечный младенец повинуется самонравию прихотливого родителя. Во всех родах немощей бодрствовали они за отечество и собственные свои злоключения от самих себя скрывали. Когда дело шло о всеобщем благе, пред алтарем отечества разрывали они узы доброжелательства, любви и нежности к отцу, к матери, к детям и сродникам. Исторгали они себя от всего того, что могло их удерживать в роскошной праздности, внимали гласу не сродников, но отечества; не звуку страшного оружия, но того благодарности, и всегда не о множестве неприятеля осведомлялись, но о месте, где его найти. Каждый без страха шел туда, где достойные предки его славу и смерть вкусили; каждый соединялся с прочими, составляющими стену окрест безоружных, доволен будучи, если падением своим даст другому случай заступить свое место. Не о мертвых, но о живых слезы были литы.

Ритор Гипперид в пытке откусил себе язык, дабы в лютости страдания, от коего и умер, не сказать Антипатору тайны своего отечества.

Педарет не имел счастия принят быть в число трехсот мужей, пользовавшихся в Спарте знаменитейшим саном; он пошел домой весьма доволен: «Неизреченно радуюсь, — сказал он, — что Спарта имеет триста мужей достойнейших меня».

Пред Марафонскою битвою все афинские полководцы отдали права свои Милфиаду, яко искуснейшему, дабы ради блага отечества оставить на высочайшей чреде того, кто имеет наибольшие достоинства.

Кимон, яко изгнанный из Афин, представился в афинском войске сражаться с лакедемонянами, кои до того были всегда ему друзьями и с коими почитали его в тайном сношении; но неприятели его выходили от совета повеление, запрещающее ему находиться при сражении. Отходя, заклял он друзей доказать его и свою невинность делами. Они облеклись в его оружие, сразились и померли на его месте за отечество.

«В войне не посрамлю себя, не спасу жизни моей постыдным бегом, до последней капли крови сражаться буду за отечество рядом с согражданами или один, если того востребует нужда, служить ему буду во все дни жизни моей; да будут агравлы,[1] Марс и Юпитер моими свидетелями». Таково было клятвенное обещание каждого двадесятилетнего афинского юноши при принятии его в число сограждан.

Фрасивул, освободивший свое отечество от власти тридцати тиранов, по окончании Пелопонисския войны, возопил к своим согражданам сими словами: «Сразимся, как люди, коим победою паки приобретать должно имение свое, семьи свои, отечество свое; поступи каждый особенно так, чтоб своей руке и своей храбрости почитал себя обязанным за сии великие преимущества и за славу победы; блажен будет тот, кто доживет до сей славы и до дня своего избавления; не менее блажен, кто освободится от уз своих смертию. Славнее всех монументов смерть за отечество».

Лакедемоняне во второй войне с мессинцами часто несчастливы были. Бодрость сего бранного народа упадать начинала, и республика почитала себя близ погибели. Дельфийский оракул сделал лакедемонянам унизительное предложение: в сих опасных обстоятельствах истребовать от афинян мужа, который бы своим советом и проницанием их подкрепить мог. Послали к ним сколько из повиновения, столько и в насмешку стихотворца Тиртея. Со всем тем лакедемоняне приняли его яко дар небесный, но были три раза сряду побиты и в крайнем отчаянии стали снаряжаться к возвращению в Спарту. Тиртей воспротивился всеми силами таковому намерению, трудясь неутомимо упадший дух спартанского войска восстановить патриотическими жаркими песньми, коими он вдохнул во все сердца любовь к отечеству и презрение к смерти. Воспрянула их бодрость; они напали на мессинцев с беснующеюся храбростию и победу одержали.

Эпаминонд лежал на земле, раненный смертно в грудь стрелою; единый жребий оружия его и конец сражения причинили ему беспокойство; но как скоро показали ему щит его и уверили, что фивяне победили, обратился он спокойным и ясным лицом к предстоящим и сказал: «Почитайте, друзья мои, сей день не концом жизни моей, но паче началом моего счастия и совершением славы моея; оставляю отечество победившее, гордую Спарту униженну и Грецию от рабства свобожденну». Тут извлек он железо из раны и умер.

После несчастного сражения при Лавктре пошли спартанские матери, коих сыны в битве убиены, в торжестве и цветами увенчанные во храм благодарить богов за дарование им толь храбрых чад; напротив же того, матери, коих сыны спаслись бегством, сокрылись в глубочайшей печали и в смертном молчании внутри своих домов, стыдясь, что носили в утробе своей детей, кои от неприятеля ушли.

«Прохожий, возвести лакедемонянам, что лежим здесь, исполни наш закон» — сия была надгробная надпись убиенных при Фермопилах, а спартанка, коей возвестили, что сын ее убит в сражении, отвечала: «Я на то его и родила».

«За отечество и свободу» — любимые слова того народа, который еще не в оковах. Привернаты вели противу римлян долговременные и жестокие войны. Они чрез то приведены были в такую слабость, что принуждены стали бежать и скрыться в своем городе, который консул Плавт немедленно осадил. Привернаты при последнем изнеможении решились отправить в Рим послов с мирными предложениями. Совет спросил сих послов: какого наказания почитают они себя достойными? Такого, ответствовали они, какого заслуживают люди, почитающие себя достойными свободы и сделавшие все возможное к сохранению наследственной своей вольности. «Но если мир, — возразил консул, — окажет вам милость, можем ли мы тогда надеяться, что вы впредь искренно мир сохранять будете?» — «Будем, — сказали послы, — когда мирные условия справедливы, не бесчеловечны и нам будут не постыдны; но если заключим мир позорный, то не надейтесь, чтоб нужда, заставившая нас сего дни на него согласиться, принудила нас наблюдать его завтре». Некоторые из сенаторов нашли сей ответ высокомерным, но все благородно мыслившие похвалили привернатских послов и сделали заключение, что неприятели, в несчастии своем бодрствующие, достойны чести быть римскими гражданами.

Примеры сего рода блистают в истории на вечные образцы для потомства. Они возбуждают во всякой благородной душе непреодолимое чувствие должностей к своему отечеству; а предание сих примеров есть не что иное, как прехождение от рода в род того любочестия, которое в нациях к истинным преимуществам относится.