Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович - Страница 32

Помпей затвердил в памяти Фемистоклово правило, которое желал бы я написать над чертогами наших королей: кто царь на море, тот царь надо всем. Людвиг XIV доказал сию истину. Он сей силе противуположил подобную. Сто тридцать два французские корабля возгремели победою: цари моря лишились своих скипетров, которые перешли в руку великого царя. В 1665 году спросил он у одного полководца, которому потом все прочие подражать старались, полезного совета о том, что начать, если умрет Филипп IV. Герой ответствовал ему, что морская сила столько же нужна, сколько и сухопутное войско. Когда бы Тюрен был не более, как только герой, то бы ответа сего он не учинил. Он бы тогда не предусмотрел никакого государственного преимущества в таком месте, с которым не соединена собственная его слава. Он был великий человек. Дельфский оракул вещает нам, яко афинянам: защищайтесь и нападайте на врага в стенах древяных. О, если б не заслужили мы хотя того упрека, который делает Франции кардинал Оссат, когда она флота не имела. «Сей недостаток, — говорит он, — есть примечательнейший и постыднейший. С прискорбностию я давно на то уже взираю, что сие королевство само от себя терпит недостаток». Антон Перец, старый гишпанец, доживший седых власов в делах политических и наконец бывший в несчастии, думал, что Генриху Четвертому за свое спасение и за все его к себе благодеяния довольно возблагодарил он сими словами: Roma, conseio, Pielago, Рим, тайный совет и море.[1] Что из сих трех превосходнее? Никто не оспорит преимущества двух последних.

Мы все вдруг привести в состояние не можем. Время всему поможет, если только основание сделано благоразумно. Если бы дворянство единожды обратилося к купечеству, то бы скоро познало, что торговать морем всего полезнее и всего способнее к великим предприятиям. Наш купеческий флот будет умножен, и снова восставятся множество каперов, кои могут быть героями во флоте королевском. Мы в рассуждении моря займем только то у наших соперников, в чем подражать им почитается за свято. Адмиралы Ансон и Вернон, которые в последние времена привели в страх Гишпанию к своей короне в Америке, провели юность свою в купечестве.

Государь, почитающий крепость паче побед, прилагал попечения о дворянстве, которое сделало ему более славы, ибо оно полезнее, нежели трофеи. Но много есть и таких, которые сею государскою милостию пользоваться не могут. В то время, когда пятьсот дворян воспитываются в столице, ищут братья, сродники, друзья их, словом двадцать тысяч других дворян, убежища себе напрасно. Море предлагает им места, когда земля оные им отказывает, и венецианские дворяне, гордящиеся до глупости своим дворянством, предаются купечеству. Нет такого купеческого корабля, который бы не был училищем детей их и не помогал бы благополучию всея республики.

Столь великие преимущества, происходящие государству от торгующего дворянства, должны непременно умножить земледелие, число людей, употребление съестных припасов и мореплавание. Если все сие правда, то для чего г. Монтескио не предвидел оного, который, впрочем, столь великое имел проницание. «Люди, — говорит он, — плененные учреждениями других государств, думают, что во Франции нужны законы, которые бы обязали дворянство вступить в торговлю. Чрез сие дошло бы дворянство до истинной погибели, без малейшия пользы купечеству».[1]

Я весьма удивился тому, что сей великий дух, который столько был послушен философии, что никогда решительно ни о чем не говорил, при сем случае говорил решительно. Если б рассудил он за благо сказать свои причины, то бы постарался я сделать оным возражение. Все то, что я сделать могу, состоит в том, чтобы славе его противуположить другую славу. Господин Вобан, другой великий дух, рассуждает за благо дворянству торговать. [2] Но, может быть, сие не почтут довольным возражением. Возможно ль быть тому, скажут тогда, чтоб господин Монтескио не предусмотрел пользы и необходимости дела сего? На сие ответствую, что человек всего видеть не может. Невтон, который видел на небе все, и самую древность света, не мог на земле открыть электризации. Сказать решительно, что погибнет французское дворянство без малейшия пользы купечеству, ежели дворянину торговать дозволено будет, есть не иное что, как говорить против того, что происходит в Генуе, Венеции, Британии и Англии, или, лучше сказать, не верить опыту, который почитается сильнейшим доказательством.

Если бы для отверстия купечества дворянству должен был я иметь дело с одним здравым рассудком, то бы все ворота скоро были отверсты; но здесь имеем мы дело с предрассуждениями, светом владеющими. Петр Великий имел более труда заставить россиян брить бороду, нежели делать их людьми. Между тем, царствовали уже предрассуждения, кои мы победили; сие основание подает нам надежду. Мы не думаем так, как думали предки наши, что анатомия человеческого тела есть церковная татьба и что не должно погребать того, который не оставил церкви имения. Наши ратсгеры не полагаются уже во гроб в капуцинском платье для приобретения царства небесного. Астрология потеряла славу свою, исчезло волшебство, мечтания сделались смешными, отставлены поединки и отменен суд божий чрез огненные и водяные опыты. Я нарочно упоминаю предрассуждения закона, ибо оные победить всего тяжеле в свете. Тем славнее над оными победа. Здесь следует другая лавровая ветвь. Сами дворяне, кои предались заблуждению, столь много природе их лестному, большую часть оного уже оставили. Уже невежество себе в честь они не ставят, и наши рыцари в различных платьях не странствуют по свету и не имеют поединков за честь своих дам.

Со всем тем выслушаем предрассуждение. Оно будет приносить на нас жалобу, если обвиним мы его, не принимая никакого оправдания: дворянская честь весьма нежна; но будет ли то ей предосудительно, если дворянство вступает в купечество.

Сколь ни нежна дворянская честь, но она носит знатных господ ливрею, служит на их конюшнях и в передних комнатах: один только титул пажа или шталмейстера наводит, так сказать, как на сии домашние службы. Если для презрения купечества, в угодность дворянства, нужны одни только слова, то язык наш довольно нам оных произвесть может; и сие тем легче будет, чем менее купечество имеет при себе служащего, ибо оно зависит от одного государства и от самого себя.

Ни маркиз де Лассе, ни г. Монтескио не говорят еще того, чтоб купечество было бесчестно для дворянства. Сия речь им самим в честь не послужила бы. Но кто говорит сие? Говорят большие господа, коим все сорадуется и кои не пекутся о том, плачут ли другие; говорят безрассудные, почитающие мнения свои важными и честь в единой суете полагающие. Говорят странствующие рыцари, известные ныне не по делам геройским, но по некоторым прислугам. Говорят те, которые служат свету бременем и бывают часто тамо опасны, где они обретаются. Противоположим их господам Руссо и Пеньиону-седанцу, и париженцу Жулиену, сим добрым мещанам, коих счастие сделало многих других благополучными и кои питают науки и людей. С которой же стороны почитать должно честь, благопристойность, важность, достоинство и истинное дворянство? В сем деле могу я учинить свободное признание. Сколь долго игра, удовольствия, мотовство, гордость содержать будут суетность дворянской знатности, столь долго купечество оного не примет. Ибо когда оно играет, то, конечно, прежде работало; когда веселится, то должно оно иметь прежде великие затруднения; когда оно мотает, то мотает не безрассудно; когда оно оказывает щедрость, то видно, что уже долги свои оно заплатило; когда вдается оно приятности наук, то, конечно, семья его уже удовольствована и не страждет слуга его. Наконец, если оно и великолепие показывает, которое, однако же, никогда ни неправдою не приобретается, ни гордостию не напыщается, тогда в оном ни народ, ни знатные ему упрекать не могут. Что же надлежит до бесполезности сообществ с знатными людьми, то они, зная оное, никакого обязательства с ними не имеют.