Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович - Страница 115

19 (30) апреля. Встав поутру, пил я воды 10 стаканов и одну порцию соли, тер затылок спиртом; был Груббер (медик). После обеда велел я себя носить в портшезе и гулял по всему Карлсбаду.

20 апреля (1 мая). Смотрели мы свадебную церемонию здешнего мещанина. После обеда носили меня на портшезе гулять, но дождь скоро погнал домой.

27 апреля (8 мая). Доктор ... водил нас в немецкую комедию, где познакомились мы с приехавшим из Силезии майором Массовым и его женою, которая лицом походит на А. И. Бутурлину. В чужих краях то по крайней мере утешительно, что если своих редко встречаешь, то часто находишь сходство на людей, с коими в отечество был в некоторой связи. Комедия была очень дурна, играли дурно, мы вышли после 1-го акта.

3 (14) мая. Видели мимо шедшую большую процессию для благословения полей.

10 (21) мая. Все пошли, а меня понесли гулять по аллее; оттуда мы со всею компаниею ходили в театр смотреть марионетов.

13 (24) мая. Я ходил гулять и видел пробу завтрашнего праздника, который граф Тун дает для рождения баронессы Гейльберг, любовницы принца Нассау.

21 мая (1 июня). Был у майора, который с женою поехал домой из Карлсбада; я прощался с ними со слезами, ибо люди весьма добрые. В путешествии случается часто та неприятность, что, с кем-нибудь познакомясь хорошенько и нажив добрых приятелей, надобно расставаться, может — и навек. Всякое таковое расставание весьма прискорбно для чувствительного сердца. Они поехали в Силезию, а я еду в Россию; неизвестно, приведет ли бог еще увидеться с сими честными людьми.

Воскресенье, 23 мая 1787. Встав поутру, выпил я десять стаканов эгерской воды. Носили меня в аллею, где я имел удовольствие слышать дочь фельдмаршальши Гартенберг, читающую очень хорошо моего «Недоросля» (в переводе на немецком языке), в присутствии ее матери и прекрасной девицы Боденгаузен.

Среда, 2 июня. После обеда Семка наделал мне грубости и насилу согласился ехать. Он сделал нам ту милость, что не остался в Карлсбаде ходить по миру.

Среда, 9 июня. Ввечеру в семь часов приехали благополучно в Вену. Нас провезли прямо в таможню, где больное мое состояние принудило осмотрщиков поступить со мною весьма снисходительно.

Четверг, 10 июня. Я ходил к графине Малоховской: старушка предобрая, но личико измятое. В обед были у меня Полетика и Кудрявский.

Четверг, 22 июля. Поутру Семка формально объявил мне, что возвращаться со мною не хочет. Ходил я в баню в шестидесятый, то есть в последний раз.

Среда, 28 июля. Поутру позавтракав, выехали; проезжали Кенти, обедали в Водович. На дороге сделалась мне ужасная тоска. Бедная жена моя испугалась, видя, что я вдруг побледнел; приметя же, что у меня индижестия, велела в первой деревне сварить Генишева чаю.

Среда, 18 августа. Приехали в Киев. У самых киевских ворот попался нам незнакомый мальчик, который захотел показать нам трактир. Итак, мы с ним отправились, а вслед за нами догоняла нас туча, у самых ворот трактира нас и достигла. Молния блистала всеминутно; дождь ливмя лил. Мы стучались у ворот тщетно: никто отпереть не хотел, и мы, простояв больше часа под дождем, приходили в отчаяние. Наконец вышел на крыльцо хозяин и закричал: «Кто стучится?» На сей вопрос провожавший нас мальчик кричал: «Отворяй: родня Потемкина!» Лишь только произнес он сию ложь, в ту минуту ворота отворились, и мы въехали благополучно. Тут почувствовали мы, что возвратились в Россию.

Понедельник, 23 августа. Я с женою ездил в Печерскую к обедне. После обеда были у меня архиерей Виктор и софийский протопоп Леванда, которые сидели до ужина.

Суббота, 28 августа. Приехали в Чернигов. Жена ходила к обедне и служила молебен завтрашнему дню усекновения честныя главы Иоанна Предтечи: ибо в этот день, тому два года назад, убил меня в Москве паралич. Обедали дома, стряпала старуха изряднехонько. После обеда выехали и, сделав 39 верст, ночевали в деревне Буровке в крестьянской избе спокойно.

Вторник, 7 сентября. Полоцк. Поутру был у меня почтмейстер Раушард и Туловский, у которого занял я пятьдесят рублей. Как христианина фершала здесь нет, то принужден был вверить свое горло жиду.

Четверг, 19 июля 1789. Встав с постели рано, собирался я в Ригу, чтобы там только выбриться: ибо в Бальдонах нет ни фершала, ни бритв. Как я ни спешил, но за бестолковицею курляндских мужиков ранее 10-го часу выехать не мог. На дороге усмотрели мы, что у больной ноги моей под коленом на поджилке делается большой нарыв. В Ригу приехали к Миллеру и пять часов пополудни. Ввечеру сделал то, зачем приехал, то есть выбрился. Плясали по-русски Миллеровы дочери; тут мой Губский показал свое проворство. Потом лег я спать благополучно. В Риге все нашли меня толще и бодрее.

Пятница, 20 июля. Встав рано, собираюсь теперь назад в Бальдоны. Отправил письма к жене, Татьяне Калистратовне и Клостерману. Из Риги выехал в 8-м часу; в Бальдоны приехал в 5 часов; у Теодоры обедали. У меня разболелся язык, на котором увидели и белое пятно и опухоль. Ложась спать, Теодора приложила мальву под коленом к нарыву, а я пил Генишев чай. Спал худо.

Суббота, 21 июля. Поутру нарыв лопнул, и я принял в шестнадцатый раз ванну; после обеда лег отдыхать; вдруг Теодора вошла ко мне с растроганным видом и, вызвавши меня из комнаты, вывела на двор, где увидел я лежащего человека, мужика моего хозяина. Обнаженная спина его, из которой текла кровь, показывала, что он был бит немилосердо. Я призвал хозяина и спросил, за что сей человек так растерзан. Хозяин рассказал мне, что сей битый мужик был теперь на сенокосе, где чужой мужик, поссорясь с ним и будучи его сильнее, так бесчеловечно его изувечил. Это подало повод к дальнейшему моему с хозяином разговору.

Я. Что ж ты хочешь делать? Станешь ли искать правосудия?

Хозяин. Не стану, ибо, конечно, не найду. Помещик, которого мужик бил моего, есть барон богатый, а я пономарь бедный: где мне с ним тягаться?

Я. Итак, обида твоя ничем удовлетворена не будет?

Хозяин. Я сам хочу управиться. Теперь мужик, который бил моего, работает один в поле. Я собрал своих мужиков и позволяю им идти с палочьем отметить за побои бедного мужика моего и мою обиду.

Я уговаривал его и доказывал, как он будет виноват, когда выйдет смертоубийство (что весьма легко и случиться могло бы), и что тогда его же казнят смертию; но хозяин мой был так взбешен, что не только не отменил своего мщения, но паче поспешил оным. И действительно, мужики к вечеру возвратились. Я спросил одного из них, что они сделали. «Мы били того, кто нашего бил». — «Да не умрет ли он от побоев?» — опросил я. «А господь ведает! — отвечал он. — Мы оставили его чуть живого». Между тем как все сие происходило, Теодора моя лечила битого мужика, который, получа отмщение, забыл болезнь и обиду. Ввечеру Губский мой играл под окном на гуслях и привлек тем кучу мужиков под окошко. Нечувствительно латыши мои расплясались, и я заснул спокойно.

Воскресенье, 22 июля. Поутру ходил я в ванну в семнадцатый раз. Одевшись, узнал я, что в нашу церковь везут двух мертвецов, коим сегодня будет погребение. Я вышел к ним навстречу и проводил до церкви. Смущенное сердце мое занималось сим печальным зрелищем. Я представлял себе, что, будучи в параличе, надобно мне быть всегда готову к новому удару, могущему лишить меня жизни. Мне пришли на мысль дни погребения родных моих, и какому должно быть моему погребению, как для жены моей, так и для родных друзей моих. Возвратись из церкви, посетил меня доктор Штендер, который вступил со мною в следующий разговор.

Штендер. Правда ли, что вы отдали себя на руки жиду?

Я. Правда. Да что ж мне иного делать? Когда Шенфогель, мой доктор, поступил со мною как жид, то, может быть, и жид поступит со мною как искусный доктор; а мне все равно, кто вылечит, лишь бы вылечил.

Штендер. Да чем он вас лечит?