Курс на юг - Батыршин Борис - Страница 38

– Не понимаю… – нахмурился корнет. – Грузы на пирсе мы и динамитными патронами подорвать можем. Македонки – они же против живой силы, разве нет?

– Так и есть, юноша. И поверьте, они нам еще пригодятся именно в этом качестве. Но македонками мы займемся позже, когда разберемся с британским подарочком.

Он посмотрел на часы.

– Сейчас, господа, пять пополудни. Часиков около десяти двинемся. Как раз, как стемнеет, будем в порту. Не заблудишься, Осадчий?

– Как можно, вашбродие! – обиделся унтер. – Да я с закрытыми глазами…

– Вот и хорошо. А вы, корнет, пока прикиньте вместе с унтером, как нам эти трубы назад тащить. Весят-то они, надо думать, о-го-го!..

– А ящики, пушки, миноноска, наконец? Их-то когда?..

– Ночь длинная. Осадчий с Лукиным еще раз прикинут подходы к пирсу, как расставлены посты, где разместить подрывные заряды. А мы, как управимся с трубами, присоединимся к ним. После фейерверка, который мы там собираемся устроить, будет не до них.

Декабрь 1879 г.

Чили. Гавань Вальпараисо

Толчок был такой силы, что Греве скатился с постели. Широченной, двуспальной, заменявшей в их с Камиллой каюте судовую койку с низенькими поручнями, не дающими свалиться при качке. Но – какие поручни на супружеском ложе?

Снова громыхнуло. Палуба заходила ходуном, «Луиза-Мария» вздрогнула всеми своими тремя с половиной тысячами тонн водоизмещения.

Ночь – непроглядная, угольно-черная ночь Южного полушария – озарилась огненными языками. Причудливые изломанные отсветы заплясали на стенах каюты.

– Что происходит, Шарль, дорогой? Мне страшно!

Камилла сидела на постели, прижав к груди простыню – волосы растрепаны, голос испуганный. Барон вскочил, подтянул кальсоны и кинулся к иллюминатору. Взрывы сменились гулкой трескотней, словно рвались в печке револьверные патроны, брошенные туда малолетним проказником. Оранжево-дымный пузырь, набухающий за частоколом корабельных мачт, подсветился изнутри частыми вспышками.

Барон отошел от иллюминатора и зашарил по полу в поисках одежды – вчера вечером они не удосужились аккуратно развесить ее по спинкам кресел…

– Ну, что там происходит? На гавань напали? Да не молчи, что за ужасная манера!..

Похоже, отметил Греве про себя, дражайшая супруга постепенно приходит в себя. Вон, уже требует, возмущается…

Он кое-как натянул брюки, приладил на культю протез, накинул на голое тело китель. Уже на пороге обернулся к жене:

– Потерпи, Камилла, любовь моя, я скоро. И вот еще что…

За иллюминатором разгоралось зарево, озаряя каюту тревожными ярко-оранжевыми сполохами. Барон невольно залюбовался супругой – в этом освещении она походила то ли на принцессу, застигнутую врасплох в осажденном замке, то ли на ведьму, с удобствами устроившуюся на разложенном для нее костре. …Фу ты, и придет же такое в голову…

– Сейчас же одевайся и выходи на палубу, горничную свою тоже прихвати. И пошарь под постелью, там пробковые пояса, спасательные, возьми и для себя, и для нее. Мало ли что…

Вернулся он действительно быстро. Камилла еще стояла посреди каюты, и горничная-мулатка зашнуровывала на ней какую-то деталь туалета. На ворвавшегося в каюту барона девушка взглянула затравленным зверьком – глаза ее были полны страха. Греве в три шага пересек каюту, схватил со столика графин с хересом, отхлебнул прямо из горлышка.

Камилла при виде такой вульгарности поморщилась, но от комментариев предпочла воздержаться.

– В общем так, душа моя… – Греве поставил графин на место и вытер губы рукавом кителя. – Взорвались военные грузы, которые англичане днем вывалили на пирс. Снаряды, винтовочные патроны, уж не знаю, что у них еще было… Сейчас там большой пожар, горят пакгаузы и пароход, который был ошвартован у стенки. Чилийцы носятся туда-сюда как ошпаренные, пожар, похоже, никто не тушит. Я велел подать разъездную гичку, хочу взглянуть поближе. Вот только приведу себя в порядок, нехорошо все же, неприлично…

И он указал на волосатую грудь под кителем и босые ноги.

– Зачем тебе туда ехать? – встревожилась баронесса. – Какое тебе дело до пожаров? Сами справятся, а не справятся – их дело!

– Оно, конечно, так… – Барон нашарил под постелью башмаки. – И причина пожара, скорее всего, самая что ни на есть банальная: обычное разгильдяйство. Я днем проезжал мимо, когда возвращался из конторы портоуправления, видел, как караульные курят на посту. А ведь в ящиках могли быть снаряды, патроны, порох!

– Ну и что? Тогда тем более нечего тебе там делать!

Барон замялся.

– Видишь ли, есть у меня подозрение: а если не так все просто? Уж не наш ли добрый друг Вениамин все это организовал? То-то он со своими морскими «пластунами» так рвался на берег…

– А хоть бы и так? – Камилла состроила недоуменную гримаску. – Ты что, искать их там собираешься? Да если мсье Osteletsky и учинил все это безобразие, сейчас его в порту наверняка и след простыл. Спрятался где-нибудь и сидит тише воды ниже травы!

Последнюю фразу она произнесла по-русски. Барон усмехнулся: самый лучший способ изучать язык – это в постели, и отнюдь не в одиночку. С некоторых пор на супружеском ложе они нет-нет да и переходили на язык родных осин.

– Ты права, конечно, дорогая… А все же гляну, хотя бы издали. Вдруг да разгляжу что-нибудь занимательное?

– Ты лучше нанеси с утра визит нашему другу, начальнику таможни. Он-то наверняка все расскажет.

– Обязательно, – кивнул барон. – Кстати, расспрошу о Сереже Казанкове: здоров ли, не ранен, где его держат… Наверняка ведь знает, прохвост.

– И не забудь навестить сеньора Грау, – посоветовала Камилла. Горничная закончила возиться со шнуровкой и теперь торопливо поправляла оборки. – Он наверняка с ума сходит, вообразил невесть что, когда услыхал эту канонаду…

– Навещу, – ухмыльнулся Греве. – Вот выясню точно, что там у чилийцев повзрывалось, и сразу навещу. Пусть старик порадуется.

Чили. Вальпараисо

На следующий день

В гостях у начальника таможни Греве провел часа три. Поскольку время позднего завтрака миновало, хозяин дома предложил перейти в патио, куда подадут кофе с сигарами, каковое предложение гость с готовностью принял.

Ожидания не обманули барона. Начальник таможни долго и в подробностях рассказывал о ночном пожаре, описывал размеры ущерба (действительно весьма серьезного), возмущался преступной халатностью портовых служащих и охраны. На вопрос Греве, найдены ли виновные в ужасном происшествии, только скривился.

– Какое там, дорогой барон! Грешат на часовых, неаккуратно обращавшихся с масляными фонарями. Но их теперь не спросишь, все до одного погибли при взрыве. Полевые пушки, винтовки, новейшие картечницы, снаряды и патроны – все в пыль! Спасибо, уцелела присланная из Англии новейшая торпедера – ее вечером спустили на воду и отогнали в противоположный конец акватории.

Что? Русский офицер, попавший в плен в морском бою при Антофагасте? Как же, есть такой.

Его заключили в крепость, как и прочих пленников. Но пусть гость не беспокоится: их содержат в приличных условиях, а офицеру даже носят блюда с кухни коменданта. Говорят, очень приятный молодой человек… Можно ли с ним познакомиться? Вообще-то это не положено – война, сами понимаете… Ах, ваш соотечественник? Тогда конечно. Не сомневаюсь, что для сеньора можно будет сделать исключение. Завтра я пришлю на ваше судно письмо к коменданту крепости, и он, конечно, не откажет в такой пустяковой просьбе…

Распрощавшись с хозяином дома, Греве в сопровождении одного из двух «пластунов» направился обратно в порт. Барону не терпелось поделиться новостями с женой. Но не успели они выйти на эспланаду, тянущуюся вдоль берега от припортовых улочек до кварталов, где обитала богатая, «чистая» публика, как за спиной заухали тяжелые башмаки – кто-то догонял путников бегом.