Темнейший путь (СИ) - Русанов Алексей - Страница 1

Кое-что он любил: гулять в одиночку в глухой чащобе, удить форель в горном ручье, разбирать под руководством наставника древние свитки. Но больше всего нравилось Мордану ходить на фолкритское кладбище, большое и старинное, бродить там среди замшелых полуутонувших в земле надгробий и в своих мыслях общаться с давно забытыми героями, похороненными там. Другие фолкритцы из суеверного страха старались на кладбище не ходить лишний раз, и это позволяло Мордану успешно прятаться там от родителей.

Любой, кто попал бы в дом Мордана и недолго понаблюдал за его семьёй, очень быстро бы всё понял. Например, рано утром Стемора, наварив клейкой и пресной овсянки, кричала зычным неженским басом: «Тефар! Лемме! Гемме! Идите снедать!». Имя Мордана не упоминалось, хотя оно вообще редко звучало, всем было достаточно «эй ты» или простого подзатыльника. Тарелок на столе стояло четыре, и когда Мордан робко садился на край скамьи, он смотрел, как черпак сначала наполняет тарелку Тефара, главы семьи, затем тарелку Стеморы, хозяйки, потом пара наполненных тарелок одновременно придвигается Лемме и Гемме, близнецам, похожим друг на друга, как две рукавицы. Перед Морданом молча ставился горшок, и он, скребя по стенкам деревянной ложкой, доедал пригоревшие остатки. После трапезы именно Мордан должен был собрать посуду, отмыть её в лохани с холодной водой и вытереть досуха, а если он вдруг взбрыкивал и убегал, не исполнив обязанность, вечером его ждала неизбежная, как закат солнца, порка. Оборонительный подъём локтя был самым обычным его жестом. Лемме и Гемме ни разу в жизни посуду не мыли, и наказывали их чрезвычайно редко. Словом, Мордан был приемыш. Впрочем, это было понятно с первого взгляда, потому что в семье чистокровных нордов — светловолосых, голубоглазых, белокожих — не мог бы родиться мальчик с алыми, словно киноварь, глазами, с пепельно-серой кожей, с жёсткими чёрными волосами и бровями, изогнутыми резким углом, словно надломленная ветка. Всякий, кто хоть раз в жизни видел тёмных эльфов, безошибочно узнал бы в Мордане типичного данмера. И если бы он полюбопытствовал, откуда в скайримском захолустье взялся этот мальчик-данмер, то услышал бы целую историю.

Тефар и Стемора родились и выросли в тихом богами забытом Фолкрите, а когда пришла пора, родители их поженили. Жили они ладно, но одна беда — Стемора никак не могла понести. Она много молилась милосердной Маре, чтобы та послала ей ребёночка. Добрая богиня вняла её молитвам, и однажды туманным апрельским утром у двери своего дома Стемора обнаружила корзину, а в ней странный мяукающий свёрток. Развернув его, она увидала младенца, с серой кожей, красными глазами и острыми ушками. Тефар, отец которого участвовал в восстании Буревестника, эльфов недолюбливал и поначалу совсем не хотел оставлять подкидыша. Но разве может мужчина устоять перед женщиной, в которой вскипело материнское чувство? Разумеется, Стемора его переубедила, и он скрепя сердце согласился, хотя и проворчал: «Смотри, как бы потом пожалеть не пришлось». И как в воду глядел. Ровно через год Стемора забрюхатела и в положенное время явила на свет двух мальчишек. Роды были тяжкими, она чуть не померла, и, наверное, поэтому так трудно давшиеся родные дети стали Стеморе особенно дороги, а к чужому красноглазому подкидышу сердце совсем охладело.

Мордан рос, как чертополох у забора, никому не нужный, никем не любимый, всем чужой. Фолкритские дети не принимали в свои игры странного мальчика, не похожего ни на кого. Братья, видя отношение родителей, тоже его не любили, часто дрались с ним, и поскольку нападали двое на одного, всегда легко его побеждали. Единственным человеком во всём Фолкрите, кто относился к Мордану без неприязни, был старый жрец Аркея Улрин. Но он относился одинаково спокойно и снисходительно ко всем живым людям. Впрочем, к неживым он относился точно так же, поскольку его долгом было провожать их в последнюю дорогу. Кроме того, старик был единственным учителем в Фолкрите и задаром обучал местных детишек грамоте. Именно на занятиях в доме Улрина Мордан ненадолго мог почувствовать себя хоть в чём-то превосходящим других детей, потому что был он сообразительным, памятливым и раньше всех вскидывал руку, желая ответить, если учитель задавал вопрос. Так же быстроумие пригождалось и после занятий, когда дети пёстрой разновозрастной гурьбой вываливали на улицу и начинали развлекаться, обзывая и дразня Мордана.

— Эй, Морда! — окликал его Фир, толстый и тупой мальчишка, который постоянно громко портил воздух на занятиях.

— Чего тебе, пень с глазами? — моментально откликался Мордан.

— Ты — Морда! — повторял Фир, считавший это очень остроумным.

— А ты бочонок с протухшей капустой. Отойди подальше, воняешь!

— Морда-а-а! — присоединялась к дразнилкам рябая Берда, которая была ещё толще, чем Фир, и училась хуже всех.

— На свою морду посмотри, Берда! — отвечал ей Мордан. — На ней драугры горох молотили!

Среди детей слышалось хихиканье, но сразу обрывалось, как только разозлённая Берта оборачивалась в их сторону.

— Ты ублюдок красноглазый! А твоя эльфийская мать — шлюха! — кричал длинный золотушный Камерат, который на уроках Улрина ковырял в носу и втихаря поедал козявки.

— А твоя — корова безрогая! — парировал Мордан. — А отец — лесной спригган, корявый да трухлявый, поэтому и ты получился тощий, как палка, которой помои в ведре перемешивают.

Теперь все смеялись над Камератом.

— Эй, ты, серая сволочь! — выходил из глубины толпы рослый Болли, сын трактирщика и главный заводила среди мальчишек. — Иди сюда и поцелуй мой кулак.

— Не буду я его целовать, он у тебя навозом воняет, — отвечал Мордан, предусмотрительно отступая на безопасное расстояние, — потому что ты с навозной кучей обнимался. Она же твоя невеста!

Громовым хохотом взрывалась вся компания детей, Болли вспыхивал от обиды и кидался с кулаками на Мордана, но тот, хотя и не умел хорошо драться, зато отлично бегал. Поначалу ему легко удавалось сбегать. Но потом, видно, Болли сговорился с Фиром и Камератом, так что все трое кидались на Мордана одновременно с разных сторон, и в итоге он оказывался лежащим на земле, а сверху на него всей тушей усаживался Фир. Не спеша вразвалочку подходил Болли, брал Мордана за волосы и подносил к самому носу немытый кулак.

— Понюхай как следует, недоносок остроухий. Разве пахнет навозом? А? Пахнет? Пахнет?! Чего молчишь, красноглазый? Отвечай!

И с каждым вопросом кулак врезался в нос, из обеих ноздрей текла юшка. Но Мордан молчал, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Иногда, заслышав шум, выходил Улрин, похожий на тощего седого аиста в бесформенной бурой рясе, и разнимал дерущихся. Иногда не выходил, и тогда издевательства продолжались до тех пор, пока Болли и его подручным это не надоедало. И каждый раз вокруг стояли и смеялись другие дети, громче всех ржала рябая Берда, сводные братья Лемме и Гемме тоже скалили щербатые зубы. Только один человек не смеялся в такие моменты — Эйра, ровесница Мордана, дочь хозяина торговой лавки. Она плотно сжимала губы и, нахмурив брови, смотрела на Мордана. Из всех фолкритских детей только Эйру Мордан не презирал. Но не потому, что она не смеялась, когда его били, а потому что на уроках Улрина она была единственной, кто мог соперничать с ним в знаниях и сообразительности.

Через некоторое время дети поняли, что состязаться в обзывалках с Морданом бесполезно, и стали его просто сразу бить. Как-то раз Мордан украл у отца нож и, достав его, смог отпугнуть обидчиков. Они нажаловались на него своим родителям, те рассказали Тефару, и Мордан был избит дома так, что потом два дня отлёживался. Однажды ненавистная троица мальчишек повалила его на спину, на одну руку уселся Фир, на другую — Камерат, а Болли одно колено поставил Мордану на грудь, а другим стал медленно и неотвратимо давить на горло.