Шайтан-звезда - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 87

– И все это случилось лишь потому, что он не мог жить, зная, что слово не сдержано! – продолжала Абриза. – О Джеван, если бы я знала тогда, что он погибнет ради меня! Я бы осталась с ним в лагере!

– Он был рабом верности и он пал рабом верности, о женщина! – казалось, вовсе не слушая Абризу, возглашал яростный курд. – И верность его была прекрасна! И в тот день, когда люди будут как разогнанные мотыльки, и будут горы как расщипанная шерсть, я не испытаю большей скорби, чем сегодня!

Абриза вдруг охватила голову руками и онемела.

Джеван-курд, упав на колени и взмахивая руками, продолжал славить покойного предводителя и друга, а она не могла понять, что такое с ней происходит. Подступили к глазам горячие слезы – но не хлынули, не выплеснулись, и подступил к гортани хриплый крик, но тоже удержался в горле, и нечто странное переполнило Абризу, похожее на ту силу, что пронесла ее три фарсанга по ночной пустыне.

И она произнесла стихи!

При первых ее словах Джеван-курд прервал свои сетования, перестал биться лбом оземь, сел на пятки и слушал стихи, самозабвенно кивая.

Когда Абриза, потрясенная словами, слетевшими помимо воли с ее языка, замолчала, он, выждав время, необходимое, чтобы она вновь обрела способность слышать и отвечать, обратился к ней с изысканной вежливостью сотрапезника на царских пирах:

– О дочь благородных, эти стихи – из сказанного тобою или они из переданного?

Абриза пожала плечами. Она никогда и ни от кого в жизни не слышала подобных строк. И сочинить их она также не могла – она и на языке франков, при всей своей любви к стихам, не могла сложить простой песенки, а это был арабский язык, и соблюсти законы его стихосложения было под силу лишь тому, кто много лет изучал их.

Однако же она сказала такие стихи, что Джеван-курд преклонился перед ними и ждал ее ответа с почтением.

Абриза повторила в памяти эти внезапные и скорбные строки – и вдруг покраснела так, что вынуждена была отвернуться от собеседника, впервые пожалев, что плохо исполняла его требование и не закрывала себе лицо хотя бы широким рукавом джуббы.

До этого прискорбного дня ей и в голову не приходило, что она любит аль-Асвада. Слезы, наконец-то прорвавшись, потекли по горячим щекам.

Джеван-курд вздохнул и тоже отвернулся.

Его такая вспышка чувств не удивила – скорее его удивило бы и даже возмутило, если бы красавица Абриза осталась равнодушна к аль-Асваду.

Подстелив край джуббы, он определил направление Киблы, наступил коленями на джуббу, повернулся в нужную сторону и стал негромко читать молитвы.

Абриза же принялась вспоминать, как впервые увидела лицо Ади аль-Асвада, поразившее ее своей чернотой, и тонкими чертами, и огромными сверкающими глазами, и как он произнес стихи в защиту белизны, и как он говорил стихами о красоте самой Абризы…

Вспомнила она также, как он вернулся в лагерь после удачного сражения, и вошел в палатку, возбужденный боем и погоней, таща за собой тюк с пестрыми шелками, и вспорол его джамбией, и набасывал эти полупрозрачные шелка на Абризу, пока оба они не стали смеяться, а аль-Мунзир стоял у входа в палатку, удерживая там Хабрура ибн Омана и Мансура ибн Джубейра, которые узнали от пленника нечто важное и стремились известить о том предводителя.

И еще она вспомнила, как стоял перед ней великан аль-Мунзир, уговаривая ее стать женой Ади, а она, в скорби и в бешенстве, оплакивая свою утраченную честь, отказывалась, не желая погубить еще и его честь в придачу…

А потом она вспомнила, как собирались они по вечерам во дворе городского дома, и ребенок засыпал на руках у няньки, а Джабир ибн Джафар аль-Мунзир, сын благородных арабов, сменивший имя на рабскую кичку Рейхан ради преданности названному брату, рассказывал ей о доблести, подвигах и стихах аль-Асвада…

Окончив молитвы, Джеван-курд осторожно дернул Абризу за край джуббы.

– Все, что миновало – миновало, а принимать соболезнования годится лишь девушкам да женщинам, скрытым за завесой, – хмуро сказал он. – Мы отомстим за аль-Асвада. Не может быть, чтобы всадники Джудара ибн Маджида были разгромлены! Они где-то поблизости! Мы найдем аль-Мунзира, найдем Джудара ибн Маджида и отомстим, клянусь Аллахом!

– Не клянись… – горестно возразила Абриза. – Если и ты не сдержишь слова, то и тебе придется носить какую-нибудь маску, чтобы правоверные не видели на твоем лице стыда…

– Молчи, о женщина, – огрызнулся курд. – Я знаю, что говорю. Если я сказал, что отомщу, – значит, я отомщу.

– А кому, о несчастный? Джубейру ибн Умейру? Так ведь он выполнял приказ своего царя! Он был верен царю, как ты – аль-Асваду… – Абриза вздохнула. – Может быть, ты вызовешь на поединок вашего дряхлого царя?

– Я отомщу этой пятнистой змее! – вдруг заявил Джеван-курд. – Все войско знает, почему наследником стал проклятый Мерван, а не аль-Асвад! Не нужно было царю жениться на той женщине! Любил он всю жизнь чернокожих – вот пусть бы и оставался им верен! А как только он взял себе молодую жену из царского рода, она и стала думать, как бы извести мать аль-Асвада.

– Разве это не мать аль-Асвада хотела извести мать Мервана? – удивилась Абриза, которая знала эту историю от Джабира аль-Мунзира.

– Мать аль-Асвада была из благороднейших женщин.

– Разве ты знал ее?

– Довольно того, что я знаю аль-Асвада. Хабрур рассказывал мне, что когда царевичу исполнилось шесть лет и его передали из женских рук в мужские руки, это был львенок, готовый спать на голой земле и знающий цену своему слову. Вот каким она воспитала сына – и разве эта женщина может изводить кого-то ядом? Если бы ярость ослепила ее, она бы пошла в покои царской жены и заколола ее джамбией! Мать аль-Асвада не могла совершить дурного – значит, дурное совершила Хайят ан-Нуфус, царская жена. Ты видела ее, когда жила в хариме царя, – ты знаешь, какова она.

– Я видела ее всего лишь раз, о Джеван, – подумав, сказала Абриза. – Она сперва прислала ко мне своих невольниц с подарками, а потом навестила меня. Но нам не о чем было говорить – эта женщина озабочена лишь своими нарядами и драгоценностями…

Тут Абриза вдруг замолчала.

– Я полагаю, что если кто и виноват в погибели аль-Асвада, так это она, а Аллах лучше знает, – проворчал Джеван-курд, причем в голосе его было больше уверенности в себе, чем в Аллахе.

Так они и сидели, примостившись за межевой кучей, уже не стеная во весь голос, а вздыхая о былом величии аль-Асвада и рассуждая о мести.

Бесноватое войско меж тем подошло к колодцу – и колодец вызвал у него странный интерес. Черномазые обезьяны пытались раскачать каменную кладку и заглядывали вовнутрь с риском полететь на дно вверх ногами. Прошло время, прежде чем они стали доставать воду, плескаться, заполнять пустые бурдюки и поить животных.

Со своего места Абриза видела предводителей этих безумцев, которых Аллах тоже, как видно, лишил остатков разума. Они переговаривались, посматривая на все эти безобразия так, будто перед ними были маленькие дети. И юноша склонялся с верблюдицы к старцу на ослике, а старец что-то внушал ему с мудрой улыбкой.

Вдруг юноша выпрямился, привстал в седле и поднес ладонь ко лбу, потому что смотреть ему пришлось против солнца.