Шайтан-звезда - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 44

Он выманил Хасиба на площадку, где было совсем светло, и отступил к связкам соломы, сложенным в стену, достигающую его плеча. Подпустив Хасиба с его кистенем совсем близко, Джабир ухватил одну связку и запустил ее Хасибу в лицо, сбив при этом ровное движение носившихся огромной, как бы положенной на бок восьмеркой, колец.

Хасиб, чтобы не гасить их стремительного полета, вскинул руку над головой, заставив кольца описать круг довольно высоко. Но когда он вернул их вниз, оказалось, что Джабир уже переложил джамбию в левую руку, уже проскользнул к Ибрахиму, уже стоит у него за спиной, обхватив его левой рукой, уперев острие джамбии ему в живот, а правой держит его правое запястье, сжимая его так, что Ибрахим орет от ужаса и боли!

Тяжелый нож упал на каменный пол площадки.

Одновременно рядом с ним чиркнули по камню оба кольца кистеня.

Хасиб понимал, что нельзя уступать этот нож чернокожему великану в мокрых шароварах и рубахе, облепивших мощное мускулистое тело. С ножом и с джамбией этот яростный человек мог бы одолеть его, владеющего кистенем и даже дубинкой, хотя здесь хватило бы места для замаха и удара.

Сейчас же Хасиб стоял, чуть нагнувшись вперед, ибо оборонял нож, и был при этом открыт для удара.

Он оттянул на себя кольца, сделал обманное движение рукой, как если бы в ней что-то было, и выпрямился.

– Пощады, ради Аллаха! Прибегаю к Аллаху от шайтана, битого камнями! – вопил между тем Ибрахим.

Джабир понимал, что плененный Ибрахим служит ему сейчас не только щитом, но и помехой в добыче ножа.

Он резко оттолкнул пленника и ударил его пяткой в зад. Ибрахим полетел прямо в объятия к размахивающему кистенем Хасибу. Тяжелое кольцо, которое при всем желании не удалось бы удержать, рассекло ему висок, и он рухнул между обоими противниками.

Когда это произошло и Хасиб снова увидел чернокожего, тот был уже с ножом и с джамбией.

Переложив кистень в левую руку, правой он отцепил от пояса свою дубинку из китайского железа.

Такое оружие Джабир видел впервые.

На дубинку были надеты железные кольца, и когда Хасиб взмахнул ею, они грянули, как небесный гром.

Мимо лица Джабира пролетели кольца кистеня, он увернулся – и тут же сбоку, целя ему в ухо, понеслась дубинка. Успев заметить ее, аль-Мунзир присел, сделал вперед такой широкий шаг, что от него могли порваться шаровары, будь они чуть поуже, и ударил ножом по цепочкам кистеня, очень близко от рукояти.

Цепочки обвились вокруг тяжелого клинка и с разлету намотались на него в два оборота. Кольца ударили аль-Мунзира по руке и рассекли кожу. Он рванул нож вверх и в сторону – и вырвал из руки Хасиба кистень!

Но тот уже совладал с пролетевшей мимо цели дубинкой.

Теперь Хасиб стоял перед Джабиром, казалось бы, уступая ему – ведь у аль-Мунзира оказалось два клинка, да еще он стряхнул с широкого ножа индийский кистень, и тот с бряцаньем упал к его ногам.

Но Джабир уже понял, что Аллах послал ему как раз такого поединщика, какой мог бы с ним управиться.

На площадке было довольно света, чтобы разглядеть его лицо и тюрбан, свитый на очень странный лад.

Хасиб был старше Джабира, о чем свидетельствовали морщины и шрам через всю щеку. И, к немалому удивлению аль-Мунзира, его лицо было безбородым. На этом темном лице выделялись слишком яркие для мужчины и как бы вывороченные губы.

Ростом и сложением противник тоже уступал чернокожему великану. Аль-Мунзир бы даже назвал его узкоплечим и узкогрудым. Но с дубинкой он управлялся так, что самому плечистому молодцу впору. И, кроме того, достал из-за пояса нечто странное.

Джабир назвал бы это оружие палкой, длиной всего в локоть, но на каждом ее конце были железные острия, как наконечники копья. Хасиб зажал эту палку в левом кулаке, таким образом, что из кулака торчал лишь наконечник, а сама палка легла вдоль предплечья, достигая локтя другим наконечником. Таким образом, она служила еще и щитом.

Они схватились не на жизнь, а на смерть, рыча, проклиная друг друга, наступая и отступая, и ни один удар по-настоящему не достиг цели – то Хасиб успевал подставить палку, то Джабир уклонялся с ловкостью горного барса.

И в какой-то миг оба, одновременно совершив ошибку, оказались слишком близко друг к другу.

Джабир, понадеявшись на свою силу, схватил Хасиба в охапку, чтобы сжать его что есть мочи и переломать ему ребра. Но Хасиб успел выставить локоть так, что нанес им Джабиру сильный удар по горлу.

И тут только оба заметили, что стоят на самом краю площадки, над кипящей водой.

Они заметили это – но было уже поздно, оба летели вниз, не успевая даже оттолкнуть друг друга, и оба, сплавленные объятием, исчезли под водой…

– О Аллах, милостивый, милосердный, спаси меня! – без голоса прошептала Джейран. – Для меня будет обязательным трехдневный… нет, десятидневный пост, и чтение молитв, и я откажусь о сладкого, и не буду носить нарядов, и буду подавать милостыню нищим…

Девушка не знала, каким образом всадники переправились через горный хребет, который и козе было бы не одолеть. Да, видимо, им и незачем было переправляться. Мнимый рай поддерживал какую-то связь с блуждающими вокруг него дозорами. Они могли переговариваться дымом от костров, слать голубей, да и обычный свист много значил, особенно если пересвистывались мастера этого дела.

Трое вооруженных луками и стрелами всадников против нее одной, пешей и безоружной, одетой в хоть и изодранное, но все же яркое платье, – это было многовато.

Но сам пророк говорил, что Аллах покровительствует спасающему свою жизнь! Точных слов Джейран, разумеется, не помнила, да и не до преданий ей сейчас было.

– О Аллах, я бы отдала тебе самое дорогое! – продолжала она свои отчаянные и безнадежные обеты. И именно это обещание ее, как ни странно, мало к чему обязывало. У девушек ее звания самым дорогим могло быть платье из дешевого шелка или ожерелье из тех, какие стыдятся носить невольницы, принадлежащие богатым домам.

Вдруг Джейран вспомнила, чем она еще владеет, и содрогнулась.

В свои девятнадцать с небольшим лет она все еще была девственна – и вот в чем заключалось то сокровище, которое она могла обещать Аллаху ради спасения.

Разумеется, Аллах, о котором ученые богословы определенно заявили, что у него нет сына, которого можно было бы распять на кресте, потому что нет подруги (а этих рассуждений по случаю войны с франками даже Джейран наслушалась предостаточно), вряд ли нуждался в девственности банщицы в том смысле, какой обычно имели в виду правоверные, говоря о ценности и достоинстве этого качества. Джейран была кобылицей, никем не объезженной и жемчужиной непросверленной, и, вздумай она раньше вступить в связь с богатым купцом или зажиточным ремесленником, именно девственность занимала бы главное место в речах старух-посредниц, и благодаря ей Джейран могла бы даже сделаться чьей-либо женой.

Но она с презрением отвергала те редкие предложения, которые делали ей посредницы. Джейран была влюблена и желала принадлежать лишь одному в мире мужчине – хозяину хаммама. О нем-то и вспомнила девушка в самый неподходящий миг.

Ценнейшим и драгоценнейшим в ее жизни была мечта о близости с этим человеком. А когда она слышала, как восхищаются другие банщицы красотой безусых мальчиков, то всегда была готова возразить им словами некого мудреца, чьего имени она, впрочем, не знала.

Много людей на свете говорили о любви и звенели колокольцами страсти, сказал тот мудрец, но подлинную цену ей знают только люди, свободные от всего иного, а право на любовь дано лишь зрелым мужам.

Этот человек же был воистину зрелым мужем, о чем свидетельствовали сухие, вполне определившиеся черты лица, и уверенный взгляд, и морщинки вокруг глаз, и многое иное, о чем девушка могла лишь догадываться, ибо слушать банщиц, когда они обсуждали скрытые достоинства хозяина, она не желала.

Джейран пришли на ум слова, которые мгновенно ставили бы вечную преграду между ней и тем, кого она тайно любила. Она еще колебалась, прежде чем произнести обет, но голоса троих всадников, объезжающих окрестности, делались все громче и злее. Джейран поняла, что им известен некий выход из пещер, и они хотят послать младшего проверить, не найдется ли там следов, а ей-то уж было хорошо известно, что след есть – в виде связанных платьев, свисающих со скалы.