Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 4

Лишь отступив вплотную к двери комнатушки, где находилась рация, Геля осмелилась поднять свой взгляд. На загорелом, но чистом, устало-горестном, тонкобровом лице невысокой, в меру полненькой девушки, которую пока что хотелось называть не иначе, как девчушкой, светились темные, диковатые, тревожные глаза. Они казались чужими у Гели, словно повидали большее, чем могла повидать эта девчушка за свои годы. Они умоляли ни о чем не расспрашивать…

Арсению невольно подумалось, что именно тот, за кого приняла его Геля, и есть виновник ее странной встревоженности. «Это Белявский! — без всяких колебаний решил Морошка. — Привязался, однако, хуже холеры!» Арсения так озадачил вид Гели, что он вгорячах не нашел для нее ни одного из тех слов привета и ласки, какие готовил по пути на Буйную. Он лишь пообещал ей глазами, что не потревожит ее тайны.

— Повариха-то по ягоды ушла, — заговорила Геля, осилив свое смущение и смотря на Морошку с благодарностью. — Да это не беда. Я вам сейчас ухи из хариуса сварю.

— У бакенщика возьмешь харьюза-то? — спросил Морошка.

— Я сама наловила.

— Как же это?

— Вашу удочку брала, — ответила Геля. — Мы с батей вчера вечером ходили. У меня все готово, я сейчас в погреб сбегаю.

Второпях оставив дверь избы открытой настежь, Геля спрыгнула с крыльца и вихрем понеслась тропкой в сторону избушек бакенщиков. Невольная улыбка мягко шевельнула обветренные губы Морошки: девчонка и есть девчонка.

Уже в первые дни жизни на Буйной, несмотря на дичливость и скованность среди незнакомых людей, Геля показала себя на зависть расторопной, проворной и ловкой. По молодости и неопытности она почти ничего не умела делать, но между тем за любое дело бралась очень смело и делала все с поразительной природной смекалкой, сноровкой, а то и с лихостью.

Оставшись один, Арсений наконец-то увидел то, что в волнении не мог увидеть в первые минуты встречи с Гелей. Разделенная перегородками на прихожую да еще на две половины с окнами на Ангару, вся его изба, успевшая за год достаточно прокоптиться и потемнеть, вновь была первозданно чистой, светлой, нарядной, какой только и может быть изба, рубленная из великолепной ангарской сосны. Хорошо выструганные, будто литые стены, потолок из широченных плах и тесовые перегородки отливали янтарным блеском. Обшарпанная за зиму подтопка в прихожей заново побелена. Совсем по-другому, не так, как прежде, развешаны здесь оружие, спиннинги, сети, рюкзаки, накомарники, резиновые сапоги. Перед его койкой вместо облезлой рысьей шкуры — маленький домотканый половичок, какие раньше встречались во всех сибирских домах. Окно занавешено новой занавеской. Стол покрыт не газетами, как всегда, а новенькой голубой клеенкой, и на ней сверкает темный камень с острейшими гранями и множеством золотистых крапинок. Арсению всегда хорошо думалось, когда он смотрел на этот камень, добытый взрывчаткой со дна Ангары и похожий на сердце. Кроме него, Арсений обычно ничего не держал на своем столе. Теперь же над ним, свободно раскинувшись в разные стороны, свисали из высокой стеклянной банки длинные кисти, сплошь в синих цветах.

Много труда надо было затратить, чтобы вернуть избе то, что было утеряно ею за год. Да какого труда! Но Геля не только навела порядок в избе. Казалось, по ее воле прорабская изба зажила теперь совсем иной жизнью, не казенной, а мирской.

— А все же красивые эти цветы, — задумчиво заметил Арсений, когда Геля вновь появилась в избе.

— Там их много, по речке, — отозвалась Геля поспешно.

— Однако ядовиты.

— Вот не думала!

— У нас зовут — борец, — пояснил Арсений.

Геля порадовалась, что ее самовольное хозяйничанье в прорабской удивило и тронуло Морошку. Но ей почему-то казалось совершенно необходимым объяснить, как это вышло, что она стала хозяйничать без спроса. Ставя на обеденный стол в прихожей, тоже покрытый новой клеенкой, тарелку с хлебом, она поведала:

— Я ночевала здесь, Арсений Иваныч…

Арсений легонько кивнул головой.

— Вы оставили мне ключ, — напомнила Геля, стараясь все же уточнить обстоятельства дела. — Значит, я за все в ответе? Вот я подумала: а вдруг кто залезет? Здесь и рация, и несгораемый шкаф. Могут ведь залезть?

— Не боялась ночевать-то? — осторожно поинтересовался Арсений.

— Боялась, да что же делать-то было, Арсений Иваныч? — ответила Геля и, собравшись с духом, рассказала: — Я тут вечерком занавески шила и вдруг слышу — ходит кто-то около избы, травой шуршит. Я все сижу, а он все ходит. Как я могла идти на берег? Хватит камнем по голове, а потом и сюда залезет. Вот я и заночевала здесь, а утром встаю да и думаю: прибраться бы надо!

Арсению не стоило труда понять, как Геля, боясь Белявского, против своей воли заночевала в комнатушке, где не только была рация, но и койка для гостей. Заночевала, да так и стала здесь жить. О чем же еще было расспрашивать Гелю? И так ясно, что Борис Белявский торчал у закрытой двери каждую ночь. «Напугал, варнак! — постепенно успокаиваясь, подумал Арсений. — Молода еще и пуглива». И Морошка лишь кивнул Геле, как бы хваля ее за находчивость и смелость.

Геля обрадованно кинулась к плите.

— Ой, уже готова!

Снимая с плиты кастрюлю с ухой, она впервые подумала: «Что же я все-таки делаю?» Пусть она не только имела право, но и обязана была навести порядок в прорабской. Поставила цветы на стол Морошки — тоже не беда: неудобно ставить их только в своей комнатушке. А вот что взялась угощать Морошку с дороги — совсем другое дело. Это уже может вызвать и пересуды… Но в глубине души, как это ни странно, Геля не испытала никакого раскаяния в своей безотчетной затее. Более того, ей даже приятно было неловкое положение самозваной хозяйки.

— Сама-то садись, — ласково пригласил ее Морошка.

Геля отрицательно тряхнула головой. Никакие уговоры не помогли, и тогда Арсений, вздохнув, сделав вид, что лишь неуступчивость Гели вынуждает его пойти на крайние меры, осторожно взял ее за плечи и усадил на табурет у стола. Она легонько напряглась, но не проявила ни малейшего намерения встать, и Морошка тут же мог спокойно убрать свои руки. Но они будто прикипели к ее плечам…

— Мошка-то как тебя искусала! — заговорил Арсений приглушенно. — И лоб, и шею…

— Это вчера, на Медвежьей, — тоже тихонько, почти шепотом ответила Геля и, застеснявшись, опустила глаза.

— Ты разве без сетки ходила?

— В сетке душно, да и плохо видно.

— А я тебе крем от мошки привез.

— Какое же вам спасибо, Арсений Иваныч!

— Вот и сиди.

И тут Арсений, с неохотой оторвав руки от Гелиных плеч, вновь с изумлением увидел ее очень юное, рдеющее под загаром лицо со слегка вздернутым носом и вновь встретился с ее взглядом. В нем не осталось и следа от недавней диковатости и тревоги. «Да откуда же ты, ясноокая, явилась ко мне? — хотелось крикнуть ей в лицо. — С какого света?» Арсений видел, что Геле хорошо с ним, и понял, что она, может быть, и сама того еще не зная, ждала его с тревогой и любовью.

Он сам налил Геле в тарелку ухи, дал ей в руки, как маленькой, ложку и кусок хлеба. Она сидела с таким видом, будто ей совсем невдомек, где она и что заставляют ее делать. Да и Арсений долго не притрагивался к ухе. Он все глядел и глядел на Гелю и не мог надивиться: она была совсем не такой, как всегда!

Кое-как осмелясь все же отпробовать на глазах Морошки уху, она застенчиво спросила:

— Удалась ли?

Арсений ответил протяжно, нараспев, как это принято на Ангаре:

— Ну-у!

— А хариусы — хороши ли?

— Ну-у!

Совсем недавно Гелю смешили словечки, бытующие на Ангаре. Сейчас же она легко согласилась с собой, что без них Морошка и не был бы Морошкой. Раньше Геля удивлялась: «Арсений? Из староверов, что ли? Морошка? Так ведь это же ягода!» Но сейчас ей нравилось и его редкое, певучее имя, и его родовое прозвище.

— Обновилась изба, — заговорил Морошка, не переставая удивляться переменам в прорабской. — Будто домой попал.