Эмигрант. Испанская война - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 33

Внутренне холодея, я сделал приглашающий жест вооружённому врагу, одновременно указывая наваррцам, чтобы не вмешивались. Я помнил, как на моих глазах боец регуларес орудовал таким клинком на Пингаррон. И сейчас мой враг (да, именно враг: в его глазах читалась моя смерть) был зол, но собран. А это очень опасно.

Противостоя человеку с холодным оружием нужно концентрироваться не на клинке, а на противнике. Так учили на улицах Марселе. Теперь учёба должна была снова пригодиться…

Как только он сделал первое встречное движения, я атаковал. Внутренней частью левой стопы, что есть силы ударил в левую же его стопу, противник потерял равновесие. Только встав на бьющую ногу, я круто развернулся, всё тело бросая в тяжелейший, рубящий удар голени по бедру противника.

Марокканец сильно припал на левую ногу, его лицо исказилось от дикой боли. Да что там, такой удар вполне мог её сломать. Я разорвал дистанцию, давая понять, что готов закончить бой.

Однако в этот момент противник прыгнул вперёд. На одной ноге он попытался достать меня колющим ударом. Но ведь только это он мог исполнить, потеряв подвижность, и именно этого я и ждал…

Уход с линии атаки разворотом корпуса. Левой рукой сбиваю атакующую руку, а правой наношу короткий и сильный апперкот – голова противника дёргается вверх. Прихватив левой за плечо марокканца, я перемещаюсь чуть вперёд коротким приставным шагом и сбиваю африканца подсечкой. Уже лежащего, добиваю ударом носка в челюсть.

Короткая схватка окончена. Нокаутировано двое из трёх моих оппонентов. Третий, словивший удар в «солнышко», пытается разогнуться и встать на ноги. Шагаю к нему, но марокканец делает жест, показывая, что признаёт мою победу.

В это время площадь взорвалась аплодисментами наваррцев. Все они, радостно смеясь и восторженно крича, начали скандировать:

– Русо, русо, русо!!!

Вот он, сладкий и пьянящий миг настоящей победы…

…………………………………………………………………………………………..

Девушку мы проводили до дома. Окружённая вооружёнными мужчинами, она дичилась, к тому же ею ещё владел недавно пережитый ужас. Так что поблагодарить, а уж тем более заговорить с нами она не пыталась. Только у двери своего дома она обернулась ко мне и кивнула.

Меня, особенно не всматривающегося в спасённую девушку, зацепили её глаза. Карие, большие и очень выразительные, их взгляд будто обладал свойством материально передавать чувства хозяйки. Меня будто ударило волной чего-то тёплого в грудь – но в ту же секунду обладательница чудесных глаз скрылась за дверью.

Мгновение спустя сбросив оцепенение, я двинулся вместе с наваррцами к расположению нашей временной части.

А пока мы шли, меня вдруг посетила мысль: а почему победу над марокканцами я принял для себя как «настоящую»? Ведь уже много раз, что в обороне, что в наступлении, мои подразделения брали верх на поле боя. Но после убийства Рауля, я ни разу ещё не испытывал такого подъёма: пьянящий, обескураживающий вкус чемпионства, лидерства, когда на душе и в теле так легко, будто готов воспарить! Так нет же, всё время я испытывал после сражения только дичайшую усталость да полную пустоту внутри, будто выгорел. Ещё немножко – облегчение, что выжил.

Я думал, что так со всеми; ну, или быть может, испанцы как-то по-иному всё воспринимают, более эмоционально. Но нет. Сегодня, защитив девушку от изнасилования (а может, чего и похуже), я вспомнил, насколько это сильные эмоции – победить, осознавая свою правоту. Выходит здесь, в Испании, я до того не чувствовал правоты в своих поступках?

…………………………………………………………………………………………..

Отогнав несколько странные для войны мысли прочь, я наконец-то сел обедать. Во время еды один из близких мне наваррцев, Санчос, подсел ко мне, желая пообщаться:

– Слушай, насколько же ловко ты бьёшься! Разбросал марокканцев как щенков, да ещё как легко: по одному, не прекращая движения! Ты молодец!

– Спасибо, дружище. Но если бы ты столько лет занимался боксом, тройка регуларес не стала бы для тебя проблемой.

– Хах! Хорошо… Слушай, а ведь девчонка всё время косилась на тебя. Симпатичная, хоть ещё и не зрелая…

Я внимательно посмотрел на наваррца, вложив во взгляд весь холод, на какой был способен.

– Никита (конечно, испанец произносил моё имя несколько иначе)! Не злись, ты достойный мужчина, я не на что и не намекал. Точнее хотел, но не о постели.

Подумай: после того, как флот генерала Молы блокировал побережье, а французы закрыли границу, горцам негде брать еду. Так что если бы ты хотел добиться признательности девушки или хотя бы просто помочь, ты мог бы собрать им консервов и хлеба. Я слышал, что повар хотел отметить тебя банкой свиной тушёнки.

…Идея была неплохой. Мне действительно выдали консервы, правда не свинину, а колбасный фарш. На имеющиеся у меня деньги (нам регулярно платили жалование) я попробовал купить сахара и соли. Не получилось. Продажа провианта в военное время могло расцениваться как преступление. Но лишки мне отсыпали бесплатно. Ещё одну банку тушёной свинины мне подарили сослуживцы; так же они поделились хлебным паком и налили полную флягу спирта. Этого было хоть и немного, но голодающим гражданским и того достаточно.

Вечером меня отпустили на пару часов. Я быстро нашёл искомый дом, но в дверь пришлось барабанить довольно долго, прежде чем мне открыли. И это была не спасённая девушка…

Открывший мне баск являлся довольно крупным и высоким мужчиной, выше меня. Разговаривал он агрессивно и быстро, так, что я не сразу смог вникнуть в суть его слов:

… – Я врач, и я буду работать в госпитале Молы! Если вы хоть что-то сделаете моей семье, я пожалуюсь, и у вас будут крупные проблемы!

– Да подождите вы! Я не собирался делать что-либо плохое, вовсе нет. Здесь живёт девушка, сегодня мне довелось защитить её от марокканцев…

– Защитник значит! Да вы сами привели этих марокканцев на нашу землю! Моей дочери не в чем быть признательной вам, захватчику! Вы убивали басков, и один красивый жест ничего изменит!

– Да послушайте (я тоже уже не мог сдерживаться)! Вашу дочь сегодня бы изнасиловали и могли убить марокканцы, так что вам, конкретно вам, стоит меня поблагодарить! Это ваш долг защищать семью, а не мой – захватчика – так вы выразились?! Между прочим, я прибыл в Испанию драться с «красными», с теми, кто отнял у моей семьи отчизну! А сюда мы пришли по приказу командования, и если вы не в курсе – приказы не обсуждаются! И да, я убивал басков. Если бы я этого не сделал, они бы убили меня. Но только моя смерть не остановила бы франкистов, а вот защитил ли бы кто сегодня вашу девочку без меня – вот это вопрос!

Баск несколько ошалел от моей тирады. По крайней мере, ответных слов он не нашёл. Тогда я протянул ему мешок с едой.

– Что это?

– Я слышал, что ваши гражданские плохо обеспечиваются. Тут немного продуктов. Не обессудьте, сколько смогли собрать с товарищами.

Гордый горец несколько мгновений колебался.

– Да, еды не хватает. Но вот что я скажу: женщина басков не обесчестит себя, даже если будет умирать с голода. Если вы таким образом хотите дождаться от моей дочери той признательности, которой жаждет на войне мужчина, убирайтесь вон!

– Я просто хотел помочь. Хоть что-то правильное сделать.

Мои последние слова сломали лёд вражды. Баск принял мешок и поблагодарил меня. В тот момент, когда он открывал дверь дома, я мельком увидел девушку, очевидно, подслушивающую наш разговор. Я успел поймать её взгляд, и там читалось… огорчение? Она хотела поговорить со мной, Санчос был прав?! Приятно!

Теперь очи гордой горянки будут ещё долго преследовать меня по ночам…

Лишь один день отдыха нам дали на переформирование, а затем снова бросили в бой. И постепенно дни сражений стали сливаться в одну сплошную полосу крови, смерти и дикой усталости. Лишь некоторые фрагменты схваток, особенно врезавшиеся в память, как-то разбавляли воспоминания…