Тайная война Разведупра - Болтунов Михаил Ефимович - Страница 14

Он полюбил Хаджи за отчаянную храбрость, за железную волю и жестокую прямоту — те качества, за которые все любят этого отважного молчаливого человека.

Хаджи молча взял его за руку, усадил на большой диван, обитый голубым атласом. Тот покорно сел и опустил глаза.

— Это верно, Дуррути, что ты отводишь бригаду в тыл? — спросил Хаджи. — Ты знаешь, резервов нет. Ты оголишь самый ответственный участок фронта.

— Да, я отвожу бригаду! — закричал Дуррути. — Люди устали. Устали от бомбежек и артиллерии! Люди не выдерживают! Я не могу!..

— Дуррути, но твоя бригада всего лишь два дня на передовой. И знаешь, как оценил народ, что анархисты пришли, наконец, из глубокого тыла драться в Мадрид? Понимаешь, какое впечатление произведет уход из бригады? Что тебя заставляет предпринять этот шаг?

Дуррути опустил голову и, стиснув виски, тихо сказал:

— Знаю, все знаю, но они требуют. — Слово “они” он произнес со злобой.

Снова вскочил и зашагал по ковру.

— Поеду в бригаду. Сейчас же.

— Я с тобой, — предложил Хаджи.

— Нет, нет!

Мы с Хаджи поехали в штаб обороны Мадрида. Через час, проходя по коридору штаба, я увидел Хаджи. Он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Я окликнул его. Он не ответил. Я тронул его за плечо. Он повернулся ко мне, его глаза были полны слез.

— Что случилось?

— Они убили его. Только что убили».

Потом Хаджи Джиорович всю жизнь корил себя, что не поехал с Дуррути. Как он считал, ему бы удалось предотвратить это безумство.

Так и не успел Мамсуров научить Дуррути стрелять из пулемета. Сам он, кстати говоря, являлся отменным пулеметчиком. В Испании было немало случаев, когда мастерство пулеметчика да поразительная смелость и выдержка помогали Хаджи выдержать, не погибнуть, победить.

Он не любил рассказывать о таких случаях. И все-таки однажды признался: «Как-то с одним батальоном я участвовал в бою. Сражались мы двое суток. Бойцы устали. Наши части ушли вперед, и батальон оказался в крайне сложном положении.

И вот вдали показались шеренги марокканцев, опытных, сильных бойцов, на которых делал основную ставку Франко.

Они были одеты в белые плащи. Мерным, уверенным шагом накатывали на нас. Психическая атака. Нечасто такое увидишь. Да лучше и не видеть.

Марроканцы находились метрах в 800-х от нас. Интербригадовцы открыли огонь. Некоторые “белые плащи” падали, но остальные, не меняя темпа, продолжали идти и идти.

И вот они уже в 300 метрах от нас. Мы ведем огонь, а шеренги движутся вперед. Некоторые наши бойцы перестали стрелять. Я бросился к пулемету и нажимал на спусковой крючок так, что потом у меня долго болел палец.

Почувствовал: еще мгновение, и наши бойцы дрогнут, побегут. Напряжение было дикое. Не отрываясь от пулемета, я крикнул растерявшимся бойцам: “Гранатами! Огонь!” И метнул подряд три гранаты, когда марроканцы были уже в 50 шагах.

Однако не выдержали они. С протяжным криком: “А-лл-а…” белые шеренги повернули, показали нам спины и побежали.

Какое же было счастье видеть их спины».

В советские времена войну в Испании, нашу интернациональную помощь романтизировали, показывали только подвиги бойцов-интербригадовцев.

Однако там был не только героизм и самопожертвование. Хватало и предательства, трусости, разгильдяйства. В том числе и среди интернационалистов из Советского Союза.

Как и почему сорвалось наступление интербригадовцев в районе Французского моста и университетского городка? Эту операцию готовило мадридское командование своими силами втайне от штаба Центрального фронта. «Мадридцы» подозревали, что в штабе работают продажные офицеры, связанные с фашистами.

Кроме пехоты в наступлении участвовали две танковые роты, все бронемашины, находящиеся в боевых порядках обороняющихся частей. Командовали этими ротами Арман, Кривошеин и капитан Панов.

После упорных боев в районе университетского городка командование ставит задачу майору Ксанти атаковать противника у Французского моста. Его подразделениям придавались две танковые роты и рота бронемашин.

Кривошеина на месте не было. Арман принял командование двумя ротами, подразделением бронемашин руководил Панов.

Огонь артиллерии корректировался с башни 17-этажного здания «Телефоник».

Наступление началось успешно, и интербригадовцы захватили плацдарм западнее моста, фашисты спешно отходили.

По установленному сигналу рота бронемашин Панова должна была вступить в бой и развить успех.

Однако все сигналы поданы, и не один раз, а Панова нет. Арман в бешенстве и собирается ехать на поиски пропавшей роты, хочет, как он кричал, «набить морду трусу Панову».

Однако если бы Арман покинул поле боя, командовать танками было бы некому. Ксанти принял решение ехать самому.

Он нашел роту Панова около парка, километрах в трех от назначенного района сосредоточения.

Позже об этой поездке Мамсуров вспоминал так: «Я поехал к роте и обнаружил танки вдоль ограды парка. Они были брошены без охраны. Экипажи разбрелись. У машин я нашел только несколько человек. На мой приказ быстро найти командира и собрать экипажи реакция была весьма ленивая.

Рассвирепев, я сам стал искать Панова. И нашел его в одном из ресторанчиков с рюмкой в руке. На коленях у него сидела девушка.

От такой картины я долго не мог прийти в себя. Увидев меня, он вскочил, девушка упорхнула.

Панов стоял передо мной большой, побелевший от испуга, с росинками пота на рябом, круглом лице и что-то бормотал о своей вине.

От бешенства я не в состоянии был вымолвить ни слова.

А когда с его ротой мы прибыли к Французскому мосту, было уже поздно. Фашисты оправились от удара, подтянули дополнительные силы и начали яростно атаковать».

Что ж тут скажешь — на войне как на войне. Есть такие, как Мамсуров, и, увы, такие, как Панов.

…Осенью 1937 года Ксанти, он же Хаджи Мамсуров, возвратился в Москву.

Как-то в приемной одного из высоких начальников встретил Михаила Кольцова. После Испании они увиделись впервые. Крепко обнялись, как старые друзья, расцеловались.

Кольцов оставил свой телефон. Просил звонить. Но позвонить Мамсуров ему уже не успел. Михаила Кольцова арестовали.

«В приемной было человека три, — скажет позже генерал Мамсуров. — Так я и не знаю, кто же из них спустя несколько недель написал, что я обнимался не с тем, с кем следовало…»

Вообще, по меркам 30-х кровавых годов, зажигательный, прямой и честный кавказец Хаджи Мамсуров многое делал, что не следовало делать. Сейчас, когда анализируешь эти факты, поражаешься, как он выжил? Ну, например, после того, как сказал в лицо Сталину правду о финской войне? После того, как пригвоздил Мехлиса к позорному столбу? Как? Но это уже тема отдельного разговора. Он — впереди.

Апрель сорокового года выдался холодный. Весеннее солнце иногда прорывалось сквозь свинцовые тучи, но мороз держался. Лютая зима, на которую пришлась Советско-финская война, отступать не хотела.

12 марта 1940 года СССР и Финляндия заключили мирный договор. Советскому Союзу отошла территория Карельского перешейка с Выборгом, острова в Финском заливе, западное и северное побережье Ладожского озера с городами Кексгольмом, Сортавала, Суоярви, территория к северу от Ладоги с городом Куолаярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний.

Полуостров Ханко переходил в аренду Советскому Союзу на 30 лет.

Красная армия победила. Но как-то тяжело было думать об этой победе. Полковник Хаджи Мамсуров видел ее изнутри, с изнанки.

В конце марта на сессии Верховного Совета СССР, со ссылкой на данные штаба Ленинградского военного округа, были обнародованы цифры наших потерь в финской войне — около 48,5 тысячи убитых, почти 159 тысяч раненых, больных, обмороженных.

Финны, по тем же данным, потеряли 70 тысяч убитыми и более 250 тысяч ранеными.

Мамсуров не мог не верить сессии Верховного Совета, но на войне он видел совсем другое. Что ж, возможно, ошибался. Трудно говорить ему, полковнику, командиру бригады, за весь фронт.