Рожденные в пламени (ЛП) - Кайм Ник - Страница 52

Напрасные надежды. Последняя встреча с Гором убедила Вулкана, что следующая закончится кровопролитием. Большая ложь, напомнил он себе, в которую вплетена ниточка истины.

— Умоляю, владыка! — в отчаянии воскликнул Т’келл, опускаясь на одно колено. — Избавь меня от этого поручения. Сохрани хоть что-нибудь.

Вероятно, Вулкан разгневался бы на своего магистра кузни за подобное проявление слабости, если бы не рассмотрел в нем истинную сущность: надежду. Он все еще верил, что творения отца можно использовать во имя благой цели, ради прекращения войны.

— Здесь хранятся орудия, способные уничтожать целые миры, сын мой, — сказал примарх, окидывая взглядом подземелье.

— Или спасать их от гибели, — ответил Т’келл. — Если попадут в нужные руки.

— Мои, например? — спросил Вулкан, наклонив голову, чтобы взглянуть в глаза Т’келла.

В них он увидел не только мольбу, но и гордость. И это подавало надежду.

— Да! Или в руки лорда Дорна. Или Гиллимана. Да хотя бы Русса!

— Встань, магистр кузни. Негоже, чтобы один из моих сыновей умолял меня на коленях, — сказал Вулкан, стараясь подавить гнев при виде унижения воина Саламандр.

«Я наставник, — подумал он, — а не король, требующий поклонения. Такая напыщенность больше подошла бы Гиллиману».

— Но что еще мне остается? — отозвался Т’келл, но все же поднялся.

«Да, я не ошибся, выбрав Т’келла. Если есть хоть один шанс, что мои творения все же будут использованы во благо, он позаботится об этом лучше, чем кто-либо другой».

— Хорошо.

— Владыка?

Вулкан повернулся к нему:

— Я сказал: хорошо. Что-то надо оставить. Если я уничтожу все, это будет значить, что я потерял надежду и веру в преданность и честь своих братьев. И я так не поступлю.

Т’келл не скрывал своего облегчения, но примарх знал, что сейчас настроение его сына вновь изменится.

— Ты останешься здесь, Т’келл. Ты не полетишь со мной в систему Исствана — твое место теперь на Ноктюрне и Прометее.

— Но, владыка...

— Не вздумай перечить мне во второй раз, — предостерег его Вулкан. — Я не настолько терпелив.

Магистр кузни опустил голову.

Примарх планировал взять Т’келла с собой, но сейчас был рад его оставить. Он чувствовал, что миссия на Исстване, порученная ему отцом, обречена на провал. И не потому, что Гор — блистательный полководец и великий воин. Среди братьев нашлись бы лучшие лидеры и более искусные бойцы. Сильнее всего Вулкана беспокоили перемены, произошедшие с Гором, и то, что они сулили в будущем. Если уж он мог измениться, если Великий крестовый поход утратил прежнее значение...

Вулкан прогнал непрошеные мысли. Грядущего ему не предотвратить, но то, о чем он намерен попросить Т’келла, еще в его силах.

— Отныне ты — Отец Кузни и хранитель этого подземелья.

— Отец Кузни? — растерянно переспросил Т’келл. —  Разве я не твой магистр кузни, владыка?

— Магистр, конечно. Но легионер может иметь не одно звание. Я поручаю тебе это задание, как и заботу о хранилище в целом.

— Какое задание, владыка? Скажи, и я все исполню.

— Служить хранителем. Поклянись защищать эти артефакты, а если со мной что-то случится, ты позаботишься, чтобы они не достались тем, кто питает дурные намерения.

Т’келл отсалютовал:

— Клянусь, владыка!

— Отлично. Выбери семь предметов, только семь. По одному на каждое царство Ноктюрна.

— Но здесь их тысячи. Мыслимо ли выбрать...

— Да, тысячи, — согласился примарх.

Надевая боевое снаряжение, он поймал себя на том, что мысленно постоянно возвращается к последней встрече с Гором. Прежде всего надо поговорить с Феррусом. Нрав Горгона не сильно отличается от вулканов Медузы, но необходимо направить его ярость в нужное русло еще до столкновения с Гором и остальными мятежниками. В глубокой задумчивости Владыка Змиев почти забыл о Т’келле, но перед уходом все же напомнил ему о порученном задании:

— Но твой примарх повелевает: возьми семь, Отец Кузни. Я отправляюсь на воссоединение с флотом Ферруса. Постарайся закончить до моего возвращения.

Вулкан предчувствовал, что больше они с Т’Келлом не увидятся, но не хотел, чтобы тот это понял.

В темных глубинах корабельной топки забушевало пламя. Вздыбленные деформированные артефакты казались Т’келлу переломанными пальцами. Языки пламени голодными стервятниками рыскали по бронестеклу, пожирая все, а взамен выплевывая горький едкий дым. Его клубы лишь изредка позволяли увидеть что-либо: оплавившийся, почерневший клинок или осевший остов, не выдержавший колоссального жара печи.

Все горело, и именно Т’келл разжег огонь.

Он глядел вниз со смотровой площадки и плакал.

 Жар пощипывал кожу даже сквозь бронестекло.

— Я словно устроил бойню... — пробормотал он, непроизвольно стискивая пальцами древко громового молота. — Истребил такое великолепие, такую красоту.

В этот момент полномасштабного уничтожения Т’келл остро ощутил жестокое прикосновение поэзии, которую обычно вытесняла из его души логика.

Немногие военачальники могли похвастаться таким безупречным опустошением, а вот он, магистр кузни, ремесленник и творец, совершил это.

Т’келл усмехнулся грустной иронии ситуации.

«Отец Кузни», — напомнил он себе.

— Такое горе, — прошептал он теням, — как будто ты умер еще раз.

Т’келл не был свидетелем гибели примарка, но в своем сердце он знал, что его отец действительно умер.

Говорили, что первым из памяти о недавно умершем стирается голос. Т’келл никогда его не забудет, до самой своей смерти. Последние слова отца врезались в память так же надежно, как почетные шрамы в черную, будто оникс, плоть. Свершилось немыслимое. Остался только пепел.

— Неужели нельзя ничего сберечь, брат?

Он узнал голос Рахза Обека.

В своих раздумьях Т’келл чуть не забыл, что при сожжении творений Вулкана присутствует и Носитель Огня, стоявший рядом с ним на маленькой площадке. Его рельефную броню из зеленого керамита дополнял ярко-красный плащ из шкуры змия. Шлем, пристегнутый ремешком к поясу, венчал темный металлический гребень, деливший его на два равных полушария. Уменьшенная копия гребня — полоска темно-зеленых коротко подстриженных волос — пересекала череп воина. И, как всегда, его лицо хранило суровое выражение. Рахз Обек был стойким как гранит, и это свойство распространялось не только на его действия, но и на эмоции. Заданный им вопрос не содержал ни сожаления, ни просьбы — всего лишь выяснение обстоятельств.

— Этот корабль, где мы находимся, и установленное на нем орудие, — сказал Т’келл, поглядывая на тени под сводчатым потолком. Автоматическая фокусировка его бионического взгляда помогала различать в темноте мельчайшие детали. — И еще пять других артефактов. Всего семь, по одному на каждое из наших царств.

Обек подошел еще на шаг к бронестеклу — единственному, что отделяло его от топки. Прищурив красные глаза, он пытался рассмотреть очертания предметов, которые Т’келлу было поручено уничтожить. Он никогда не видел шедевров Вулкана — даже этот корабль был ему не знаком — и Т’келл решил, что брат-капитаном движет простое любопытство.

В центральной топке «Чаши огня» бушевало адское пламя, красное, как плащ Носителя Огня. Перед его жаром не могло устоять ни одно рукотворное изделие. И Обек, как ни вглядывался, не мог увидеть ничего, кроме почерневшего металла и растущей груды пепла.

— Печально видеть, как сгорают работы отца, но это лучше, чем если бы они попали в руки мятежников.

— Мне он сказал почти то же самое, — ответил Т’келл. — Неудивительно, что он именно тебя поставил во главе... гарнизона.

Обек напрягся от этих слов, чем подтвердил давнишнее подозрение Т’келла. Капитан считал свой пост наказанием, а Прометей, спутник Ноктюрна, где находились космопорт и казармы, — не цитаделью, которую стоило бы защищать ценой жизни, а тюрьмой, где он отбывал пожизненное заключение.