Дипломатия и войны русских князей - Широкорад Александр Борисович - Страница 68

Андрей Курбский участвовал в строительстве большой деревянной башни. Ее строили в версте от стен Казани, а затем всего за одну ночь подвинули прямо к городскому рву. Верхняя часть башни была выше казанских стен. Десять пушек и пятьдесят «гаковниц» (гаубиц) вели круглосуточный обстрел города, принесший осажденным много вреда.

После семи недель осады начался штурм Казани. Как писал Курбский, «свое двенадцатитысячное войско я разрядил по командирам и подступил к городским стенам, к той великой башне, что стояла перед городскими воротами, на горе. Когда мы были еще на подступах к стене, то в нас не стреляли ни из ружей, ни из луков, когда же подошли ближе, тогда на нас обрушился огонь со стен и башен. Стрелы летели как дождь, одновременно бесчисленные камни на нас сыпались так, что мы и воздуха не видели! Когда же мы под самые стены с великим трудом и бедствиями подошли, тогда полились на нас вары кипящие и бревна стали в нас метать. Но Божья помощь была с нами, и люди были храбры и крепки, и о смерти забывали, и воистину с радостью и поощрением в сердцах бились с басурманами за православное наше христианство, и за полдня отбили их от окон стрелами и ручницами. И к тому же нам помогала стрельба из наших пушек прямо из шанцев, так как противник открыто стоял на башне великой и на стенах города, не прячась как раньше, и бились с нашими воинами врукопашную. И могли бы мы их побить, но много наших воинов пошло на штурм, а под городские стены мало пришло, некоторые возвратились, и много было убитых и раненых. Но Бог помог нам! Первым на стену города взошел по лестнице мой родной брат (князь Иван Михайлович. — А.Ш.) и другие храбрые воины вместе с ним, и все они бились и рубились с басурманами, некоторые влезли в окна великой башни, а оттуда спускались к главным городским воротам. Басурмане отступили в тыл и, оставив городские стены, побежали на великую гору к царскому дворцу, который был прочно укреплен и стоял между каменных палат и мечетей и был хорошо окопан. Мы последовали за ними к цареву дворцу. Многие устали, так как были в тяжелых доспехах, некоторые были ранены и уже лишь малое число из нас билось с врагами. А войско наше находилось вне стен города, но когда увидели, что мы уже вошли в город, а татары со стен бегут, то все в город устремились, и лежащие раненые поднялись, и даже мертвые воскресли. Не только эти воины, но и другие со всех сторон, и со всех станов кашевары, и даже те, которые были приставлены к коням, и многие другие, что привезли товары продавать, — все они побежали в город. Но не для ратного дела, а подгоняемые большой корыстью. И было ради чего: город истинно был полон золотом и серебром, каменьями драгоценными и соболями, все кипело и другим великим богатством. Татары же заперлись с нашей стороны на царевом дворе, покинув дальнюю часть города, сколько могло их уйти, а с другой стороны, с Арского поля, где был взорван подкоп, царь казанский с двором своим, отступя приблизительно на половину города, остановился на Тезицком, по-нашему купеческом рве. И крепко бились они с христианами, разделившись на три части: одна — на горе, другая — на равнине, а третья — в отдалении, как бы в пропасти, а поперек простерся ров глубокий от городской стены и река Булака до дальнего места, и все это место довольно большое по протяженности, кажется мне, что не меньше Виленского.

Битва та длилась четыре дня, и на стенах, и в городе тяжелые сечи были. И увидели басурмане, что христианского войска мало остается — немало ведь кинулось на добычу, многие говорят, что некоторые за добычей ходили по два и по три раза, но храбрые воины бились беспрестанно, и, увидев, что они начали уставать, басурмане стали ополчаться на этих воинов всей своей силой. Мародеры, узрев, что наши под напором татар вынуждены отступать, ударились в такое бегство, что многие и в ворота не проходили, а другие со своей добычей пытались через стену перелезать, а иные добычу побросали и с воплями «Секут! Секут!» бежали. Божья благодать не позволила сокрушиться храбрым сердцем воинам, но было очень тяжело в нашей стороне от басурманского приступа во время вхождения в город и выхода из него; в моем полку было убито девяносто восемь храбрых мужей, не считая раненых; но благодать Божья не покинула нас, и на нашей стороне войско стояло против басурман недвижимо, но немного пришлось нам отступить из-за сильной атаки с их стороны. Мы дали о себе знать царю и всем его советникам, бывшим вокруг него в тот час, да царь и сам видел бегство из града тех бегунов, так что и не только в лице изменился, но и сердцем сокрушился, думая, что басурмане почти все войско христианское из города изгнали.

Увидев такое, мудрейшие и искуснейшие советники из царского окружения повелели взять хоругвь великую христианскую и подвигнуть ее к главным воротам города, называемым царскими, и самого царя (хочет он того или нет) посадить на коня, коня же того, взяв под узду, поставить рядом с хоругвью. Были среди этих советников люди храбрые и рожденные от отцов, состарившихся в добродетелях и искусных в ратных делах. Великому царскому полку, в котором было более двадцати тысяч избранного воинства, приказано было, чтобы половина всего этого состава сошла с коней, в том числе и сыновья, и родственники этих советников, и пошли бы в город на помощь изнемогающим воинам.

Когда же в город внезапно вошло свежее войско, облаченное в светлые доспехи, то царь казанский со всем своим воинством начал отступать назад, крепко держа оборону, но наши неотступно бились с ними и прогнали войско казанского царя аж до мечетей, что вблизи его двора стоят, и встретились там с их обызами, сеитами и молнами[197] и с их великим епископом, а по их языку амиром (эмиром) по имени Кулшериф-мулла, и сразились они с нашими так сильно, что все до единого погибли. Царь с оставшимися затворился в своем дворце и бились крепко, сражение же продолжалось еще полтора дня. Когда царь понял, что помощи ему ждать неоткуда, тогда он выстроил в одной стороне своего двора всех своих жен и детей в прекрасных драгоценных одеждах, приблизительно около десяти тысяч, уповая на то, что противники прельстятся их красотой и оставят в живых. Сами же татары, собравшись вместе в один угол, решили не даваться в руки неприятеля живыми, но сохранить жизнь своему царю. Они пошли от царского места на дальнюю сторону к нижним вратам, как раз туда, где против царева двора я стоял со своим полком. У меня к тому времени не осталось и полтораста воинов, а у них было еще около десяти тысяч, и все они теснились на улицах и отходя крепко оборонялись. Наше же великое войско ударило в арьергард татарского полка и в жаркой сече с трудом и Божьей помощью вышло из ворот. Затем наши крепко налегли на них с великой горы и потеснили их к воротам, а там стоящие во вратах преграждали им дорогу, и к нам на помощь подоспели два христианских полка. Татары были разбиты со всех сторон и стиснуты так, что задним и серединным их людям пришлось пробираться прямо по своим, идя к городу или башне, где множество их трупов лежало. Вот тогда они возвели своего царя на башню и начали кричать и просить времени на переговоры, мы же склонились на их просьбу. Они сказали нам следующее: «Пока у юрт престол царев стоял, мы бились в поте лица до смерти, обороняя царя и отечество, а сейчас царя вам отдаем здорового: ведите его к своему царю. А оставшиеся наши воины выйдут на широкое поле испить с вами последнюю чашу». И отдали нам своего царя с одним советником, старейшим из них, и двумя имилдеши[198]. Царь их носил басурманское имя Идигер, а князь его — Зениешь (или Зенешь). И отдав нам невредимого царя, они на нас ударили стрелами, а мы на них. Но они не захотели биться с нами во вратах города, а пошли со стен через Казань-реку и хотели пробиться через проломы в стенах прямо против моего стана на шанцы, где у меня стояло шесть великих пушек, и изо всех них было по татарам ударено. Они же пошли оттуда налево, берегом, вниз по течению Казань-реки на расстоянии в три полета лучных стрел в конец наших шанцев и стали там облегчаться, сбрасывая с себя доспехи и разуваясь, для того чтобы брести по реке. Полк их к тому времени насчитывал не более шести тысяч. Нас было мало, но мы добыли себе коней и, сев на них, устремились против них, желая заградить им путь, по которому они надеялись пройти.