Ученик пекаря - Джонс Джулия - Страница 3

• Предыдущая
• 3/118
• Следующая

Однажды, когда ему исполнилось тринадцать зим, он откопал в библиотеке старую, заплесневелую рукопись. Трясущимися от волнения руками он развернул ветхий пергамент и поначалу был немного разочарован: там содержались обычные наставления: как зажечь огонь и как лечить простуду. Но в конце имелись указания, как производить обыск чрева, дабы определить, беременна женщина или нет.

Баралис прочел эти строки с жадностью. Его учителя ни разу не упоминали об этой процедуре — возможно, они и сами не умели ее делать, а то и вовсе не знали о ней. Загоревшись овладеть новым искусством, неведомым даже учителям, Баралис спрятал свиток в рукаве и унес домой.

Через несколько дней он решил попробовать то, чему научился, — вот только на ком? Деревенские женщины не позволят ему к ним прикоснуться. Оставалась мать — а она-то, по его убеждению, точно не была беременна. Однако, не имея другого выбора, он все же решился использовать ее в качестве подопытного кролика.

Ранним утром он прокрался в спальню родителей, убедившись, что отец уже ушел в поле. Он стыдился того, что отец его — простой крестьянин, но утешал себя, что мать более высокого происхождения: она была дочерью торговца солью. Баралис всей душой любил свою мать и гордился ее родовитостью. В деревне ее уважали, и старейшины советовались с ней во всем — от сбора урожая до брачных дел.

Войдя в комнату, он разбудил ее и хотел уйти, но она подозвала его к себе:

— Поди сюда, Барси, чего тебе надобно? — Она протерла глаза и нежно улыбнулась своему баловню.

— Я хотел попробовать одну новую штуку, — виновато пробормотал он. Мать приняла вину за робость.

— А ты разве не можешь попробовать, когда я не сплю, милый? — Ее лицо выражало любовь и доверие. Баралиса вдруг кольнуло дурное предчувствие.

— Могу, матушка, но лучше я попробую на ком-нибудь другом.

— Еще чего недоставало! Пробуй на мне — лишь бы у меня волосы от этого не позеленели. — Мать поудобнее устроилась на подушках и похлопала по одеялу рядом с собой.

— Никакого вреда от этого не будет, матушка, — я только осмотрю тебя, чтобы проверить, здорова ли ты. — Солгать оказалось нетрудно, ведь он не впервые лгал матери.

— Что ж, — ласково засмеялась она, — делай свое черное дело!

Баралис возложил руки на живот матери, чувствуя тепло ее тела сквозь тонкую ночную сорочку. Широко раздвинув пальцы, он сосредоточился. В рукописи оговаривалось, что это скорее умственная процедура, нежели физическая, и он направил все свои мысли на чрево матери.

Он чувствовал, как бежит по жилам кровь и мерно бьется сердце. Чувствовал движение желудочных соков и легкое сокращение внутренностей. Он сдвинул руки чуть пониже и поймал ободряющий взгляд матери. Вот оно, то место, о котором говорится в рукописи: красный горн плодородия. С нарастающим волнением он обследовал мускульную полость матки. И нашел некое вздутие, едва заметное. Не будучи уверен, он проник чуть поглубже. На лице матери возникло беспокойство, но он не обратил на это внимания, захваченный своим открытием: там и вправду было нечто новое, нечто отдельное. Обуреваемый восторгом, Баралис, желая познать это новое разумом, копнул еще глубже — мать вскрикнула от боли.

— Барси, довольно! — Мучительная судорога исказила ее красивое лицо.

В панике он поспешил уйти из нее — но при этом захватил что-то с собой. Что-то сдвинулось с места — а после и вовсе оторвалось. В ужасе он убрал руки. Мать истерически кричала, перегибаясь от боли пополам и держась за живот. Баралис заметил кровь на простынях. Ох, эти крики! Он не мог выносить их!

Что делать? Он не мог бросить ее одну, чтобы бежать за помощью. А мать корчилась в судорогах, и кровь все лилась из нее, ярко-красной рекой орошая белые простыни.

— Матушка, не надо, прости, я не хотел сделать тебе больно, пожалуйста, не надо! — просил он, обливаясь слезами. — Мама, прости! — Он прижимал ее к себе, несмотря на хлещущую кровь, и все повторял «прости» испуганным шепотом.

Так он обнимал ее, пока она не истекла кровью. Это длилось всего несколько минут, но Баралису они показались вечностью — сила и жизнь ушли из любимого тела.

Баралис отогнал от себя воспоминания. Это случилось давно, много лет назад, когда он был еще молод и зелен. Понятно, что тогда, мальчишкой, он совершил вопиющую глупость, взявшись за такое дело. Он ведь едва понимал, что такое беременность, и только из ребячьих перешептываний знал, откуда берутся дети.

Баралис знал, что рискует, проверяя чрево королевы, но он должен был увериться: зачатие даже в самый благоприятный период зависит от случая. Ему даже думать было страшно о том, что будет, если его семя не приживется. Он сознавал, что еще, возможно, слишком рано для точного ответа, но в то же время надеялся, что сумеет обнаружить перемену, хотя бы и крохотную.

Он склонился над королевой и положил руки ей на живот. Ткань придворного туалета оказалась чересчур плотной — он снова задрал юбки и только теперь спохватился, что забыл вернуть на место панталоны. Что ж, оно и к лучшему — этот предмет туалета тоже был крайне громоздким.

Теперь Баралис был куда опытнее, чем в тринадцать лет, — жаль только, что руки его не столь молоды и чутки, чем тогда. Ему стоило труда раздвинуть пальцы так, чтобы охватить весь живот, и он прикусил губу от боли — но придется потерпеть. Нужное место он обнаружил сразу — он больше не был новичком.

Все было знакомо: сокровенное тепло внутренностей, краснота пульсирующих кровеносных сосудов, жар, излучаемый печенью. С филигранной точностью Баралис погружался в тело королевы, в ее чрево. Он чувствовал сложные переплетения мускулов и связок, влекущую округлость яичников. Потом ощутил что-то едва различимое, едва возникшее. Жизнь, только-только успевшую отделиться от жизни королевы. Даже не жизнь, скорее ее проблеск... но уже существующий.

Охваченный ликованием Баралис не делал резких движений — он уходил бесконечно медленно и терпеливо, точно искусный хирург. Покидая чрево, он ощутил, как утверждается внутри свежезародившийся темный сгусток.

Было в этом последнем ощущении нечто насторожившее его, но радость успешного исхода смыла дурное предчувствие.

Он убрал руки и оправил платье королевы. Она тихо застонала, но его это не беспокоило: ее сон продлится еще несколько часов. Однако пора уходить. Легко ступая, он подошел к двери и отпер ее.

Он возвращался к себе, почти не отбрасывая тени в первых проблесках рассвета.

— Вот тут ты ошибаешься, Боджер. Поверь мне: молодые бабенки не самые лучшие для постельных дел. Так-то все вроде бы при них, все кругло да гладко, но как доходит до дела — лучше старой клячи нет. — Грифт отхлебнул эля и весело улыбнулся своему товарищу.

— Э, Грифт, тут я с тобой не согласен. По мне, пышечка Карри все-таки лучше старой вдовы Харпит.

— А я бы, Боджер, от обеих не отказался!

Оба собеседника расхохотались, стуча кружками по столу, как все замковые стражники.

— Эй ты, парень, как тебя звать? Поди-ка сюда, дай на тебя поглядеть.

Джек подошел, и Грифт нарочито медленно смерил его взглядом.

— Ты что, язык проглотил?

— Нет, господин. Меня зовут Джек.

— Экое редкое имя! — Оба стражника снова заржали. — Ну-ка, Джек, принеси нам эля — да не такую бурду, где воды больше, чем всего прочего.

Джек вышел из людской и отправился за элем. Это не входило в его обязанности — впрочем, он и каменный пол в кухне не обязан был скрести, однако скреб. Ему очень не хотелось встречаться с ключником — Виллок не раз драл ему уши, — и Джек торопливо шагал по коридору.

Ему повезло: Виллока в пивном погребе не оказалось, а Прюнер, его подручный, подмигнув, сообщил Джеку, что ключник пошел насчет картошки дров поджарить. Джек не совсем понял, что это значит, и решил, что это имеет какое-то отношение к пивоваренному делу.

— Точно тебе говорю, это был лорд Мейбор, — говорил Боджер, когда Джек вошел. — Они толковали с лордом Баралисом, словно два закадычных дружка. А как увидели меня, тут же стали лаяться, будто два золотаря.

• Предыдущая
• 3/118
• Следующая