Схватка (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 5

Какой же яростью вспыхнули глаза боярина при упоминании о погибшем старшем сыне! Князю Волынскому оттого не по себе стало — но вместо вспышки гнева Гордей неожиданно спокойно, как-то даже устало ответил:

— Я ничего не забыл, княже. Как и про то, что у меня еще трое сынов имеются и две дочери… Но я тебя в Галиче тогда только и поддержал — из-за сына. Не хотел идти под руку Михаила, на рать твою поганых натравившего… Но времена меняются. Быстро меняются, Даниил. Мне, чтобы сохранить двор и достаток для семье, пришлось принять руку врага — так меня вроде и не задвинули, а наоборот, обласкали, привечая… И не ты ли сам тогда с войском на Чернигов пошел, первым ударив? Чем твои вои-то лучше поганых, коли не хуже половцев кровь русичей проливали, не скажешь? Молчишь?! Ну молчи княже, молчи, вижу, что нечего тебе сказать… А мне есть что. Первое: пусть царь Батый и царь Юрий друг друга режут, хоть все рати свои изведут — Михаил же в стороне окажется. И когда кончится промеж царей война, тогда сил ему хватит устоять хоть перед первым, хоть перед вторым… И второе: коли ты откажешься, Михаил Батыя на Волынь пропустит — врага оставлять за спиной князь не станет в любом случае. Всеволодовичи помочь тебе никак не успеют — татары уже едва ли не к границам Галицкого княжества откочевали. Откажешь — и первыми на тебя пойдут… А дальше Михаил Всеволодович хоть и вместе с погаными на Чернигов пойдет. Это не в передачу тебе было, княже, это мои собственные слова.

Даниил пораженно замер, а боярин, словно не замечая того, продолжил свою черную речь:

— Знаю я, что среди волынских бояр есть те, кто переметнутся под руку твоего врага, как только татары у стен града покажутся… Ты ведь тогда все потеряешь, Даниил. Побитым псом к Всеволодовичам поскачешь, коли в живых останешься, будешь сапоги их целовать да милости просить! Ну, так они великодушны — смилостивятся. Дадут крошечный городишко какой на прокорм, в нем и доживай свой век, княже… Не надейся Михаил под стены Чернигова обманом рать владимирскую выманить с твоей помощью, сразу бы так и поступил… Ну, что скажешь?

Даниил Романович хотел много чего бы сказать в ответ: и про иуд, призывающих поганых на Русь, и про их вероломство. Про то, что татары такой силой заставят самого Михаила Всеволодовича себе подчиняться, что царь Батый — это не половецкие ханы, он придет не грабить и наживаться на распре княжьей, а завоевывать. А потому первыми на сечу пойдут вовсе не татары — а волынские и галицкие дружины, покуда агаряне своего часа станут ждать... Да с усмешкой смотреть на убивающих друг друга русичей!

Но вместо этого он лишь тряхнул головой и, открыто, благодарно улыбнувшись Гордею, воскликнул:

— Кто же в таком случае от предложения Михаила откажется? Передай Великому князю Киевскому, что волынская рать вместе с его выступит на Чернигов. Но прежде пусть он явно подтвердит переход Галича под мою руку, да галицкий полк мне отдаст… Тебя воеводой и поставлю.

Гордей, что-то такое прочитавший в глазах князя, на миг задумался, замер, желая спросить о своей догадке, предостеречь… Но вспомнив Калку и погибшего сына, только коротко бросил в ответ:

— Твоя воля княже. Твоя воля… Все в точности передам.

Всегда задавался вопросом, почему любовные романы пишут только «до» того момента, как влюбленные герои поженились.

Догадок имелось множество, но основных две. Первая: для авторов свадьба есть положительный и единственный адекватный финал романтических отношений. Второй? Авторы считают, что за границей брака любовь без вариантов вытесняется бытовухой и постылой привычкой друг к другу.

Кстати, возможно и различные комбинации этих двух вариантов…

Но вот теперь, пожив немного с собственной семьей, я пришел я к тому выводу, что писать красиво о семейной жизни, именно о ее быте люди просто не умеют. Или, по крайней мере, не могут так же интересно и интригующе рассказывать, как про и историю влюбленности.

Что же, последнее написать действительно гораздо проще, чтобы расписывать прелести супружеской жизни…

Вспомнить для примера хотя бы нашу с Ростиславой историю! Первый взгляд, брошенный друг на друга — мой открытый, прямой, восхищенный, жадный… И ее встречный, что был дерзким, немного недоумевающим и также немного восхищенным, а главное — заинтересованным. О первой симпатии можно было прочесть в глазах обоих — и именно глазами мы тогда вели немой, но такой красноречивый разговор… Мои говорили: «ты настоящая красавица, я просто физически не могу отвести от тебя взгляда… кто ты, прекрасное создание?». В то время как ее отвечали: «дерзкий дурень, тебя же накажут за столь срамные разглядывания, я же ведь княжья дочка! А впрочем, коли не побоишься — смотри, любуйся… Покуда смелости хватает!».

Смелости смотреть на нее — хватало. Ловить взглядом каждый ее шаг, ласкать глазами, представляя, как подойду со спины, легонько коснусь ладонями узких девичьих плеч, как чуть привлеку к себе — только лишь для того, чтобы вдохнуть аромат волос и почувствовать, как кружится от него голова… Но вот подойти к ней, заговорить с ней, услышать ее голос во время разговора — а не редкие, звонкие команды личным телохранителям, отданные княжной на пути вдоль Прони… На все это мне смелости не хватало. Даже скорее не смелости, а веры в себя. Ну где я, простой ратник-порубежник, а где цельная княжна Пронская? Между нами, как мне казалось, была огромная социальная пропасть, не позволяющая даже мечтать о Ростиславе…

Точнее, мечтать мне никто не запрещал, кроме меня самого. А все потому, что мечты о столь далеком объекте вожделения, находящемся в тоже время столь близко — это очень болезненные мечты… И если ты все же позволяешь своим мыслям уносить тебя в этом направлении, то, в конце концов, ты можешь решиться на глупость, что будет стоить тебе жизни.

А главное — твоей цели.

И потому я продолжал лишь смотреть — ловя в ответ холодные, замораживающие взгляды, в коих читалось только презрение и собственное превосходство. Конечно, они здорово отрезвляли, словно ледяной водой выбивая из души остатки романтического похмелья…

Но изредка уже я ловил на себе ее тайные, украдкой брошенные взгляды, порой не дающие мне спать. Потому что в те мгновения, когда Ростислава думала, что я ее не вижу, в ее глазах читалось и сильное волнение, и немой вопрос, и сожаление — и чисто женская сердитость: «мол, когда ты наконец-то все поймешь?»… Эти взгляды открывали мне истинные чувства княжны, так что в какой-то стало ясно: девушка сознательно пытается оттолкнуть меня, не хуже моего понимая, какая пропасть нас разделяет.

Но сердцу — сердцу ведь не прикажешь…

Однако вся пропасть и все отчуждение исчезли в тот самый миг, когда Ростислава горячо вступилась за меня перед князем Всеволодом, совершенно не заботясь об отцовском гневе. Это уже были не украдкой брошенные взгляды, в коих все же можно сомневаться! Это было прямое доказательство того, что гордая красавица в самом деле испытывает ко мне чувства, что я ей отнюдь не безразличен! Именно тогда я вновь увидел перед собой не безмерно далекую княжну, а умеющую страстно бороться за близкого ей человека девушку — и близким ее оказался именно я…

Наказание за дерзость от ее отца — и тут же последовавший за тем немыслимый взлет, поддержка Рязанского князя, принявшего мой план, невероятное воодушевление от того, что у меня появился реальный, теперь уже действительно реальный шанс переписать историю вторжения Батыя… Все это в один миг разрушило все преграды в моей голове — и я начал действовать нагло и решительно, буквально в лоб! Просто потому, что времени обхаживать княжну, шаг за шагом располагая ее к себе, обращая на себя ее внимание, вызывая улыбку на губах искрометной шуткой или как бы невзначай касаясь ее, хотя бы кончиков пальцев — намекая, что мечтаю я о гораздо более долгом прикосновении… Времени просто не осталось.

И действовал я по принципу — пан или пропал. Все одно ведь двум смертям не бывать!