Схватка (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 25

Страшно было об этом думать. Страшно, мерзко, противно.

Блуждали в голове сотника и иные мысли. Например, о том, что рать татарская — словно лоскутное полотно. В нем и темные ликом монголы, и половцы, и только недавно покоренные ясы, касоги, грузины… Если отрубить змеиную монгольскую голову — разве не распадется тогда лоскутное воинство на части?! Но эти опасные мысли не имели продолжения: даже в киевской рати не было единства промеж русичей. Вроде как вои порубежья отдельно, отдельно и киевские, и галицкие ратники. А у волынян и вовсе свой воевода… С кем договориться, с кем объединится, чтобы нанести смертельный для татар удар?! Нет, не в его, Люта, то силах — увы.

Будь он хоть большим воеводой или хотя бы тысяцким…

А что тогда в его силах? Беречь своих воев, заботиться о сохранении и выживании сотни. И потому сегодня сотенный голова, чьи мрачные мысли отозвались в сердце особенной тоской и дурным предчувствием, решил оставить на ночь сторожу у костров. Да упредить воев, чтобы не убирали перед сном не только збрую, но также и имеющиеся брони, и спать ложились в стеганках…

Будто в степной дозоре встали его порубежники, когда враг может в любой момент и с любой стороны ударить.

…— Всполох!!!

Лют открыл глаза от резкого, заполошного крика дружинника Мала, оставленного на ночь у костра, перешедшего вдруг в странный клекот… И двух мягких толчков подле себя, да сильного жжения в левой руке. Открыв глаза, он успел разглядеть в свете огня торчащее из попоны, накинутой поверх веток, древко стрелы… И тут же, еще не успев осознать происходящего, бывалый сотник схватился за лежащий слева от него щит! А прикрывшись им, взялся за лежащий справа топор... Вовремя! Знакомо, до боли знакомо загудели падающие вниз стрелы — и, успев поднять над головой щит, порубежник тут же почуял, как дважды ударили в него степняцкие срезни.

— Стена щитов! Стена щитов!!!

Во всю мощь своей глотки заорал Лют, призывая своих воев сцепить щиты над головами, пережидая вражеский обстрел. Но далеко не все ратники, спящие подле его костра, успели это сделать… Пал с пробитым горлом Мал, ценой своей жизни успевший поднять тревогу, остались лежать на земле еще четверо воев из дюжины ближников сотника… Уцелевшие же вои, уже не мысля натянуть кольчуги да надеть шеломы, сцепили края щитов с щитом сотника, образуя построение, в древнем Риме известное как «черепаха», а у греков — «фулконом»…

— Все ко мне! Михайловская сотня — ко мне!!! Да не бегом, дурни, стену щитов стройте — и шагом, шагом ко мне!!!

Лют постарался успеть собрать подле себя хоть сколько-то ратников, уже чуя ногами дрожь земли под множеством конских копыт… Но едва ли половина его сотни встала рядом с головой, прежде, чем пламя затухающих костров вырвало из мрака свирепо гикающих половцев, скачущих к ратникам! Бессильной яростью полыхнуло сердце порубежника, когда на глазах его перехлестнул степняк саблей спину убегающего ратника, а другого сбили конем на скаку — и над рядами русичей прогремел яростный рев Люта:

— В кулак!!!

Вои тут же развернули круглые щиты навстречу летящим на них половцам, сцепив их краями по кругу. Остальные же, уплотнив ряды, продолжили держать защиту над головами... Не все степняки, увлеченно рубя разбегающихся русичей, разглядели «кулак» порубежников. А налетев на стену щитов михайловской сотни, тут же погибли вместе с лошадьми, безжалостно изрубленные боевыми секирами русов!

Лют же, подгадав момент, практически без замаха, коротко и резко метнул свой топор, вонзившийся в спину развернувшегося в седле степняка, вскинувшего лук для «скифского выстрела»…

Но то было только начало боя.

Две трети киевских, волынских да галицких гридей погибло во время ночного удара татар, начавшегося с густого обстрела поганых, и продолжившегося лихой атакой конных половцев. Шибан, получив приказ Батыя истребить всех русичей, исполнил все в точности… Уцелевшая же тысяча дружинников, лишенных коней (тех отправили на ночные выпасы) и даже не успевших облачиться в брони, сбилась в строй и нашла в том спасение. Переждав первую, лихую конную атаку поганых, вои начали медленно собираться воедино — там, где это было возможно… Не желая допустить этого и множить свои потери, Шибан тотчас приказал половцам спешиваться. И пусть кипчаки не очень сильны в упрямой сече лоб в лоб, но их раз в пять больше уцелевших русичей!

И половцы спешились в стремительно рассеивающихся сумерках. И завывая, бросились на бездоспешных гридей! Под началом монгольских арбанаев и джагунов они рубились куда как яростнее и ожесточеннее, чем когда-либо, ясно понимая, что выбора у них нет. Злая воля беспощадных завоевателей дала им ту стойкость в сече, коей сами кипчаки никогда не имели…

В схватке не на жизнь, а на смерть сошлись извечные враги, промеж которыми кровь лилась более полутора сотни лет. И ныне поросские порубежники держат щиты под хлещущими ударами половецких сабель! Отвечая им точными уколами длинных мечей, заменивших копья воям второго ряда… Да изредка открывается «стена», чтобы кто из ратников успел отчаянно рубануть секирой в ответ, подловив уже уставшего, зазевавшегося степняка! А когда падает кто из русичей, то на место его тут же становится другой воин, закрывая брешь в «кулаке»…

Одного русича на троих, четверых кипчаков разменивают ратники Михайловской крепости!

И все же Лют понимает — недолго уже осталось его воям браниться с погаными. Все большей тяжестью наливается раненая рука, держащая щит над головой — сколько степняцких срезней уже впилось в него?! Сотник давно перестал считать легкие толчки, их наверняка было больше десятка… И пусть каждая стрела сама по себе весит немного, но даже ее малый вес прибавляет тяжести деревянному щиту, обитому кожей. А когда их более десяти — то и подавно… Да и меч в правой руке уже клонится к земле после каждого выпада, и каждый новый удар становится все более медленным… Поганые тоже устают — но их больше, они меняются. Его же воев сменить некому — и от полусотни осталось меньше двух дюжин…

Голова еще успел повиниться перед родителями за свое своеволие, воскресить в памяти образы любимых чад и супруги, сказав им мысленно «люблю вас» — в последний раз… Да покаяться перед Господом короткой молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…». После чего Лют глубоко, полной грудью вдохнул по-осеннему промозглый, но такой родной, чистый русский воздух, силясь разжечь в себе притухший от усталости пожар праведного гнева к ворогу… Одновременно с тем остро пожалев, что даже не попытался поделиться думами о нападении на верхушку татар с другими порубежниками. Глядишь, что и выгорело бы… Хотя бы последний бой мог сложиться иначе — сколько славных ратников пало бы в честной схватке, забрав с собой по нескольку поганых! Вместо того, чтобы встретить свой конец во сне, от татарской стрелы…

Наконец, порубежник громко воскликнул, подавшись вперед:

— Дорогу братья! Прощайте — и простите за все!!!

Половцы, в самозабвенной ярости рубящие щиты русичей, трещащие под их ударами, не ожидали стремительной и яростной атаки сотника! Ударом щитом в щит сбив с ног первого ворога, Лют обрушил меч на голову замершего справа степняка, не успевшего подставить саблю под клинок русича… Приняв следующий удар на защиту, порубежник лихим выпадом всадил меч в щит стоящего впереди поганого, плетеный из ивняка! И ведь дотянулся острием до груди отчаянно вскрикнувшего ворога…

А после слева стремительно сверкнула половецкая сабля, молнией устремившись к непокрытой голове Люта, разом погасив свет в его глазах.

Сотник уже не мог видеть, как мгновением спустя пал его убийца с рассеченной секирой головой. Как уцелевшие порубежники устремились вслед за ним, уже не в силах держать стену щитов, стремясь последним рывком забрать как можно больше поганых! И как пали все они в неравной, но жаркой сече…

Не все уцелевшие ночью русичи приняли такую славную смерть на рассвете рогового дня. Но положив больше трех тысяч половцев, они сократили войско Шибана на добрую треть, заставив того отказаться от похода на Рязань…