Небом дан - Резник Юлия - Страница 8

— Да вы проходите, проходите! Чай, кофе? Чего покрепче?

Оставляю у стены сумку и мольберт. Стягиваю сапоги. Я, конечно, не большой спец, но, по моему скромному мнению, встречать кого бы то ни было в халате не комильфо.

— Если вы не возражаете, я бы хотела сразу перейти к делу.

— Вот как? — Шуваков улыбается, но улыбка не касается его глаз. У меня по спине пробегается холодок. Я невольно оборачиваюсь к двери, перед тем как поинтересоваться:

— Ваша жена уже готова? К сожалению, не помню имени-отчества.

— Это ничего. Оно вам не понадобится.

— То есть как это?

— У нее возникли кое-какие срочные дела.

Да что ж такое-то? Неужели нельзя было позвонить и отменить нашу встречу? Впрочем, чему я удивляюсь? Такие люди свято верят, что мир вращается исключительно вокруг них. Что ей мои проблемы?

— Очень жаль. Пусть свяжется со мной, когда ей будет удобно. И мы назначим новую встречу. — Я шарю взглядом по комнате в поисках куртки, которую Шуваков успел куда-то убрать.

— Да брось ты свое барахло. Пойдем, выпьем, закусим.

— Извините, Юрий Алексеевич. Я не пью. Тем более с утра. К тому же у меня полно работы и…

— Какой работы? Ну, какой работы, девочка?

— Той самой. За которую деньги платят.

Я передергиваю плечами. Поиски куртки мне уже не кажутся такой хорошей идеей. Наклоняюсь за сапогами, которые буквально минуту назад стащила. Без куртки можно выскочить, но вот босой…

— Так и я платить не отказываюсь. Ты чего? Пойдем!

Лишь когда на моей руке клешнями смыкаются прокурорские пальцы, я вроде бы понимаю, как влипла. Вроде бы, потому как еще остается призрачный шанс, что это мне просто чудится.

— Отпустите меня немедленно! Что вы делаете?!

— О, да. Вот так! Мне нравится игра в недотрогу. Еще у меня в кабинете понравилась. Ты такая невинная. Такая правильная… Так и хочется тебя испортить.

— Вы спятили?! Или это такая шутка?

— Ну, какие шутки, Никуша?

И то так! Какие уж тут шутки, когда он мою ладонь к своему вздыбленному члену притянул и держит. На горле будто удавка…

— Отпустите. Немедленно. Я буду кричать.

— Кричи. Такие игры мне тоже нравятся. А тебе… — Шуваков обхватывает мои бедра и, больно впившись в них мясистыми пальцами, притягивает к себе. — Какие? Можешь меня нарисовать, если хочешь, — ухо обжигает жаркое дыхание, и следом он больно меня кусает. Происходящее настолько нереалистично, что на какой-то миг я впадаю в ступор. Ну, нет… Ну, не может быть. Он же прокурор!

— Отпустите! Отпустите меня немедленно… Я не хочу! Вы слышите? Это не игра. Я выдвину против вас обвинение… Я… — я начинаю плакать. В темном коридоре и без того ничего не видно, а из-за пелены слез и вовсе. Как найти дверь? Замок! Он успел его закрыть? Не помню!

— Ты?! Жаловаться? — Шуваков откидывает седоволосую голову и смеется… смеется надо мной. — Тебе напомнить, что это только благодаря мне ты не проходила по делу отца Анатолия как соучастница, м-м-м? Да стоит мне только копнуть поглубже, и… мало ли что вылезет. Вдруг ты была его подельницей? Как думаешь, сколько мне понадобится времени, чтобы это доказать?

— Вы не можете! — сиплю. — Это неправда! Вам никто не поверит.

— На слово? Конечно, курочка… — Шуваков ласково ведет пальцем по моей мокрой от слез щеке. Ему нравится, что я плачу. — На слово верить нельзя. Именно поэтому я и говорю о доказательствах. Может, устроить у тебя обыск, как думаешь?

А я не думаю. Я в шоке. Я оглушена… Стою и, замерев от ужаса, смотрю, как он тянется к моей юбке. Задирает ее вверх. Так это была ловушка? Просто ловушка? Неужели он так сильно меня хотел, что придумал всю эту схему? Он же богатый мужик, наверняка при желании ему не составило бы труда найти кого-нибудь в сто раз красивей и сговорчивее. Так почему я?!

— Ты такая невинная. Сладкая…

Он сам-то понимает, как себе же противоречит? Я либо невинная, либо распущенная, как мой муж! Господи, дай мне сил. Я выкручиваюсь и бью! И ору что есть силы. Где-то я слышала, что если на тебя напали, самое разумное — не сопротивляться. Так появится возможность избежать серьезных травм, но это какая-то глупость! Я так не могу… И я ору, да, я пинаюсь, я вгрызаюсь в него зубами, как дикая кошка. На сопротивление уходят все мои силы, но толку от этого нет. Против взрослого крепкого мужика я — былинка. Он толчком валит меня на пол, и меня оглушает. Картинка перед глазами пляшет. Я зажмуриваюсь, чтобы не видеть его перекошенного похотью лица.

— Ну, что ты, глупышка? Глянь хоть, от чего отказываешься? Да твой поп в жизни тебя так не жарил. Вот посмотришь, ты еще добавки у меня будешь просить.

Я извиваюсь ужом, но он умудряется раздвинуть мне ноги. Я бью его, а ему как будто нравится, что есть повод ударить меня в ответ. Мне не справиться с ним, все, что я могу — молиться. Вот полгода не молилась, а тут… что мне остается, когда Шуваков фиксирует мои ноги, пристраивается сверху и оскаливает зубы в улыбке, понимая, что все… сейчас он меня получит.

Но тут, будто в ответ на мои молитвы, входная дверь распахивается. В комнату проникает свет и… Савва. Он движется стремительно, как смертоносный смерч. Хватает Шумакова за ворот халата и за шкирку отбрасывает к стене.

— Ты кто такой? Знаешь, в чей дом… — На! По зубам. Под дых, кулаком в подбородок…

— Савва, не надо! — кричу я, соскребая себя с холодного пола. — Савва!

Но он меня не слышит. Он снова и снова бьет. Умеючи, зная, куда и как… Чтобы причинить как можно больше боли. С максимальной жестокостью. Я пошатываюсь, встаю. Каким чудом до него добираюсь, не знаю, но ведь получается! Обнимаю со спины и хоть понимаю, что такого здоровяка мне ни за что не остановить силой, все равно начинаю его оттаскивать. И, как заведенная, повторяю снова и снова:

— Пожалуйста, Савва, не надо. Давай просто уйдем? Пожалуйста, мне нужно на воздух. Мне плохо. Я сейчас задохнусь!

Каким-то чудом мне все-таки удается до него докричаться. Он оборачивается. Встряхивает рукой со сбитыми в мясо костяшками.

— Где твоя куртка?

— В шкафу!

— Одеться-обуться сможешь?

— Да. А ты куда? — широко распахиваю глаза.

— Есть одно дельце.

Сам не знаю, почему задержался. Колесо подспустило, да. Но не критично. И уж тем более не так, чтобы с ним возиться в настолько хреновую погоду. Тьфу! Стряхиваю с руки подтаявшую грязь. И здешние еще спрашивают, как люди живут на севере. Здрасте… У нас же лучше в сто раз! Снег если уж выпал — так выпал. Лег себе и лежит до весны красиво. А тут то сыплет какая-то крупа непонятная, то тает, то коркой берется, образуя на дорогах каток. А сырость? А ветер? Из-за которых здешние минус десять ощущаются, как все минус сорок пять у нас.

В общем, вожусь с колесом. А тут крик. Едва слышный, но когда всем нутром чего-то подобного ждешь, и его достаточно. Убираю насос в багажник. Иду к воротам, по ходу оттирая руки ветошью, дергаю ручку, а калитка, конечно, закрыта. Приходится лезть через забор. Крики становятся громче. По двору я уже бегу. Толкаю дверь, хоть здесь повезло — открыто. Ника на полу, а над нею сверху какой-то боров. И все понятно. Никаких двусмысленностей. Забрало падает. Кровь шумит в ушах. Я из-за этого поначалу Ники вообще не слышу. Потом только, чуть выпустив пар, в меня начинают проникать какие-то звуки.

— Пожалуйста, Савва, не надо. Давай просто уйдем? Пожалуйста, мне нужно на воздух. Мне плохо. Я сейчас задохнусь!

Отпускаю мудака. Тело ходуном ходит, дышу шумно, надрывно. Это все эмоции, физически я не запыхался даже. Червяк только с женщинами умеет воевать. А до меня и не попытался добраться. Впрочем, на этот счет я не обманываюсь. Достать он меня не смог только физически. Значит, попытается по-другому. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, как.

— Где твоя куртка?

— В шкафу!

— Одеться-обуться сможешь? — спрашиваю, потому что, судя по виду, Ника вообще едва держится. При взгляде на нее, такую замученную, у меня перед глазами темнеет. Ненависть болотной мутью поднимается к горлу, до конца так и не осев.