Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 58

— Последний шанс Вам даю! Сдавайтесь!

Обер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка Сергей Муравьев-Апостол все также молча замахнулся для нового удара.

Последняя пуля покинула револьвер и отбросила штабс-капитана от меня. Он завалился на спину, выказывая удивление от столь необычного и подлого оружия, прервавшего его жизнь.

Топот позади заставил вздрогнуть, так как поменять барабан на тот, в котором остался еще один патрон, я никак не успевала. Но в дыму проявились три фигуры: Андрей, Аслан и Тимка. Они подхватили меня под руки и потащили прочь, подальше от шума битвы на той стороне моста.

— Что там происходит? — крикнула я, вырываясь.

— Семеновцы друг друга мутузят. Кажется, офицеров порешили, а теперь спорят, как сдаваться будут.

— Это без меня уже. Надоело все! Хочу шампанского и Сержа!

[1] Кирошная — сейчас Кирочная улица. Название произошло от лютеранской кирхи в доме 8, до 1780 года именовалась 4-й Артиллерийской линией, так как была проложена по территории Литейной (Артиллерийской) слободы.

[2] На самом деле этот вариант текста появился значительно позже, в середине XIX века, автор его неизвестен. В 1805 году был написан первый вариант «Преображенского марша»: «Пойдем, братцы, за границу бить Отечества врагов. Вспомним матушку-царицу, вспомним, век ее каков!», но, во-первых, Павлу I вряд ли бы понравилось прославление его матери, во-вторых, эти стихи были написаны поручиком Сергеем Мариным, который в ночь убийства императора не прямо, но выступил на стороне заговорщиков, успокоив первую поднятую солдатами тревогу. В рамках этого сюжета он был скорее всего казнен.

[3] Франсуа Шабо был изгнан из ордена капуцинов в 1788 году с формулировкой «за легкомысленное поведение».

[4] Константин Павлович виделся Екатерине II правителем возрожденной Византии, так называемый «Греческий проект», именно поэтому он был назван именем, нехарактерным для дома Романовых — в честь основателя Константинополя, возведенного на месте древнего Византия. Греческий проект не был осуществлен из-за резкого противодействия Франции и Англии, опасавшихся усиления России и нарушения баланса сил в Европе, поэтому они активно поддержали Османскую империю в русско-турецких войнах.

[5] Имеется в виду Акт о престолонаследии Павла I 1797 года.

[6] Поправка к Акту о престолонаследии, запрещавшая короновать детей от морганатических браков, была введена Александром I в 1820 году.

[7] Чернышев мост — сейчас мост Ломоносова.

[8] До середины XIX века Аничков мост представлял из себя почти копию современного моста Ломоносова с каменными башнями посередине по обеим сторонам, для мостов через Фонтанку это был типовой проект. Современный вид с конными скульптурами авторства Петра Клодта появился в 1841 году.

Меж тем на том берегу продолжалась суета. Бунтовщики столпились возле грязно-желтого дома княгини Белосельской-Белозерской[1] и о чем-то яростно ругались. На нашей же стороне войска продолжали стоять ровными рядами с настороженными ружьями.

— Корнета я Вам не обещаю, а вина попробуем найти, — сказал услышавший мой возглас Аракчеев. — Александра Платоновна, иногда мне очень хочется Вас убить, вот ей-Богу! Это что Вы такое вытворяете? Устроили тут… даже не знаю, как это обозвать.

— Но красиво вышло, — улыбнулся Ростопчин.

Макаров же промолчал, не стал высказывать свои замечания в присутствии большого начальства.

Я же была настолько опустошена, что даже не стала возмущаться, ведь сами отправили меня на «переговоры», закончившиеся стрельбой и дракой.

Очевидно, семеновцы к чему-то все же пришли, потому как принялись споро выстраиваться. Один из преображенских майоров нервно оглянулся, проверяя готовность своих солдат открыть огонь, но на мосту появился одинокий унтер-офицер, перешедший на уставной шаг на его середине. Аракчеев достал из-под полы епанчи пистолет и взвел курок. Федор Васильевич положил свою руку поверх длани графа, удерживая того от поспешных действий.

— Ваши Сиятельства! Разрешите обратиться! Фельдфебель лейб-гвардии Семеновского полка Арсений Федоров!

— Ну, обращайся, фельдфебель, — мрачно разрешил Алексей Андреевич.

— Бунт полка подавлен собственными силами-с! Зачинщики убиты при оказании сопротивления!

Солдат вытянулся во фрунт так, что чуть ли не подбородком смотрел в ночное небо. Ростопчин ухмыльнулся:

— Представьте себе, какая оказия: сами взбунтовались, сами бунт подавили, так еще и офицеров постреляли. И что теперь с ними делать-то будем?

— На каторгу, — прошипел Аракчеев.

Неожиданно влез Макаров:

— На каторгу успеется, Ваше Сиятельство. Но начни мы сейчас их разоружать, кто знает, сколько крови вдруг пролиться может. Да и солдат — он существо подневольное, ему обер-офицер приказал, так он и выполняет. Что ж за люди мы будем, если за чужие грехи карать станем.

На мой взгляд, ведомства присутствующих высокопоставленных персон как раз и занимались именно этим помимо всего прочего, но я благоразумно промолчала. Аракчеев подумал, но все же кивнул, решив проявить свою милость. Во всяком случае сейчас, а зная про злопамятность графа, никто не смог бы сказать, что будет с солдатами уже завтра. Тем более что их смиренность сейчас застыла на тонкой грани, в злой, неуверенной неустойчивости. До кровопролития и в самом деле достаточно одного неосторожного шепота.

— Кто твой офицер, фельдфебель? — спросил Алексей Андреевич.

— Капитан Иван Дмитриевич Щербатов[2]… был, — ответил солдат. — Застрелил я его, Ваше Сиятельство. Готов о том понести любую кару, только не наказывайте строго солдат моих. Нам приказали — мы пошли-с. И ведь на грех какой великий вели!

Фельдфебель с этими словами трижды перекрестился и, получив молчаливое согласие на то, продолжил:

— Как барышня к нам вышла, с нас как наваждение сняло. Готовы принять заслуженную кару!

— Почему не весь полк здесь?

— Не могу знать-с, Ваше Сиятельство! Суматоха была, стрельба, а потом приказано было выступать-с. Все, кто здесь, построены для получения дальнейших указаний!

— Пойдем, дадим указания, — хмыкнул граф. — Александра Платоновна, прогуляйтесь-ка с нами. Вам сей путь уже знаком.

Да уж, сто лет бы его не повторять.

Красно-синяя стена мундиров растянулась по всей ширине Невского проспекта. Сначала монолитная, с каждым шагом она распадалась на отдельные фигуры, мрачные лица и тяжелые взгляды. Солдаты стояли в ожидании своей судьбы, молча следили за нами. Со стороны Невы по Фонтанке, как по трубе, задул холодный ветер, окончательно унося с собой пороховую дымку.

Слева мертвыми глазами в небо смотрел Сергей Муравьев-Апостол. Я в который раз за последние дни отметила, что не испытываю ни малейших переживаний по поводу убитых мной негодяев, словно зачерствела душа. Это был враг, и я прервала его земное существование.

Пестель был жив. Он лежал на мосту, зажимая рану на ноге, куда я и метила своим выстрелом. Признаться, очень мне не хотелось, чтобы этот мерзавец так просто закончил свою жизнь, не ответив за свои злодеяния, да и тому же Ростопчину было о чем поговорить с Павлом. Аслан кинулся вперед, но тот час же успокоительно махнул рукой, подтверждая, что преступник не вооружен. Тимофей дал своему коллеге знак остаться рядом, а то мало ли что.

Не доходя до строя солдат десятка шагов, мы остановились, я пристроилась за спиной Аракчеева, который тяжелым взглядом обвел строй и гаркнул:

— Орлы! Бунтовщики! Так еще и офицеров порубили!

Несколько тел и впрямь было сложено в стороне, я пригляделась, но никого из убитых не узнала. Но это и не удивительно, ведь в военной среде я почти не общалась ни с кем, только с недавних пор — с гусарами.

Да подайте же мне Сержа!

Постаралась взять себя в руки, но тело почему-то скрутило любовным голодом, между ног так и сжалось все от промелькнувшей мысли о корнете.