Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 21

Если корнет от такого поворота событий пришел в состояние ошеломления, то сослуживцы его принялись интересоваться, не интересуют ли меня их долги на таких же условиях. На что я возразила, что в судьбе Сергея Григорьевича я уверена: его светлый ум и здравые рассуждения произвели на меня сильное впечатление, и в росте его карьеры сомневаться не приходится. А вы, господа, увольте, мне знакомы пока мало. Серж, конечно, пытался сопротивляться, но был остановлен как мной, так и товарищами, которые единогласно решили, что ущерба чести здесь нет, а корнету Фатову вообще пора бегом нестись на плац, если не хочет получить взыскание. И мы остались вдвоем с Чижовым, который смотрел вслед уходящим, а затем спросил меня:

— Это правда, что Вы про Сергея сказали?

— Что именно?

— Про карьеру. Про то, что он спас Вас. Вы сделали ему удивительное предложение, разговоры пойдут все равно.

Пойдут. Но вот Вам, Серж, еще одна проверка: как Вы справитесь с такой напастью, где надо, по уму, не только кулаками и клинком поработать, но и… умом!

— Спас в самом деле. Поручик Чижов…

— Алексей Николаевич. Поглядел я, как Вы Мервина скрутили одним взглядом, так удивляюсь, что же за зверь такой на Вас напал, что сами не справились.

— Сама бы хотела знать, — тихо произнесла я. — И про карьеру сказала то, что думаю. И нет, не буду содействовать, поскольку даже не знаю как, чтобы не навредить. Могла бы Аракчеева попросить, но…

Чижов скривился не хуже, как если бы откусил целый лимон, смазанный ваксой.

— Будет только хуже. Так ведь?

Кивок поручика был ответом.

— Но Серж и вправду интересный мальчик. Амурные дела я оставлю при себе, но вижу, что он умеет думать, еще любопытен. Если не сложит голову в бою, то дослужится до генерала.

— А если сложит? Вы останетесь с нищим поместьем и сгоревшими долгами.

— Слова купца, но не офицера, — поддела я Чижова, но он и ухом не повел. — Если так будет, то это будет меньшая из моих печалей по нему. А если ввяжется в дурную дуэль, то это будет уроком мне, что ошиблась я в человеке.

Поручик предложил мне руку, предлагая сопроводить ко входу в Лицей, до которого и идти-то было пару десятков шагов.

— Хорошая Вы женщина, Александра Платоновна. Про Сержа не переживайте. С Мервиным я поговорю серьезно, он принесет свои извинения и ему, и Вам.

— Мне не нужно. Видеть его не желаю.

— Что ж, пусть так и будет. В полку Сережу любят на самом деле. А шутки… гусарские шутки злы, такие уж мы. И Фатов терпел. Обижался, но смеялся в ответ. Сегодня был в своем праве сорваться, перегнул Петр Борисович. Честь имею.

Придержав двери, Чижов козырнул, а я прошла к лекционной зале, где уже собрался выпускной класс. По пути размышляла, что больно легко мне далось озарение. Поручик Мервин своим хамством нарвался, но вот сейчас я испугалась, что в самом деле могла превратить его в пускающего слюни сумасшедшего, существующего посреди собственных кошмаров. Раньше таких сил я за собой не замечала.

Выпускники встретили меня овациями, тем самым вогнав в краску. Не скрою, что было приятно такое внимание и признание заслуг. Свое обучение они закончили еще в июне, но сегодня собрались, чтобы выразить дань уважения преподавателям. И устроить попойку, конечно, как без этого.

— А где остальные? — спросила я, имея в виду наставников.

— Уже всех облагодетельствовали, — за всех ответил Александр Горчаков.

Юноша этот был отмечен мной давно за свой недюжинный ум, умение строить беседу и склонность к глубокому анализу. В его блестящем будущем я не сомневалась нисколько, славой и почетом он пах уже сегодня. Даром что уже при выпуске Саше был присвоен IX ранг[3], а некоторые вздыхали, что почему, мол, нельзя дать сразу коллежского асессора, благо юноша достоин в полной мере.

— От лица всех, здесь собравшихся, передаю Вам, Александра Платоновна, слова искреннейшей благодарности. Не все из нас приняли Вас сразу. Вернее будет сказать, что никто!

В зале грянул смех. Улыбнулась и я, вспоминая, как пять лет назад впервые появилась перед тогда еще совсем мальчишками, чуть ли не половина из которых была крещена в католическом или лютеранском обряде. Последние смотрели на меня так, словно хотели поджечь подо мной стул, предварительно привязав «ведьму» к нему. Но постепенно отношение менялось, ведь кто еще помогал им со сложными заданиями, направляя детский разум по верному пути. О нет, я не могла сделать из них гениев, но как тело можно развить гимнастическими упражнениями, так и ум закаляется от усилий, которыми его нагружают. И если есть наставник, который направит с нужными занятиями для мускулатуры, так и мадмуазель Болкошина своим Светом раскрывала самые сильные стороны своих учеников.

Прибавляя к своему образованию тоже!

— Тем не менее всякий из нас не может не признать той пользы, которую принесли Вы каждому. А польза нам, как все мы верим неистово, будет пользой Отечеству! И есть те, кто идет за нами, кто в следующем выпуске скажут Вам такие же слова. Но мы всегда останемся первыми, кто крикнет сейчас: виват Александре Платоновне!

— Виват! Виват! Виват! — громыхнули лицеисты, а на глаза мои навернулись слезы.

Я не выдержала и обняла Горчакова, взглядом показывая, что тем самым обнимаю всех. Это не устроило — кто бы сомневался — смуглого Александра Пушкина, который со смехом оттянул от меня тезку и бесцеремонно прижал меня к себе, попутно чмокнув в щеку. Последнее вызвало бурный восторг, так что пришлось отбрыкиваться от уже состоявшегося поэта и повесы, а то на его примере сейчас всякий попытается зацеловать. Саша, будучи не в силах совладать со своей натурой, в последний год позволял себе нескромные намеки, но такая связь с учеником была бы решительно невозможна. Поймав себя на мысли, что теперь-то никаких препятствий нет, сделала в голове пометку, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя допускать близкой связи с Пушкиным. Ибо уже назавтра весь Петербург будет говорить о подробностях, позах и страстных словах. Последние он придумает сам, благо Мани талантом его не обделил. И да, мой вклад в этот выпуск — три освещенных, которых я низвергла в манихейство, увидев несомненные отблески Света: Саша Пушкин, Федя Матюшкин[4] и добрейшей души человек — Семен Есаков[5]. Были подозрения на счет Вильгельма Кюхельбекера[6], но он, принимая помощь освещенной, категорически отказался даже обсуждать отказ от лютеранской веры.

От шампанского я отказалась, сославшись на службу, чем предельно огорчила Александра Сергеевича, очевидно имевшего прожект меня напоить и увлечь в постель. Что ж, сие не лишено смысла, но не в десять же утра!

Поэтому, проводив выпускников, удаляющихся шумною толпою по коридору, я направилась в маленькую аудиторию, где меня ожидал Валериан Лангер, направленный на урок «душевного равновесия», как в шутку называли мою службу в Лицее коллеги. Подопечный уже сидел за столом и быстрыми штрихами рисовал дерево маленьким угольком. На приход преподавателя он даже не отреагировал, заканчивая работу. Встав за спиной ученика, я залюбовалась точными движениями кисти и получающейся картиной. Тополь, растущий за окном, словно перенесся на бумагу со всеми соками, солнцем, играющим в листве, дуновением ветерка, качающим ветви. Мальчик талантлив, и не могу утверждать, что хоть на пядь помогла раскрыть его способности. Хотелось бы думать так, однако рисунки Валериана и до встречи со мной были чудо как хороши.

— Секунду, Александра Платоновна, — попросил юный художник, делая финальные росчерки. — Теперь все.

И я вновь залюбовалась рисунком. Хвалить не стала. Это была наша с ним игра: злая учительница всегда твердит, что можно лучше, а ученик старается превзойти ее ожидания. Лангер не просто рисовал, он всерьез увлекся теорией живописи, мог часами рассуждать о правильности перспективы, закономерности преломления лучей света и степени отражения их от разных поверхностей. В эти моменты я и озаряла его разум, помогая сосредоточиться на своих мыслях и ухватить ту единственную, которая приведет к нужному выводу. Сегодня Валериан старался понять гармонию движения сложных объектов.