XVII. Грязь, кровь и вино! (СИ) - Башибузук Александр - Страница 5

деревянные башмаки — деревянная обувь, элемент традиционной одежды во многих странах мира, в частности у рыбаков и простолюдинов в Европе.

Хорошая девчонка, чистоплотная и в постели неплоха. Да и с умом у нее все в порядке. Констанс прекрасно понимает, что со мной у нее ничего не выгорит, просто ей неимоверно льстит, что ее имеет дворянин. Опять же, подарки никто не отменял.

Тоже ничего необычного для Парижа семнадцатого века. Время отнюдь не пуританское.

Я встал, натянул бре* и быстро проделал несколько упражнений, при этом в который раз удовлетворенно отметив, что доставшееся мне тело в отменной физической форме. Правда все в заплатках, как старая простыня. Шрамы на ключице, груди и предплечье, нога насквозь пробита — несмотря на юный возраст, Антуан де Бриенн успел отметиться не в одной заварухе. К счастью былые раны не мешают.

бре — средневековые труселя. Очень похожи на современные семейники, но чуть длинней и с завязками под коленями.

— Ну что же, могло быть и хуже... — отчего-то недовольно буркнул я сел обратно на кровать.

Недовольство сменилось апатией. Я прекрасно понимал, что надо что-то предпринимать, чтобы найти себя в жизни, возможности для этого присутствовали, но ничего делать не хотелось, словно мне надоело искать себя. Хотелось просто плыть по течению и апатично ждать, куда вынесет судьба. Почему так? Ведь Антуан пожил всего ничего. Скорее всего, дело в прежней моей ипостаси — видимо успел устать.

— Твою же мать... — вздохнул я и неожиданно слегка повеселел. Прошлое полностью стерлось, но русский язык и возможность материться на нем при мне остался.

«Хрен с ним, — подумал я. — Хочется, не хочется, а надо. Заработаю на деревеньку и на покой. Буду выращивать виноград, задирать юбки селянкам, вкусно есть, сладко спасть и слушать соловьев по вечерам. Или куплю себе приорат, стану священником, а дальше то же самое, виноград, девки и прочее. Чем не жизнь?».

Усилием воли заставил себя встать, поплескал в лицо водичкой из мятого медного тазика, омыл наскоро причинные места и начал одеваться.

Сначала накинул камизу, нижнюю свободную рубаху, потом на ноги чулки, подвязал их под коленом, натянул штаны и пока этим ограничился. Сапоги успеют сегодня надоесть, а домашней обуви у меня нет.

— Ваша милость! — в комнату торжественно вплыл Саншо. — Пора завтракать.

Баск притащил огромную глиняную сковородку, на которой еще скворчала яичница со шпинатом, посыпанная тертым сыром и зеленью, пару ломтей хлеба и кувшин с сидром.

Судя по довольной роже и масляным глазам у баска ночью тоже выгорело. Саншо похотлив как сатир, дерет без разбора всех представительниц женского пола, но особенно предпочитает дам монументального строения, точь-в-точь как наша хозяйка мамаша Мадлен. Видимо ее и уговорил.

— Прошу, ваша милость! — баск поставил поднос и подал мне оловянную ложку, предварительно протерев ее полотенцем.

Сам, не чинясь, тоже пристроился за столом. Слуги не едят с хозяевами, но право вкушать пищу за одним столом с господином даровал роду Саншо еще мой прапрадед за особые заслуги.

— Лошадок я посмотрел, тот хромой козел, конюх, умеет обиходить. Дал ему медяка, чтобы старался... — болтал баск, с аппетитом уминая завтрак. — По городу говорят, что объявился какой-то живорез, у реки опять нашли трупы. А вчера, задралась толпа господ, городские стражники похватали всех и в тюрьму без разбора...

Я его слушал вполуха, а сам тщательно перебирал все сведения о европейской политике, которые могли мне пригодится.

Итак, на дворе тысяча шестьсот тридцатый год. Король Франции Людовик под номером тринадцать, жена у него испанка, хотя носит прозвище Австрийская, по происхождению Габсбургов. Между Людовиком и Анной сильно не ладится, это знают все, а при дворе фактически правит кардинал Ришелье. Мамаша Людовика Мария Медичи и ее младший сын Гастон Орлеанский строят козни королю и кардиналу, за что король удалил мамашу со двора. Но она не угомонилась, заговор сменяет заговор. Мало того, опять начинают поднимать голову гугеноты, хотя их оплот Ла-Рошель два года назад Ришелье взял.

В Европе творится сплошной бардак, полным ходом идет Тридцатилетняя война, где все схватились со всеми. Я и сам успел поучаствовать во многих эпизодах, в частности за Испанию против Нидерландов. Франция пока напрямую не участвует, что несомненно хорошо, впрочем, с Испанией у нее, несмотря на королеву испанку, отношения неважные. Чем это грозит мне, ведь я прибыл из Мадрида? Да ничем. Сейчас все воюют против всех, причем зачастую руками наемников. А наемники люди аполитичные, кто платит, за того и воюем. Но надо быть осторожней, чтобы не приняли за испанского шпиона.

Что я могу сделать? Верней, как я могу использовать вышеупомянутые события в свою пользу? Ну, вариантов много: от воинской службы, до попытки втереться в доверии к одной из сторон политического противостояния в Париже. Но начну с того, что отвезу рекомендательное письмо одному из самых влиятельных священников Франции — отцу Жозефу. Письмо написал его визави только с испанской стороны — отец Доминик. Мой прежний наниматель. Неплохой дядька, умный и хитрый как змей и ко мне относился неплохо. Именно он прикрыл меня на пару дней от альгвазилов* во исполнение прежних обязательств. В общем, сначала посмотрим, что даст письмо, а там видно будет.

альгвасил (альгвазил, алгвазил) (исп. alguacil) — в Испании младшее должностное лицо, ответственное за выполнение приказов суда и трибуналов, в соответствии с законодательством.

Где искать отца Жозефа? В соборе Парижской Богоматери, в портале Святой Анны. Но когда он там появится неизвестно, так что поиски могут занять несколько дней. Значит решено, прямо сейчас и отправлюсь.

Я отложил ложку.

— Я отправляюсь по делам.

Пока ополаскивал руки, Саншо мгновенно уничтожил остатки еды, сытно рыгнул и бросился помогать мне одеваться.

Закончив, я снова посмотрелся в зеркало и остался доволен, хотя решил в самое ближайшее время обновить гардероб — сваливали мы из Мадрида в чем были. Одежду успели привести в порядок после дороги, она была пошита из дорогого, качественного материала, но по меркам Парижа выглядел я бедновато, точнее — серовато. Опять же, Антуан де Бриенн одет по испанской моде, что подчеркивает мое иностранное происхождение, а это негоже.

Шпагу бережно вложил в перевязь — она, пожалуй, самая дорогая вещь в моем имуществе, хотя внешне неброская — никакой позолоты и драгоценных камешков. Ковал ее самый известный оружейник в Толедо Томас да Айала и Антоха отвалил за нее целое состояние. Клинок из стали с узором красноватого цвета, длиной чуть больше восьмидесяти сантиметров, с двумя долами на три четверти клинка, заточка обоюдоострая — можно колоть и рубить. Гарда испанского типа, чашка почти полностью закрытая, сложена из двух получашек, покрыта сплошной гравировкой, дуги и крестовина эфеса четырехгранные, ручка витая и вдобавок обтянута тончайшей кольчужной сеткой замысловатого плетения так, что рука совершенно не скользит. Оголовье восточного вида, в виде чалмы. Ножны твердые, обтянуты очень качественной кордовской кожей. со стальными вставками. Развесовка идеально сбалансирована. Словом — замечательное боевое оружие.

Есть у меня еще и парная к шпаге дага, но она пока останется дома, носят ее сзади за поясом, прикрыв плащом, а я сегодня без плаща, да и нет смысла таскать лишнюю тяжесть. Вместо даги сунул за пояс наваху в специальный карманчик.

На голову широкополую шляпу с пером страуса, на руки тонкие замшевые перчатки, на безымянный палец перстень от маркизы Гуэрра. Конверт с письмом для отца Жозефа под колет.

Пожалуй — все.

— Ты со мной.

Саншо кивнул и вылетел из комнаты — готовить лошадей.

Через полчаса мы уже выехали из гостиницы. В нос сразу ударил смрад, а в уши бурный гомон.