Пройти чистилище - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 25
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
Феномен Юрия Андропова – человека, вставшего во главе уже начинавшего агонизировать государства и понимавшего необходимость реформ, полностью не изучен до сих пор. Он любил казаться либералом, а был консерватором до мозга костей. Он читал американскую литературу в подлиннике и не любил американской культуры, он был самым надежным сторонником Брежнева, а слухи и вымыслы после его смерти сделают из Андропова почти диссидента. Он был умным и талантливым человеком, несколько скованным рамками того воспитания и идеологии, в которую истово верил и которой честно служил на протяжении всей своей жизни. И, может, поэтому его жизнь так трагически оборвалась и он не успел осуществить свои реформы, столь успешно начатые в восемьдесят втором году. Многие считают, что это был рок, не позволивший Андропову остаться во главе СССР. А может, это была историческая закономерность, ибо чудом прорвавшийся в высшее руководство страны, в отличие от своих бездарных и комических товарищей по Политбюро, он понимал всю массу проблем по реформированию общества и государства, имея куда более объективную информацию о реальном положении дел в стране, чем многие из появлявшихся с ним на Мавзолее Ленина людей. И с этой точки зрения смерть Андропова выглядит как абсолютная закономерность, словно сама судьба уберегла его от разочарования увидеть тщетность своих попыток и надежд.
Кемаль сидел за столиком и вспоминал свое единственное свидание с Андроповым. Вся предыдущая жизнь в СССР ему часто казалась каким-то ирреальным сном, словно однажды приснившимся слишком ярко и реально. Но воспоминания о матери и об этой последней встрече с Андроповым были самыми зримыми и самыми важными из его сновидений. Проведя десять лет на нелегальной работе, он по-прежнему помнил свою последнюю встречу с Андроповым, словно это произошло совсем недавно. В трудные моменты он вспоминал спокойное, тяжелое лицо бывшего председателя КГБ, его испытующий взгляд, словно спрашивающий, сумеет ли он, совсем молодой человек, справиться с подобной задачей?
Теперь, когда впервые за все время его пребывания в Америке возникла реальная угроза разоблачения, он понимал, как ему будет сложно в дальнейшем вести работу, передавая материалы в Центр. Если связной Тома предатель или на него вышли американцы, значит, они уже читали его сообщения. Значит, рано или поздно они сумеют просчитать, кто именно передавал эти сведения. И выйти на него. Теперь следовало перейти на резервный вариант, постараться на время исключить Тома из этой игры.
Он помнил, что резервный вариант связи находится в Чикаго, где должен был жить другой связной. И он знал, что выходить на этого связного он может лишь в исключительных случаях. Но теперь был именно такой исключительный случай. Ведь за ними буквально шли по пятам. И даже смогли вычислить связного, находящегося в цепочке между Томом Лоренсбергом и местным резидентом КГБ в Нью-Йорке. Лишь отвезя Тома в аэропорт и дождавшись, пока тот улетит в Хьюстон, Кемаль отправился брать билет на ближайший рейс в Чикаго, чтобы улететь уже завтра рано утром.
Проведя столько лет в Америке, он подсознательно чувствовал себя почти американцем, настолько органично и свободно можно было чувствовать себя в этой удивительной стране. В Турции, куда по легенде приехал «турок» Кемаль Аслан, сразу давали понять, что ты не совсем настоящий анатолийский турок, а всего лишь выходец из Болгарии. Точно так же, как и в Болгарии к гражданину своей страны, но турку по национальности относились гораздо хуже, чем к «титульной нации».
Уже спустя несколько лет после выезда из Турции он с удивлением и возмущением узнал, что руководство Болгарии начало непонятную и нелепую борьбу с этническими турками в собственной стране, приказав своим гражданам в принудительном порядке менять их турецкие фамилии на болгарские. В результате Асланы и Сулеймены становились Аслановыми и Сулейменовыми, и им меняли паспорта. Не желавшие изменять своей фамилии выезжали из страны, эмигрируя в Турцию. Нужно быть турком, чтобы понять всю унизительность подобной смены фамилий. Но болгарское руководство, испытывая генетическую ненависть к своим воинственным соседям за многовековое порабощение, принципиально не желало изменять своей позиции.
За время пребывания в Америке он выезжал в несколько стран, бывал в Англии, Франции, Германии. Но всюду, как приезжий, чувствовал себя иностранцем. Лишь в Америке было это ощущение абсолютной свободы, когда никому нет дела до твоей национальности или строения черепа. И хотя некоторые проявления расизма еще встречались, особенно на юге, но возлагать вину в таких случаях следовало на обе стороны. Он это хорошо знал.
Кемаль часто думал над этим феноменом Америки, когда все нации и народы, уживаясь в едином котле, переплавляются в особый вид человечества, которому нет дела до национальных отличий и предрассудков. И хотя многие общины Америки – итальянская, русская, еврейская, китайская, негритянская, ирландская, вьетнамская – предпочитали селиться в своих, отдельных кварталах, сохраняя свои пристрастия в еде и одежде, музыке и традициях, но все большее количество молодых людей из этих семей гордо именовали себя американцами и одинаково самозабвенно любили рок-н-ролл и Голливуд, «Макдональдс» и Диснейленд. Америка словно вбирала в себя весь опыт человечества, выбирая лучшее, оставаясь неповторимой и уникальной в своем роде страной.
На следующее утро он вылетел в Чикаго. Рейс проходил над Великими озерами, и он, сидя у окна в полупустом самолете, любовался удивительным зрелищем, раскинувшимся внизу. Они пролетали над южной частью озера Эри, и справа мелькнули раскинувшиеся на многие километры кварталы промышленного Детройта. К Чикаго они подлетали, заходя над озером Мичиган, и он отчетливо видел белые яхты и катера, стоявшие у северных причалов.
Несмотря на февраль, в Чикаго стояла солнечная, почти весенняя погода. Выйдя из здания аэропорта, он быстро нашел такси и направился в гостиницу.
Как правило, он останавливался в отелях «Шератон», членом клуба которых он был, что гарантировало десятипроцентные скидки при получении номеров. Но в этот раз его заместитель, японец Тадао Имацу, рекомендовал номер в роскошном «Никко Чикаго Отеле», в котором сам останавливался во время командировок в Чикаго. По словам Имацу, это был один из лучших отелей города, к тому же расположенный в самом центре, у реки, разделявшей центр города на две части. Кемаль согласился на этот отель еще и потому, что сам намеревался встретиться со своими чикагскими партнерами, что давало возможность провести визит в Чикаго, не вызывая никаких ненужных подозрений.
Роскошное черное здание с белой окантовкой и было его отелем. У входа виднелись красные козырьки магазинов. Отель был спланирован с учетом японских традиций в градостроении и представлял собой совместное творение американских и японских строителей. Здесь были японский и американский рестораны, по воскресеньям в ресторанах играл специальный джазовый оркестр. В отеле было четыреста три номера и восемнадцать сюитов, среди которых были и президентские апартаменты стоимостью около трех тысяч долларов. В цену обычно входила не только стоимость номера за один день, составлявшая в данном случае около двух с половиной тысяч, но и пятнадцатипроцентный такс, прибавляемый к основной цене.
Кемаль, конечно, не жил в таких апартаментах, предпочитая обычный одноместный номер с видом на Мичиган-авеню. Разместившись в апартаменте, он позвонил своим партнерам, договорившись о вечернем свидании. И лишь после этого вышел из отеля, направляясь к ближайшей телефонной будке на Кларк-стрит. Найдя свободный автомат, он опустил двадцать пять центов и набрал нужный ему номер.
– Да, – почти сразу ответил уверенный женский голос.
– Добрый день, – сказал Кемаль, – я приехал из Техаса и хотел бы проконсультироваться с вами по вопросу наших поставок.
На другом конце замолчали, словно испугавшись этого звонка.
– Вы меня слышите? – встревожился Кемаль. – Я не слышу вашего согласия.
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
