Дикая жемчужина Асканита (СИ) - Кувайкова Анна Александровна - Страница 33

В наступившей тишине было слышно, как скрипнули мои зубы.

Конечно, остальные, наверное, всерьез прониклись ситуацией. Кроме меня — мне было хуже всех, хоть об этом и знала только я.

А дело в чем? А дело в том самом пресловутом магическом законе.

Без доказательств я не могла предъявить никакого объявления Ворону, даже самого обычного, без вызова на поединок чести или магическую дуэль. Трактуя этот закон человеческим языком: ляпнул — отвечай.

Нет, я сильно сомневаюсь, что инициированный некромант дойдет до высших инстанций, если я обвиню его в краже моих перчаток. Но, даже если так, значит, мне придется во всеуслышание сообщать о моем проклятии, из-за которого приходится пользоваться артефактами (незаконно изготовленными Ольри, кстати), которые вроде бы как и украл Ворон, чтобы поделиться своей силой, показывая тем самым, насколько он мне доверяет.

Но тут возникает вполне логичный вопрос… а мне его доверие зачем? И по каким, одному ему известным критериям выбрал именно меня? Нет, про схожесть сил я молчу, это всем понятно, с магом другой специфики он бы поделиться не смог. И все-таки…

Почему именно я?

Допустить некую симпатию мало незнакомого некроманта я еще могу, благо мне на это явление активно намекают со всех сторон сразу. Но не до такой же степени я ему нравлюсь, чтобы делиться собственной силой!

Этот фактор, кстати, стал решающим, почему я все-таки промолчала и не выдвинула старосте некромантов не единой претензии. На самом деле все очень просто.

Я знала об этом законе все и даже больше, уже с ним сталкивалась. Если нет доказательств тому, что тебя оболгали, оклеветали, оскорбили или на тебя напали, «невиновному» магу предоставляется право первого магического удара в Поединке Чести. Если он все-таки состоится или на нем настоит оклеветанная сторона.

А прочувствовав на собственной шкуре всю мощь Ворона, теперь я понимала отчетливо, что один единственный его удар меня размажет так, что даже в кулек ссыпать будет нечего…

На одни и те же грабли я дважды не наступаю, мне первого раза хватило за глаза.

— Ага, — ответив за всех, откровенно зевнула эльфийка, прикрыв рот ладонью.

Ректор с капитаном переглянулись. Нехорошо так, многозначительно и очень уж… понимающе.

— Я так понимаю, вам эта лекция и даром не нужна? — иронично вскинул бровь светлый, ласково улыбаясь. Нехорошо так, предвкушающее. — Ну что ж. Раз так, думаю, от теории стоит сразу перейти к практике. Надеюсь, вы не против?

— О чем вы… — только и успела спросить подпрыгнувшая на месте Курьяна, каким-то судорожным, машинальным жестом прижимая к себе мгновенно ощетинившегося Пушистика.

Ректор Иргах в ответ на это снова улыбнулся самым краешком губ, развел руками… и свет вокруг померк, погружая всех нас в кромешную тьму.

Переход в иное пространство я почувствовала далеко не сразу. Водоворот, характерный для перемещения без какого-либо артефакта или амулета, воспринимался легким головокружением, не более того. Потом в ушах прозвучал характерный хлопок, и я дернулась, едва не запнувшись о собственные ноги, на мгновение потеряв равновесие.

Ощущения другого пола и другой обстановки вокруг меня на миг показались немного сюрреалистичными. Но переход, как таковой, действительно состоялся, это была не иллюзия. Легкий звон в ушах, небольшой вакуум в сознании и дезориентация подтверждали значительный скачок в пространстве. И, судя по тому, как меня штормило, а за пыльными окнами царила лунная ночь — перебросило меня на приличное расстояние.

Ну, ректор, ну и…

— Жук…

Последнее слово было произнесено вслух, едва слышным, надсадным, шокированным шепотом. И неспроста, ох, далеко неспроста я вдруг решила поберечь голосовые связки…

Я находилась в доме, скорее всего заброшенном, и заброшенном не так уж давно. Здесь были чисто выбеленные стены, необходимый минимум простой, но добротной мебели, самая настоящая печь аккуратной кирпичной кладки. Опрятные занавески, чугунный котелок и тарелки на большом столе у окна, чистая, простая скатерка. Шкафчик с толстыми стеклами, деревянные ложки над небольшим столиком, раковина в углу, ведро с коромыслом, большой бочонок…

Я находилась в просторной кухне какого-нибудь приличного дома большой, зажиточной деревни, стоящей на часто посещаемом торговом тракте. Таких были десятки даже в Асканите, но мне, увы, не повезло нарваться на исключение — этот дом был покинут его жителями и, кажется, не столь уж давно.

Судя по накрытому столу и количеству приборов, накануне скорого бегства, когда-то живущее здесь семейство как раз собиралось ужинать. Об этом твердило все: и открытое устье в печи, и небольшая разваленная поленница рядом, и плетеная хлебная корзинка на полу, котелок, перевернутый бочонок… а еще пыль. Достаточно много пыли везде, куда падал взгляд, благо лунного света, проникающего из довольно-таки больших окон, хватало, чтобы все рассмотреть в подробностях.

Но самое страшное, что чугунок должен был быть полон протухшей еды, тарелка — окончательно скисшей и воняющей капусты, а на полу обязан был валяться еще не разрезанный каравай! Но… посуда была пуста, я не обнаружила ни крошки, не увидела ни одной мухи, ничего! Зато, наклонившись, разглядела на тонком слое пыли множественные следы чьих-то мохнатых лап.

И только после этого догадалась поднять взгляд вверх, в то место, где разделка упиралась в потолок. И с нее, то есть со своеобразного выступа, до самой задвижки, свисали зеленоватые, седые и перекрученные, неаккуратные лохматые жгуты, меж которых ажурной, жутковатой белесой сетью была сплетена паутина.

Много паутины!

— Да что б тебя, ректор Играх… — тихо пробормотала, глядя, как из паутины появляются первые две пары длиннющих волосатых тонких лап.

В ответ на мой задушенный шепот, на свет явилась еще пара мохнатых лап с зазубренными коготками… И сразу захотелось взять свои слова обратно. Но что бы это изменило? Вон, еще одна пара ножек выплыла, и блеснули в темноте ярко светящиеся глаза. Много глаз. Я бы даже сказала — непозволительно много, ибо слабым местом членистоногого они не являлись, а вот видеть в самой кромешной тьме любое малейшее движение вокруг себя — очень даже позволяли!

— Десять… десять, мать твою, прекрасных глазок, — сдавленно пробурчала, машинально отступая к стене, как только мохнатое чудовище с заметным синим отливом, размером в половину меня, полностью показалось из своего убежища. Рука уже ощупывала стол, стараясь не делать резких движений, в попытках найти хоть какое-нибудь оружие против медленно ползущей по печке смертельно-ядовитой твари.

Неспешный перебор всеми лапами по очереди невольно приковывал все внимание своей чарующе-ужасной красотой и некоторой изящностью. Наверное, даже если бы я засмотрелась на это чудо извращенной фантазии упырь знает каких богов, быть может, и пропустила тот момент нападения. В принципе, этот вид так и охотился: каждый, кто видел перед собой чудище, буквально цепенел от ужаса, не в силах даже пошевелиться. Но то, как из-под его коготков, венчающих каждую лапку, тихо осыпается на пол вспоротая до кирпичного основания штукатурка, к счастью, заинтересовало меня куда больше.

Особого выбора не оставалось. Закрывая глаза всего на миг, я прекрасно осознавала, что меня тут же попытаются сожрать, пробив тело всеми коготками сразу, и вгрызутся в шею, впрыскивая яд, расположенный в хелицерах — жвалах, как их еще называют те, кто не знаком с анатомией подобных зверушек.

И я даже не особо ошиблась. Когда распахнула веки, переходя на ночное зрение, членистоногий уже дернулся для прыжка! Но, заметив «знакомое», «родственное» свечение моих глаз, чудом удержался на месте. Со стены печки (своим телом он закрыл устье! Полностью!!) на пол он спускался уже не с такой настороженностью и явным желанием напасть, но все с той же показной медлительностью, красиво перебирая лапами. Его брюшко прилично возвышалось над полом, все десять глазок изучали меня с откровенным интересом, видимо, так и не решив, к какому виду меня отнести: к врагу, сопернику, сородичу… или все-таки к еде?