Почти любовь - "Алекс Д" - Страница 17

– Не выспалась, – снова заглядываю в свой телефон, ощущая, как щеки заливает стыдливый румянец. Два пропущенных звонка от Виктора. Надо бы ответить, пожелать удачного полета, но, хоть убейся, не могу и все тут. Не знаю, кому как, но мне, видимо, прелести свободных отношений никогда не постичь. Чувствую себя грязной, распущенной и добровольно использованной. Вот что бывает, когда не в тот трамвай садишься, но тут главное спрыгнуть на следующей остановке. У меня вроде бы получилось.

– Небось с кавалером до утра гуляла, – протягивая бутерброд с толстым куском сыра и колбасы, хитро подмигивает мне Антонина Федоровна. Эх, знала бы эта святая женщина кого прикормила…

– Угу, – мрачно киваю я, жадно вгрызаясь в угощение. Телефон снова дает о себе знать. Не Виктор, к счастью. Угомонился или вылетел уже. С ним разберусь позднее. Сейчас главное котят пристроить. Провожу пальцем по экрану, открывая чат, и ликующе мычу с полным ртом. В одном из питомников готовы принять всех пятерых. Я так бурно радуюсь, что едва не давлюсь крошками. Откашлявшись, запиваю остатки бутерброда теплым чаем и чувствую, как энергия постепенно возвращается в мое хилое тельце.

– Отличные новости, теть Тонь. Везу наших полосатиков в Бирюлево, – бодро сообщаю я хозяйке квартиры.

– Так далеко же! – всплеснув руками, качает головой Антонина Федоровна.

– Ничего страшного, доберемся, – успокаиваю сердобольную старушку. – У вас пеленки одноразовой нигде не завалялось? Подстелить бы мелким, а то таксист ругаться будет, если сиденье испачкаем.

– Есть. Две хватит? – суетливо копошась в кухонном ящике, спрашивает Антонина и протягивает мне неполную упаковку. – Все бери. Пригодятся.

– Спасибо, теть Тонь, лишние в приют передам, – искренне благодарю я, порывисто обнимая добрую женщину.

Потом мы вместе осторожно достаем писклявых малышей, застилаем дно коробки впитывающими непромокаемыми пеленками и возвращаем трясущихся от страха котят обратно. Вот теперь можно и такси с легким сердцем и чистой совестью заказывать. Оставляю заявку сразу в двух приложениях и терпеливо жду. Минуту, две, десять. Ценник поднимается в геометрической прогрессии, а желающих отвезти меня в Бирюлево как не было, так и нет.

Через пятнадцать минут ожидания первое приложение присылает сухой отказ. К сожалению, свободных машин нет. Ну и идите лесом. Такого ценного пассажира профукали, я бы еще и на чай дала. Вся надежда на второе такси. И дернул же черт сдать мою родненькую Киюшеньку на диагностику. Сама бы быстро скаталась туда-обратно, а после бы еще и к родителям успела на дачу заехать. В пятницу обещала, что навещу на днях, и пропала до воскресенья. Нехорошо получилось. Они наверняка сильно соскучились и страшно волнуются за меня. Им не обязательно говорить об этом, я просто знаю и все.

У меня лучшие в мире родители, и я каждый день просыпаюсь с мыслью о них, даже находясь далеко. Наша связь гораздо глубже и сильнее, чем в обычных семьях. Мы пережили слишком многое, проросли друг в друга, став единым организмом, но, когда пришло время оперившемуся птенцу выпорхнуть из гнезда, они не стали держать клетку закрытой. Наверное, я разбила им сердце, решив уйти во взрослую жизнь, но они позволили мне сделать этот первый самостоятельный шаг, заняв наблюдательную позицию в тылу, чтобы в случае малейшей опасности прийти на помощь.

Все, кто кричат о безусловности родительской любви, не говорят главного. Страх потери поселяется в сердцах родителей одновременно с всеобъемлющим чувством узнавания в момент первого контакта. Именно страх заставляет людей совершать эгоистические поступки. Лично я не знаю, что может быть сильнее страха потери. Неважно, боитесь ли вы потерять собственную жизнь или боитесь потерять родного человека, мозг будет искать способ защитить нервную систему от потрясения, выстроив оборонительную крепость вокруг объекта страха, и сделает все, чтобы он оставался под контролем и никогда не покинул стены убежища.

Поверьте, я знаю, как исправно и бесперебойно работает этот защитный механизм. Проверила на собственной шкуре, и, если честно, быть объектом постоянного страха своих родителей совсем не круто. Скажу больше – это тяжкое созависимое состояние. Их страх проникает в тебя, становится твоим собственным, и однажды наступает момент, когда ты перестаёшь понимать, чего ты боишься больше: причинить страдание им или самой себе.

Мои родители и правда самые лучшие. Немногие способны проложить мост через глубокий ров оборонительной крепости ради глотка свободы и счастья своего ребенка. Мои сумели. Они давно уже не обрывают мой телефон, не строчат беспокойные смс, пытаясь выяснить, где и чем живет их блудная дочь, не приезжают без предупреждения, не устраивают семейные посиделки с целью выманить меня на свою территорию и почти полгода не поднимают вопрос о покупке квартиры, хотя их изначально приводило в ужас мое желание жить в общаге, и мы долго и упорно спорили на эту тему.

Они позволяют мне жить так, как хочу я, и это дорогого стоит, говоря об их любви ко мне больше любых громких слов и денежных дотаций. Наш путь к взаимному пониманию и доверию был долгим, сложным, извилистым и тернистым. Было много маминых слез, суровых отповедей отца и моих демонстративных хлопков дверью. Не сразу, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, маленькими шажками, голыми ступнями по острым камням, через боль и страх мы мучительно медленно продвигались вперед. Вместе, пока я наконец не увидела свет. Не тот, что видят в конце тёмного тоннеля во время клинической смерти. Мой свет был совсем другим, я выгнала тьму из своего сердца и внезапно осознала, что сама могу стать солнцем для кого-то, кто еще не нашел дорогу и вслепую бредёт в темноте. Именно так ко мне пришло понимание того, чем я хочу заниматься и ради чего живу.

Стоит ли говорить о том, что родителям было не просто смириться и отпустить меня в свободное плавание, но точно знаю, в глубине души они понимают, почему я одержима идеей сделать этот мир лучше. Лучше не в глобальном смысле, а в масштабах собственных возможностей. Отдавая все, что у нас есть, мы получаем больше, гораздо больше. Жаль, что немногие это понимают, но я безумно счастлива, что у меня есть круг единомышленников, где никому ничего не нужно доказывать и объяснять.

– Олеся, телефон звонит, – сквозь плотный туман мыслей пробивается голос Антонины Федоровны. Она протягивает мне мобильник, и я отвечаю, не глядя на экран, еще не до конца вынырнув из глубокой задумчивости.

– Привет, динамщица. Представь себе, просыпаюсь утром, а красавицу с потрясными сиськами как ветром сдуло. Ты бы хоть лягушачью кожу оставила, что ли? – раздается в трубке низкий мужской смех. Я уже почти согласна на Виктора, но это Страйк. Невозможно не узнать его нагловато-развязный тон, который он использует, когда чем-то недоволен. В конкретном случае, Кравцов не доволен моим утренним бегством.

Пересилив острое желание скинуть вызов и бросить его номер в блок, я напоминаю себе, что Страйк, по сути, не сделал мне ничего плохого. Он просто был собой, таким, как есть: раскованным, напористым, уверенным в своей крутости и уникальности. Стопроцентный нарцисс со всеми вытекающими. Я не испытывала особых иллюзий на его счет, отлично представляя, с каким психотипом имею дело, но кое в чем Александр Кравцов все-таки удивил. Он не такой жлоб, как я думала, и в сексе не эгоист, что присуще большинству самолюбивых нарциссов. Пожалуй, теперь я немного, совсем чуть-чуть, самую капельку понимаю Марину, за спиной мужа бросающую на его лучшего друга голодные взгляды.

– Знаешь, как-то не пришло в голову выпотрошить лягушку, – отвечаю я. Не весело и не игриво. Никакого флирта, иначе от него будет трудно отделаться.

– Могла просто разбудить. Вместе бы уехали, – уже серьезнее, с намеком на претензию говорит Кравцов. Я морщусь, словно съела что-то кислое. Ну да, конечно, так и поверила, что мы бы просто встали утром и уехали. Без интенсивной разминки прямо в постели или в душе, или где-нибудь еще. Спасибо, мне с лихвой хватило одного раунда.