Штормовой предел - Шигин Владимир Виленович - Страница 9

— Конечно, ваше превосходительство! — громко отчеканил Миклуха, начиная уже о чем-то смутно догадываться.

Жандарм Левашев в углу беспокойно ерзал на стуле.

— Все, — сказал Краббе удовлетворенно. — Иди, Владимир, и думай о нашем разговоре. Пусть он послужит тебе уроком на всю жизнь!

После допроса «революционеров» поместили, по приказу Краббе, в одно помещение. Возбужденные происшедшим, друзья обменивались впечатлениями, договаривались, как себя вести на последующих допросах.

— Всем надо молчать о наших разговорах, а донос отрицать как наговор, — горячился, размахивая руками, Николай Суханов. — А кто испугается и признается, тому «темная» и всеобщее презрение!

— Верно! — поддержали его Юнг с Серебренниковым. — Пусть хоть на дыбу вешают, слова не скажем!

Не принимал участия в общем разговоре только Миклуха. О чем-то сосредоточенно думая, он мерил шагами карцер.

— Да ты сядь, Казак, а то аж в глазах рябит от беготни твоей! — шикнул на него здоровенный и упитанный Слон-Добротворский.

— Придумал, я, кажется, придумал! — внезапно закричал Владимир Миклуха. — Отныне мы все китоловы!

— Ты что, того? — присвистнул от удивления Барон-Юнг. — Никак умом тронулся. Тут сухари сушить надо, а он на рыбалку собрался!

Несмотря на драматизм положения, все рассмеялись. Подождав, пока иссякнет остроумие товарищей, Владимир пересказал им свою беседу с Краббе.

— У меня есть план, — продолжал Владимир. — Все мы читали книжку исследователя Максимова об освоении Севера. Помните, он писал, что следует начать в полярных водах отлов китов, отчего казна государственная большой доход иметь будет. Вот о китоловной экспедиции мы в своей курилке и мечтали.

— А разговоры о республике? — поинтересовался Добротворский.

Не о республике, а о совете капитанов на манер республиканского во время северных плаваний! — перебил его быстро все понявший Суханов.

— А общество наше предлагаю назвать «Обществом китоловов»! — выкрикнул с нар Серебренников.

На следующий день кадеты дружно доложили администрации, что они, все как один, желали содействовать развитию промышленности на Севере путем отлова китов. Краббе остался доволен догадливостью, а жандармы были посрамлены.

— Желания ваши весьма похвальны, но для пущей острастки назначаю вам по шесть недель без городского отпуска! — деланно насупил брови вице-адмирал.

Историк пишет: «Во время беседы адмирал смотрел на провинившихся с отеческой добротой и, убедившись, что кружковцы никакие не апостолы, не преобразователи общества, а просто-напросто мальчики-романтики, решил в мягкой форме доложить великому князю Константину Николаевичу — шефу флота — о произошедшей ошибке. Генерал-адмирал поверил на слово тому, что воспитанники хотели создать „Общество китоловов“, которое должно было способствовать освоению Севера путем развития промыслов и торговли, и, в свою очередь, доложил об этом императору. На его докладе Александр II наложил резолюцию: „Вполне забыть их проступок“.

Из так или иначе привлеченных по делу „китоловов“ училище покинул лишь один — Федор Юрковский, сын генерала — участника обороны Севастополя. Впрочем, Юрковский сам заявил, что больше учиться на морского офицера не желает, а желает быть вольнослушателем в университете, наслаждаться свободой и заниматься революцией по-настоящему, а не по-детски.

Едва закончилась эпопея с „китоловами“ и в семье Миклухи вздохнули с облегчением, как неожиданно появился слух о трагической гибели старшего брата, Николая, в далекой Гвинее. И хотя точных сведений не было, в доме надолго воцарился траур. Владимир, узнав о страшной новости, тут же заявил матери, что только он сможет разыскать брата, так как знает его планы.

Утопающий хватается за соломинку, и Екатерина Семеновна обратилась к управляющему Морским министерством с наивной просьбой определить Владимира на один из кораблей Российского флота, отправлявшегося осенью в дальневосточные воды. „Может быть, что во время плавания и находясь поблизости тех мест, куца отправился Николай Миклуха, он успеет собрать о брате точные сведения и узнать о судьбе его…“ — писала она в своем прошении.

— Вот уж беспокойная семейка, — покачал головой вице-адмирал Краббе, бумагу прочитавши. — То один пропадает на островах людоедских, а второй то ли революционер, то ли китоловец, и вот теперь второй рвется туда, не зная куца, чтобы спасать первого. С этими Миклухами точно не соскучишься!

Нужно отдать должное Краббе, полученное прошение он под сукно не положил. Ответ составил его помощник — контр-адмирал Пещуров: „Милостивая государыня Екатерина Семеновна… имею честь уведомить Вас… что отправление в кругосветное плавание сына Вашего Владимира Миклухи представляется совершенно невозможным, так как распределение гардемаринов на суда, идущие за границу, уже сделано, отправляется молодых людей этих весьма немного и притом старше по списку, а сын Ваш находится в числе младших и, наконец, по мнению управляющего Морским министерством, молодому человеку этому необходимо прослужить некоторое время здесь, чтобы он на глазах начальства мог своею службою оправдать оказанную ему милость по поводу дела об участии некоторых воспитанников Морского училища в недозволенном обществе. Что же касается собрания на местах сведений о другом сыне Вашем г. Николае Миклухе, то, по званию гардемарина, г. Владимир Миклуха не может иметь никакого влияния на благоприятный исход этого дела, о котором до получения еще Вашего письма Морское министерство сочло нужным озаботиться. Справедливо интересуясь судьбою молодого ученого, предпринявшего столь трудную и опасную экспедицию, г. управляющий Морским министерством телеграфическою депешею поручил начальнику отряда судов наших в Тихом океане отправить одно из этих судов к месту высадки ученого путешественника, и приказание это, приведено уже в исполнение. О тех сведениях, которые будут доставлены в министерство о Николае Миклухе, а я не замедлю сообщить Вам тотчас по получении их в Морском министерстве…“

А вскоре все прояснилось. Слух о гибели Николая не подтвердился. А затем от старшего брата пришло долгожданное письмо, в котором он писал, что его поездка в Новую Гвинею была на редкость познавательной и закончилась вполне благополучно.

* * *

Последний год учебы пролетел быстро. Наконец настало время, о котором воспитанники училища мечтали с первого дня поступления — начало подготовки к похоронам „Альманаха“ — старинной гардемаринской традиции, зародившейся еще в петровские времена. За пару недель до последнего экзамена по астрономии в училище был вывешен первый бюллетень о болезни „Альманаха“. С этого момента ежедневно всюду вывешивались бюллетени о состоянии его здоровья. Кадеты и гардемарины ходили по корпусу на цыпочках, чтобы не беспокоить „больного“, но, несмотря на это, „Альманаху“ с каждым днем становилось все хуже и хуже. В день экзамена по астрономии над головами последних отвечающих гардемаринов под потолок Столового зала запускались воздушные шары с закрепленными на них плакатами: „Сэр Альманах умер!“ В ночь после экзамена старшая гардемаринская рота торжественно „хоронила“ ненавистный ежегодник. В Столовом зале выставлялся почетный караул в полной амуниции с винтовками, но без всякой одежды — в голом виде. На троне из столов и красных одеял восседал Нептун. „Альманах“ клали в картонный гроб, около которого кружились „балерины“, и вывозили на орудийном лафете. Церемониал начинался панихидой, которую служили „священник“ и „дьякон“ с самодельными кадилами. Здесь же рыдала безутешная „вдова“ умершего (гардемарин, подавший на экзамене работу последним). Ритуал сопровождался парадом в явно непотребном виде. „Залп“ настоящей брани изображал громовой салют брига „Наварин“. Гроб с „Альманахом“ кремировался в одной из печей. Для передачи традиций на „похороны“ приглашались и младшие гардемарины и даже кадеты. Выставлялись и „махальные“, которые должны были предупредить о приближении кого-то из офицеров. Впрочем, начальство смотрело сквозь пальцы на этот „тайный“ церемониал, уважая старые традиции своей альма-матер…