Воспитанник орков 1 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 15

— Гилберт, а вы этого ... арбалетчика знаете?

— Знаешь, давай—ка на «ты», — предложил Гилберт.

— Давай, — согласился парень.

— Так вот, арбалетчика я не знаю. Можно бы, конечно, поискать да поспрашивать, но смысла не вижу. Ночная стража его утром подберет, тогда и личность выясним. Но, скорее всего, из пришлых.

— Слушай, а кому могло понадобиться меня убивать? Неужели норгам? Зачем?

— Все может быть, — пожал плечами Гилберт. — Может, хотят ошибку исправить?

Данут хотел спросить — какую, но догадался. Норги не оставляют свидетелей.

— Может, пираты здесь и вовсе не при чем, а ты кому— то другому хвост прищемил. Кому?

Юноша, как не ломал голову, не мог вспомнить, кому он мог так насолить, чтобы прислали убийцу с арбалетом. Во всяком случае, не уличные хулиганы. И кто мог желать его смерти? Если только Казистер. Но считать двоюродного братца виновником нападения — это даже не смешно. Наемный убийца не одной векши стоит, это точно.

— А ты сам меня шпионом считаешь? — задал парень прямой вопрос, от которого Гилберт тоже сумел увернуться:

— Что я считаю, это не так и важно. Важно, кто ты на самом деле, — улыбнулся спаситель и поднялся с места: — Ну, чего попусту языками молоть. Не волнуйся, рано или поздно узнаешь, кому ты дорогу перешел. А теперь, давай—ка я тебя к дяде провожу. Он, небось, волноваться начал. И, вот еще что. Ты ему пока ни о чем не говори. И обо мне не говори, и о нападении. Скажешь, что заблудился ночью, да на какой—то штырь в темноте напоролся.

Пока шли к дому дядюшки, Данут мысленно перебирал свой разговор с Гилбертом и только диву давался. Спаситель не сказал ему ровным счетом ничего. Сплошные намеки. А все, что можно додумать, он додумал и сам.

Как ни странно, но дядька не ворчал и не кричал. Он даже не стал выяснять, где болтался племянник половину рабочего дня и почти всю ночь. Наоборот, глава Торгового дома долго охал и ахал, поворачивал парня так и этак, ругался, что по дорогам разбрасывают штыри, на которые может напороться порядочный человек. И, слава Единому, что любимый племянник остался жив и здоров. Хотел даже отправить кого—нибудь к доктору, чтобы тот осмотрел рану племянника. На неуверенное меканье Данута, мол, он не уйдет болеть, останется на рабочем месте — бочонки можно катить и ногами, а закинуть на полку можно одной рукой — дядюшка лишь отмахнулся, заявив, что на складе справятся и без него. А если нет — так сидит у него в конторе здоровый лоботряс, погремушками промеж ног стучит. Пусть хоть раз в жизни поработает. А на попытку женушки открыть рот, чтобы заступиться за любимца, дядюшка ответил таким выразительным взглядом, что та побоялась спорить.

Дануту было и стыдно, и приятно. Стыдно, что пришлось врать. Он даже почувствовал легкие угрызения совести из-за Казистера. Как этот белоручка станет таскать глиняные горшки, которые нельзя катать? Утешил себя, что особых тяжестей на дядькином складе нет. Вот, если бы Казистер потаскал разделанные туши кита, или тянул сеть с уловом — тогда да. Но самое главное, что было приятно беспокойство дядюшки. Стало быть, для отцова брата он не чужой человек. Данут дал себе слово, что он обязательно выйдет на работу и будет трудиться даже одной рукой. Подумаешь, пробита мякоть. От этого еще никто не умирал.

К некому удивлению Данута, домочадцы ни словом не обмолвились о человеке, убитом ночью напротив их собственного дома. Верно, покойника подобрали до того, как семейство проснулось, а ночная стража не сочла нужным искать свидетелей. Или же, семейному спокойствию поспособствовало вмешательство Гилберта. Все—таки, кто он такой, этот Гилберт, если к его слову прислушивается стража?

Следующий день был воскресным. Гномы, даже если они очень сильно хотели заполучить петрол и дядя, стремившийся заработать, не могли нарушить неписанное правило — по воскресным дням никто не должен работать! Не то, что это впрямую запрещалось (у кого хватит ума запретить торговлю в городе, выросшем и окрепшем благодаря торговцам?), но считалось дурным тоном. Дескать, по воскресеньям трудятся лишь неудачники и хапуги! Рыбаки в этот день не выходили в море, ремесленники отставляли в сторону инструменты, ростовщики запирали сундуки и шкафы, а купцы закрывали плотными ставнями широкие витрины с яркими товарами. Порт замирал и надоедливые чайки, привыкшие таскать все, что плохо лежит, лишь прохаживались по берегу, не охотясь на рыбу у торговок. Даже булочные и лавки в этот день бывали закрыты. Ну, конечно же, это не касалось гостиниц и трактиров, куда люди приходили выпить—закусить. Единственное место, где разрешалась торговля — главная площадь перед магистратом. И то, если в этот день проходил какой—нибудь праздник и бургомистры официально объявляли о городских гуляньях. А какие гулянья без продажи сдобных булочек, сладостей или сладкой воды?

Нынешний день был воскресным, да еще и праздничным. Тангейн отмечал не то тысяча четыреста пятнадцатую, не то — тысяча четыреста шестнадцатую годовщину своего рождения. Говорят, основатель города Тан Гейн пришел в этот день на берег моря и решил, что здесь он отдохнет от сутолоки и суеты. По другой версии, более романтической, но менее правдоподобной, отца—основателя проглотил кит и тот две недели провел в желудке морского зверя. В один прекрасный день кит выплюнул Тан Гейна на сушу и тот так обрадовался обретенной свободе, что решил никуда отсюда не уходить. Но суть даже не в этом. Тангейцы очень гордились, что их город, в отличие от других, не имел в собственном основании ни эльфийских, ни гномьих, ни (тьфу—тьфу!) оркских корней. Впрочем, кое—кто из историков поговаривал, что на самом—то деле здесь было селение эльфов, куда и прибыл отряд людей, желающих основать собственную базу на северном море. А Тангейн — это не имя первопоселенца, а искаженный перевод с эльфийского слова «кайен», означающий на наречии альвов число «десять». Правда, чего там было десять — не то холмов, на которых утвердился город, не то рукавов Шейны, впадающих в Вотран, никто не знал.В доказательстве эльфийского происхождения города приводили тот самый ажурный дворец, не уступавший по высоте магистрату. Но с этим зданием были сплошные неясности. Издалека он и вправду напоминал творение, созданное чьими—то руками, но если подойти ближе, то было заметно, что это всего—навсего скала, превращенная в чудо морскими ветрами (а может, еще и течениями, если верить тем умникам, которые говорили, что некогда берега Вотрона были залиты морской водой!). Местные «эльфийцы» же возражали, что альвы строили свои дворцы так умело, что те не отличались от природных объектов.

Но жителей города, особенно молодежи, не было особого дела до древней истории. Они просто радовались очередному празднику. (Заметим, что праздников было немало. Обычай побездельничать — дело хорошее, но нужно кому—то и векши зарабатывать, чтобы вносить налоги в казну Городского магистрата.)

Обычно Данут любил праздники. Он с удовольствием слушал гул толпы, с любопытством рассматривал механические часы, прозрачные фигурки и оружие из Скаллена, чудесные статуи, созданные скульпторами в ледяной пустыне Юдель, так похожие на ледяные фигуры, серебряные и бронзовые украшения далекого Морна. На праздниках можно заглянуть в балаган циркачей, посмотреть, как они ловко жонглируют факелами, метают ножи и ходят по проволоке под самым куполом.

Приезжали в Тангейн и бродячие артисты, показывавшие интересные представления. Что—нибудь, о похищении драконом прекрасной девы. Или о мальчике, выросшем среди орков, но в тяжелый час для людей перешедшем на сторону своих соплеменников.

Не меньше, чем гулять по окрестностям и любоваться достопримечательностями, Дануту нравилось ходить по лавкам оружейников, рассматривая причудливые доспехи, выкованные для богачей и простенькие кольчуги, сплетенные для простых воинов, поглазеть на изобилие мечей — от короткого гладиуса до огромного эспадона, потрогать кинжалы — от прямых даг до бебутов. Мастера—оружейники, первое время неодобрительно косившиеся на здорового парня, глазеющего на их сокровища, скоро привыкли к нему и даже, порой, использовали его как живой манекен. Особенно, если заказчик был крупным мужчиной и не мог явиться на очередную примерку—подгонку доспехов.