Плохие Манеры (СИ) - "Чинара" - Страница 28

Она же такая умная…

Она же должна все понимать…

Разве не очевидно, каково будет папе?

Тогда почему она все это говорит…

Почему…

Разве мы мало для нее делаем…

Моя кожа словно льдом покрывается.

— Выйди! — это первый раз, когда я действительно повышаю голос на свою младшую сестру. Она даже вздрагивает. И удивленно распахивает свои бездонные глаза. Но ярость слишком сильно переполняет меня всю, и я не могу ее контролировать. — Немедленно выйди из моей комнаты и не смей заходить с такими просьбами! Не смей, поняла! — Янка вскакивает с места и уязвленно цепляется за меня своим взглядом. Вижу, как в уголках ее глаз собираются слезы.

— Я обиделась! — обиженно кричит мелочь, прежде чем выбежать и громко хлопнуть дверью.

Не проходит и пяти минут, как в мою комнату заходит взволнованный папа и непонимающе смотрит на меня, сообщая что мелочь заперлась в своей комнате, предусмотрительно проинформировав его о моих резких преображениях в злющую ведьму Фифи — истерично неудовлетворенный по жизни персонаж из историй о принце Ларалиэле. Вот так за один день из самой близкой подруги главной героини можно перекочевать в каракатицу.

Вместо ответа, раздраженно задаю вопрос:

— Зачем ты снова разрешаешь маме забрать свою дочь на все выходные неизвестно куда?

— Кноп… — устало выдыхает отец.

— Что кноп? Разве нормально, что твоя жена бросила тебя с двумя детьми, чтобы ее заднице было весело, а сейчас приперлась как ни в чем не бывало и строит из себя любящую мамашу? Зачем ты…

— Милана! — папа тоже редко повышает на меня голос. Похоже, сегодня день удивительных исключений. — Когда успокоишься, тогда и поговорим.

Он, в отличие от Яны, выходя из комнаты, не хлопает дверью.

В нашей квартире воцаряется тишина.

Переодеваюсь в домашние вещи и снова ложусь на кровать. Какое-то время пытаюсь читать лекции, но, убив на это два часа, понимаю, что занятие полностью бесполезно. Мне не удается понять ни единой строчки. Опускаю тетрадь на голову, надеясь, что знания проникнут в меня новым, неопробованным ранее способом — благодаря соприкосновению лба с записями.

Только вместо открытия сознания, начинаю неожиданно плакать.

Убираю с лица конспекты, стираю с глаз слезы, а телефон рядом сообщает о входящем сообщении.

На миг вспыхиваю, видя от кого пришло письмо, поворачиваюсь на живот и открываю мессенджер.

Лошадь Возмездия: Чем занимаешься, пандочка?

Не знаю зачем, но я решаю в шутку написать: Плачу горючими слезами…

И даже роняю из рук телефон, получая его ответ.

Лошадь Возмездия: Что-то случилось? Сейчас подъеду. Выходи через двадцать минут.

Спешно набираю: Да я пошутила. Все нормально.

Лошадь Возмездия: А я — нет. Выехал. Не люблю ждать.

Совсем больной, думаю я, вскакивая с места с колотящимся сердцем.

И почему я вдруг улыбаюсь?

Чувствую себя глупой малолеткой, когда пишу наставнику, что выйти я не смогу. Ожидаемо получаю от него знак вопроса. Целых три знака вопроса. С горящими от стыда щеками, сообщаю, что наказана и потому мне нельзя выходить из квартиры. И снова «ОК» с точкой.

От папы я такой подставы не ожидала. А ослушаться совесть как-то не позволила. Гордо подняв подбородок, выпрямила спину и прошла в свою комнату снова переодеваться в домашнюю одежду. Не то чтобы мне сильно хотелось снова увидеться с наставником, но отчего-то все же хотелось. Да и мысль о том, что он там ждет меня внизу, а я глупо не могу выйти — расстраивала. Это, наверняка, эффект карбонары.

Через час томных лежаний на кровати, с гудящей в голове назойливой мыслью, что была резковата с Янкой, встаю и иду на кухню. Пока завариваю себе чай, слышу сзади звук шагов. Мелкая — различаю сразу.

— Будешь чай? — спрашиваю и медленно оборачиваюсь. Сестра садится на один из стульев и осторожно поглядывает на меня. Оценивает градус бурлящей во мне агрессии. Осознание, что ее глаза красные и тому причиной я, неприятно колит внутри. — Сделаю с лимоном, как ты любишь.

Она неторопливо кивает, и я тянусь к дверце холодильника. Открываю и достаю с верхней полки желтого представителя цитрусовых.

Когда заканчиваю со специальным ритуалом растирания лимона в кашу, слышу сзади тоненький голосок:

— Я на тебя не сержусь. — пауза. — А ты на меня?

Качаю головой и снова оборачиваюсь, как раз в тот момент, когда Янка вскакивает с места и взволнованно несется ко мне. Оставляю чашки и чуть опускаюсь, чтобы обняться с врезавшейся в меня на радостях сестрой. Мелочь спешно тараторит:

— Если не хочешь, я тоже могу не идти. Мне этот праздник не очень-то и нужен. — и тише добавляет. — Знаешь, я просто чуть-чуть скучала по маме и потому… но я не хочу, чтобы ты злилась. Милка, пожалуйста-пожалуйста…

— Я не злюсь. — уверяю сестру, еще крепче прижимая к себе.

— Я для тебя все еще лучшая сестра? — деловито уточняет, немного отодвигаясь и с интересом посматривая в мои глаза, чтобы я точно не могла утаить от нее истину.

— Самая лучшая, — спешу заверить, и она радостно тут же снова жмется ко мне.

— Я очень тебя люблю, Мил.

— И я тебя.

Обе оборачиваемся на папину фигуру, наблюдающую за нами из дверей кухни.

— Помирились? — широко улыбается отец. — Вот и славно.

— Да, — возвращая себе царственный тон, сообщает мелочь. — Мила сегодня ответственна за чай. Пап, тебе тоже сделать?

— Давайте, попьем, что ли. Торт еще оставался. Дочь, достань из холодильника.

— Мил, сделай, папе тоже. — повелевает Янка и уверенно движется к холодильнику. — А я займусь тортиком.

— Пап, хватит покупать пирожные и торты. Вам обоим их нельзя. Мелкой стоматолог запретил, а про себя ты и сам все знаешь…

— Папа взрослый и самодостаточный мужчина, который может сам решить, что ему можно. И папа умнее всяких стоматологов. — это она так хитро себе разрешение на большой кусок добывает.

Демонстративно закатываю глаза, наблюдая за тем, как папа с улыбкой кивает на слова сестры. Они оба отчаянные сладкоежки и готовы выступать в крестовых походах, если наградой служит торт «Чародейка».

Мой телефон пиликает, и я кладу чайник на место, а затем достаю мобильник из заднего кармана брюк.

Открываю сообщение. Там видео, на котором маленькая красная пандочка пытается показаться сильной и грозной. Она умиляет одним своим видом, и я непроизвольно начинаю улыбаться. Улыбка на губах становится еще шире, когда я читаю ниже сообщение от Ветрова.

Лошадь Возмездия: Надеюсь видео этой пандочки вызовет на губах другой пандочки улыбку.

Полчаса пытаюсь сконцентрироваться на лекции — бесполезно. Нудный шепот профессора долетает до моего лба, рикошетит и стрелой несется обратно к доске. Меня это не сильно заботит, так как за прошлые недели мне удалось выработать для себя график самообучения, благодаря которому я смогу своими силами изучить все супер-скучные предметы — точнее, монотонно и серо изложенные — и не попаду под забор позднего понимания, грозящего неудами и пересдачами.

С одной стороны, именно этого я и хотела. Нет, я сейчас не о нуднятине вместо интересных лекций. Я снова прокручиваю в голове слова сестры, вознамерившиеся отполировать мой мозг своим повтором.

«Я передумала видеться с ней в этот раз»

Почему, несмотря на исполнение моего желания, на душе так противно сыро, словно кто-то развесил месячную стирку, и та никак не желает высохнуть. И почему я постоянно вспоминаю ее погрустневшие, как у брошенного котенка, глаза. Погрустит и забудет. Пытаюсь убедить себя, но ничего не выходит. И папа тоже… непонятный мужчина. Ведь я прекрасно вижу, как его огорчает нездоровое Янкино желание побыть с мамой, и при этом он еще больше впал в некую меланхолию, услышав ее благородное отречение от очередного права снова повидаться с этой женщиной-кукушкой, чей язык по странности не отсыхает, когда она нарекает себя матерью.