Звезда заводской многотиражки (СИ) - Фишер Саша - Страница 17

— Так какими судьбами ты здесь? — не успев захлопнуть дверь, зардребезжавшую стеклянными «окошечками» спросила Ирина.

— Распределение, — я скривил недовольную рожу. — Меня направили в местную заводскую газету.

— Да? Я думала у тебя все на мази в Москве... — Ирина придвинула табуретку и села напротив меня.

— Я тоже думал, — я многозначительно хмыкнул и извлек из-за спины бутылочку портвейна, которую незаметно стянул из комнаты. Плеснул по чуть чуть в два стакана. Они, наверное, не очень чистые, но как-то пофиг уже. Не отравимся поди. — Слушай, Ириш, давай про мои заморочки потом как-нибудь поговорим, а? Чес-сло в такой хороший вечер даже думать об этом не хочется. А ты-то как? Совершенно не ожидал тебя тут увидеть.

— Почему? Это же бабушкина квартира, ты же здесь точно был! — Ирина удивленно посмотрела на меня над очками. Пригубила свой напиток.

— Ребята не сказали адрес, когда мы сюда шли, — я засмеялся и сделал вид, что пью. Как бы спросить, куда делась бабушка? Хотя какая мне-то разница? Она или умерла, а квартира досталась внучке, либо в отъезде, а внучка за квартирой присматривает.

— Я тебе писала, но, наверное, письмо не дошло, — сказала Ирина. — Я хотела в Москву поступать летом, но меня отговорили.

Фух. Хорошо. Значит, мы не виделись как минимум несколько месяцев.

— Ничего не получал, — я покивал. — И куда поступила?

— Никуда, — вздохнула она. — В политех проходного балла не хватило, так что я устроилась работать на почту. И буду поступать в следующем году.

— А что наши братцы? — спросил я.

— Я с ними не разговариваю, — буркнула Ирина.

Мы болтали с переменным успехом часа, наверное, два. Нас постоянно прерывали то парни, пришедшие покурить, то девчонки, которым просто хотелось выяснить, чего это мы уединились на кухне и секретничаем. Блондинистая Лизавета, уже изрядно подвыпившая, попыталась устроить что-то вроде сцены ревности даже. Пришлось утаскивать ее в ванну, оттирать расплывшуюся тушь под глазами и втолковывать, что Ирина — моя родная сестра. Причем повторить это пришлось раза три, чтобы до нее дошло. И еще потом сама Ирина-Элис ей вроде тоже это объясняла.

В общем, обходными тропами, через недомолвки, намеки и «ну ты же помнишь, да?!», мне удалось выяснить, что Мельниковы переехали в Новокиневск уже два года как. Отец вышел на пенсию в чине подполковника и получил здесь квартиру. Не случайно, а потому что здесь жила его мать. Хозяйка вот этой самой квартиры. Судя по всему, дама была трындец какая склочная. Она со всеми разругалась-расплевалась, и жила одна как сыч. Но возраст — это такое дело... Понадобился уход, и им-то как раз и занялась Ирина. Которой страшно хотелось сбежать из дома от тотального контроля отца и двух придурков-братьев.

— Если бы ты знал, как я тебе завидовала, — вздохнула она. — Я считала дни, когда школу закончу, чтобы тоже в Москву уехать... Но прошлым летом бабушка сломала бедро, и мне было не до вступительных экзаменов.

В общем, полтора года цирка с конями и склочной не особенно ходячей бабушкой, и к своему совершеннолетию Ирина получает прямо-таки царский подарок — бабушка прописала ее у себя. И померла тихонечко.

И жизнь моей сестры сразу наладилась. Появились друзья, которых раньше не было. И даже какая-то личная жизнь. Вот только с семьей все было не очень хорошо. Оба старших брата были не особо счастливы, что девчонка их обскакала и заполучила квартиру бабки. Старший собирался жениться и был убежден, что семейный совет вернет толстуху-Иришу домой, а его переселит Новых Черемушек в самый центр вместе с суженой.

Но Ирина дралась за свою независимость как лев. Это она выгребала из-под неходячей бабки отходы жизнедеятельности, она выслушивала ежевечерне то нытье о безнадежно продолбанной жизни, то нотации и нравоучения. Она стирала, мыла, кормила с ложечки и таскала сумки. И никто из братьев что-то за эти полтора года даже не подумал ее навестить. А сейчас получается...

Короче, запустить фонтан красноречия на тему жизненных неурядиц гораздо проще, чем потом его заткнуть. Ирина рассказывала о себе много и с подробностями, наверное, в будущем я бы мог немало удивить ее армию подписчиков.

— Слушай, Ириш, — сказал я, доверительно приобняв ее за то место, где в будущем у будет ее тончайшая по ту сторону океана талия. — Не говори, пожалуйста, родне, что я вернулся, ладно?

— И маме не говорить? — Ирина посмотрела на меня странно.

— Никому не говори, — я серьезно посмотрел ей в лицо. — Пусть все думают, что я в Москве, и у меня там все на мази, ладно?

— А ты расскажешь, что тебя за дела? — спросила Ирина.

— Обязательно! — соврал я и благополучно сбежал с кухни.

Домой мы с Веником вернулись поздно. Фонари уже выключили, окна домов уже тоже не светили. И светло было только от снега, пожалуй.

Веник был на удивление хмур и задумчив. Ну то есть он вроде бодрился и даже довольно достоверно изображал пьяную придурь. Но чем ближе мы подходили к дому, тем серьезнее он становился. А когда взялся за ручку подъезда, то глаза стали уже совсем трезвыми.

Мы на цыпочках выполнили полагающийся ритуал входа в квартиру родителей Веника — помыли ботинки и поставили их сушиться на решетку. Прокрались в комнату Веника, тоже как можно тише, чтобы не разбудить маман. Но потом Веник полез за раскладушкой, что-то грохнулось с антресолей и рассыпалось с громким стуком по паркету.

Впрочем, даже если мама и проснулась, то она не подала виду и не показалась из своей комнаты.

Раслкадушка! На толстой алюминиевой раме, из толстой полосатой ткани. Кажется, такая вообще в каждом доме была. У нас, например, стояла сложенная между стеной и шифоньером. Чтобы на ней нормально спалось, на нее было бы неплохо положить матрас. Без матраса на ней было холодно, а с матрасом было непонятно, нафига вообще между матрасом и полом эта скрипучая раскладушка?

Я собирался задать этот вопрос вслух, но Веник меня опередил.

— Слушай, Жаныч... — он повернулся ко мне с таким видом, будто нам надо очень серьезно поговорить.

— Так Элис что, твоя родная сестра? — спросил он, взмахнув простыней почти как флагом.

— Ага, — ответил я.

— Ты же говорил, что у тебя в Новокиневске нет знакомых, — Веник подозрительно прищурился. — А тут что-то и Лизавета тебя знает, и сестра вот имеется...

— Я даже не подозревал, что она здесь, — абсолютно честно ответил я.

— Ничего так себе совпадение, — Веник хмыкнул.

— Это да, — я поворочался на неудобной раскладушке. Задел запястьем за раму, поморщился. Почти как в детстве. Снится, что тебе на руку змея заползает, просыпаешься чуть ли не в панике, а это просто рука на холодную трубу попала. — Слушай, Веник... А как меня в морг привезли? Может они говорили что-то?

— Так я же все рассказал, — Веник кинул на тахту подушку. Достал из шкафа одеяло в белом пододеяльнике с квадратной дыркой посередине. Изобретение Сатаны же! Ложишься спать чинно так, ровненько накрываешься одеялом, хоть на доску почета примерно спящих советских детей. Просыпаешься — ты весь внутри пододеяльника, а одеяло комом где-то в одном углу!

— Ну может были еще какие-то подробности, — я коснулся того места на голове, где была запекшаяся кровь, когда я очнулся. — Может, что-то сказали... А то у меня такое ощущение, что вспомнил я далеко не все.

— Да что-то я... — Веник уселся на тахту и запустил пальцы в свою растрепанную шевелюру. — Ну, приехали. Показали бумажку от участкового. Выгрузили на каталку. Ты окоченевший уже был, деревянный такой. Что там с твоей головой было, я не рассматривал. Сейчас вот вспоминаю, понимаю, что ничего такого особенного. Видал я альпинистов с расколотыми черепами...

— Ладно, забей, — я зевнул и уронил голову на подушку. — Давай спать, а то мне завтра надо на завод идти, а время уже...

Я закрыл глаза, но заснул, разумеется, далеко не сразу. Веник выключил свет, улегся на тахту, какое-то время возился, принимая удобную позу, потом раздалось его мерное посапывание. За окном прошуршали колеса одинокой машины.